SSICK

— И ещё разок!       Минхо в очередной раз просит их встать на позиции, чтобы отрепетировать номер для новой песни. Золотым центром оставался он сам, а по бокам от него стояли ещё двое из их группы танцоров. Важно удерживать эти положения: чтобы никто не отходил дальше положенного, не касался остальных участников и не мешал исполнению ключевых элементов композиции. Другими словами — важно не мешаться в этом клубке из механичных, уже почти намертво запомненных движений.       Отражения в зеркалах наполнены горечью, ведь показывают вовсе не привлекательную картинку поставленного номера, а уставших как собак парней, ноги которых скоро начнут дрожать в спиралях-конвульсиях. Вокруг разбросаны полупустые бутылки от воды.       Некоторым всё так же тяжело, как и в первые разы на их отработке. Бедному Чонину приходится отрабатывать все движения перед своим отражением практически до отказа работы своих конечностей. Он как будто раненый оленёнок — такой же боязливый и старающийся выжить в этих грязных условиях. Страшно представить, как сильно парень изматывается, ведь прячется, не показывая ничего остальным ребятам.       И от этого тяжело — от безысходности, в которую они все когда-то попали.       Их руки вертятся, выводя красивые и ровные окружности вокруг оси — так просто, но уставшие от множества часов безостановочных тренировок люди совсем не разделяют это мнение. У Сынмина трясутся локотки, он почти валится без сил, пока Минхо, истекая потом, приходит в сознание и просит ребят поспать подольше, не смотря на расписание. Если опоздают вместе, то болеть потом будет меньше.       Ночи становятся прохладнее, листва меняет свой цвет — всё так же, как и до этого, однако вид из окна уже почти не имеет значения. Вся их жизнь движется в зданиях разной складности: основной офис, какой-нибудь зал для выступления, различные шоу и общежитие. Из коробки в синей обёртке в бокс с ярко-красной ленточкой.       Лидер — волчья шкура и по-отцовски широкая спина — пытается присмотреть за всеми, вот только есть проблема — в глазах плывёт так, что попросту не видно. Наощупь находит младших и проверяет их на целостность после жарких, как языки пламени, испытаний. Все начинают расходиться после пары минут отдыха, который они проводят на полу. Ребятам жизненно необходимо охладиться и поспать, что они и собираются сделать, предварительно выстроив очередь в ванную комнату.       Что они имеют в своих небольших комнатушках, разделенных под восемь растущих парней? Совсем уж ничего вместе с булочными крошками. И если на кухне эти крошки были, то в остальных помещениях остаётся тесниться. Только в душевой можно было побыть одному, потому быть звездой означает быть всегда на виду. Тысячи глазных яблок, и каждое видит совсем не тебя — живого манекена.       В окружении появляются менеджеры и исчезают друзья, а к родным и близким практически не остаётся никакого доступа. Сильно соскучиться по родительскому теплу не дают только занятость напополам с волнением о предстоящих выступлениях. Хотя звонить и писать можно в любое время (если оно, конечно, есть).       Об отдыхе на их работе только изредка вспоминают, потому что всё время разграничено и кубическими рёбрами складывается по папкам на рабочем столе компьютера: известный алгоритм утро-день-вечер-ночь расписан вплоть до минут и давно вызубрен наизусть (почти как скороговорка). Не сказать, что они совсем не позволяют себе расслабиться, но мнимого удовольствия от перерыва хватит только на передышку.       Быть может, популярность — это проклятие?       Все иногда делают ошибки в жизни: не та цифра в уравнении, покупка просроченного хлеба вместо свежего, неверная дата завоза посылок на почту, порванная бумажка и разлитый кофе. Таких примеров почему-то непривычно много (по сравнению с теми же удачами). Хан очень долго думает: станет ли это его ошибкой?       И не понимает, прогадал ли он.       Раньше всегда хотелось, чтобы тебя показывали по телевизору и все вокруг любили. Чтобы твоё имя всегда писали с большой буквы, чтобы тебя знал каждый второй. Желания, оказывается, имеют весьма большой вес. Очень жаль, что об обратной стороне этого же экрана в пластиковой коробке никто ничего не сказал: про то, как порой тяжело; как сильно нужна поддержка; как больно от чужих брошенных слов.       И всё, что оставалось ребятам — это уживаться в мире с иными правилами. Пытались прятаться за улыбками и оставаться на плаву. Сейчас они абсолютно прозревшие: то, что раньше казалось бриллиантом, теперь напоминает уголь. И, к сожалению, одна из многих его функций — это гореть заживо.       Спасение шло только из дома — квартирки с не очень приветливым видом — где они вместе месили тесто из муки и своих мозгов. Старались помогать и держаться за руки, чтобы ни за что не оторваться; чтобы не остаться позади. Человеческий паровозик прикрытого шалью счастья.       Всё очень-очень медленно склеивается — они начинают ладить друг с другом, потому что им предстоит пройти ещё многое. Повседневные поручения и заботы распределялись на камень-ножницы-бумага. И сначала это было весело, но позже суть проблемы добила коротким осознанием, что теперь от своих обязанностей не сбежишь.       В другие часы дня они продолжают обучаться чему-то новому, а отличным примером этому станет пение. Феликсу не очень легко даётся вокал, и выходит из комнаты он совсем замученный. Как будто он не оттачивал свои навыки, а был на растерзании у пятнадцати тигров. У Хёнджина, кстати, проблема почти такая же — они оба выходят усталыми из одной и той же двери.       Сверху почти блестит солнце (оно совсем недавно пряталось за тучами), а у мальчишек сейчас обед. Но и тут не всё так просто! Важно теперь не только качество еды, а и её количество. Соблюдение диеты это излишне болезненный опыт — так хочется позволить себе расслабиться хотя бы сейчас, отведав ещё один кусочек вкуснейшей курочки… Но им не разрешают; так нельзя.       Настроение при таких обстоятельствах портится значительно быстрее, чем в иное время, но на помощь приходит второе солнце в их команде. Солнце по имени Джисон. Ох, кто ещё, если не он? Хан старается поддерживать хороший и продуктивный настрой, беседуя с каждым из участников по отдельности и в кучке — иногда они собираются небольшим сборищем в зале, пересматривая древнюю комедию №5. А пятой она стала от того, что четыре предыдущие Сони им дословно пересказывал за обедами (раз по сто на каждую).       Коты, которые растут в одном приюте: у них нет матери, нет отца, но есть лидер и своя цель. Они строятся за ним гуськом и шагают, подгребая свои ноги. Разные породы и особенности шерсти не мешают играться с одним клубком. Порой даже кажется, что и дружат они крепче от таких разных характеров. Но правда лежит дальше, потому что копать нужно глубже.       На уровне ниже располагается целая система их зачатых взаимоотношений, и они делятся на группы. Первые расточки самые приветливые — они цветут ванилью и обещают крепкий, заботливый контакт. Следующие уже напоминают кофейные зёрна, но тёмный цвет не обозначает борьбу — он значит мир и благосклонность к разговорам по душам. Но вот оставшиеся зачатки — те, которые пахнут током — могут надорвать все старания группы. Их здесь (к счастью) меньше всего, но напряжение так и бегает по проводам. Затихло, ведь только и ждёт следующих жертв, чтобы поджарить их изнутри.       Следует взять себя в руки и представить, что этот кошмар нереален. Взаимоотношения можно укреплять и чинить, чему их учат дни совместной жизни, но порой только лишь этого недостаточно. О младших всегда хорошо заботились, а старших беспрекословно уважали. Вот только это не значит, что ребята не могут испытывать антипатию друг к другу.       Первыми электрическими зарядами стали Сынмин и Минхо, которые друг друга невзлюбили с первых же дней. Почему — понятно не было, но гордая голова Бан Чана всегда спешила, чтобы гаркнуть на них. Это работало как никогда лучше. И постепенно их конфликт перешёл на пассивную стадию: царапаются, но молча. Взглядами. По-тихому.       Честно говоря — это всё частично напоминало детский сад. Самые настоящие бродячие дети, старающиеся поспешать за няней-воспитательницей в роли Кристофера. Да, он казался строгим и страшным, но, тем не менее, ко всем людям можно найти подход. Мнение людей до и после знакомства почти всегда разнятся, поэтому это неудивительно — он человек с добрым сердцем.       Постепенно из детского садика это перерастёт в дом. Ребята вместе — как маленькие зверята — располагаются на кроватях в обнимку, и это был тот покой, который даже громом не нарушить.       Между тем, сегодня Чанбин засиделся допоздна — на днях у них запись песни, а текст следует отфильтровать и заучить. Лирика совсем не залазит в голову, и он устало стучит себя по лбу. Даже не ругается на себя, а просто тихо выдыхает, не понимая чего-то. В такие моменты не хватает дружеской ладони, за которую можно ухватиться и полететь вперёд, к самим небесам. Но свою партию Хёнджин отучил уже как полчаса назад. Парень чувствует себя вороной, ведь они одиноки среди людей.       От постоянного монолога складывается ощущение, будто зубы уже на автоматическом режиме продолжают клацать один о другой, треща в голове стучащим эхом. А во рту словно каша: язык не слушается и забивается к зубам поближе, напрочь игнорируя своё правильное положение. Что за день сегодня такой? За что ни возьмись — настоящее испытание.       Очередь в вымывании посуды медленно перебралась от Минхо к самому Чанбину, поэтому последний старательно намыливал столовые приборы и мечтал об отдыхе. Свои вещи он собирался переставить, ведь тот порядок, который царит в комнате, ему совсем не нравится. Хочется чего-то банального: переложить лампочку с одной тумбочки на другую будет достаточно, чтобы внести изменения в привычную рутину. И после домашних дел парень медленно тащился за папками с нужными словами, поэтому до сих пор ноет сам себе о трудности этого задания.       Казалось бы, как можно проклинать собственноручно написанный текст.       Но когда он входит в свою комнату, то тут же падает на простыни, напитываясь энергией, кажется, из самих ядер планеты. А потом будет ходить совсем по-космически, как будто в режиме сбережения только что приобретённых сил. Ну что за чудик.       А позже, пересматривая свои фанкамы, он не может понять, что его смущает. Да, ребята все почти синхронно двигались, прогресс тренировок был и правда замечен. Но даже так оставалась эта сухость. Ощущение незавершённого дела. Поэтому Чанбин пытается сравнивать себя с остальными мальчишками из группы (что было большой ошибкой).       Что может быть важнее для звезды, чем внешний вид? Поддержание своей фигуры в тонусе даёт тебе плюс десять в копилку любви от фанатов, потому что так устроен мир. Потому что люди любят всё красивое и приближённое к условным идеалам.       А Чанбин искажён.       Ему тяжело воспринимать себя как «красивого и стройного», потому что сам он как тоненькая рухля. Руки совсем как ветки — тонкие и колючие, а про малюсенький рост не может даже идти речь. Странная форма лица, неподходящая причёска. Не этого хотел Чанбин, совсем не этого.       Засыпать становится труднее, ведь мысли — пчёлы. Они залетают в свой улей и таятся, кружат и жужжат в зловещей тени. Гниль, что быстро течёт по венам, похожа на яд: отравляя органы, жидкость действует незамедлительно, прожигая, кажется, само сердце.       В другую пятницу он просыпается резко, проваливаясь в глубину койки, на которой он спит. Во сне его дёргали колючие комментарии от фанатов, а чьи-то махровые руки пытались добраться до него: схватить, задержать, порвать в клочья. И тогда он понял, что одним кошмаром такое давление не отделается. «Сейчас ещё не время ломаться», — светилось на вялом повторе.       Поэтому он начинает уходить в зал, чтобы хоть как-то выделиться; чтобы стать лучше по крайней мере для себя самого. Мысль пробраться сюда уже давно была вышита в углах сознания. На первый такой поход тело отреагировало стойко и сдержанно — мышцы болели, но так и должно быть, так как иначе видимого прогресса попросту не будет. И дальше дело шло не так плохо.       Вот только этого становилось мало.       Гантель ложилась в руку, которая сгибалась в локте и поднималась наверх. Дыхание необходимо выровнять. Двадцать раз на каждую сторону и сделать ещё три дополнительных подхода. Стать в планку и начать отжимания — и ещё тридцать раз не помешает.       А может быть ещё сделать тренировку на мышцы спины? Чтобы рельеф остался. На ноги? Накачать себе пресс, чтобы девчонки-фанатки заметили? А может всё и сразу?!       Занятия спортом отвлекали и придавали сил, но результат ценнее, и оттого сложнее его достичь. Времени и так практически нет, а он регулярно забегает в тренировочное помещение, хватая гантель весом четыре килограмма и начиная делать упражнения. Тяжесть уже ушла, осталась только привычка, сжатая в руках до побелевшей кожи. После шестого такого раунда начали катиться слёзы, а руки горели и потели, кажется, совсем не двигаясь.       Кости как будто изломлены все изнутри: ноют, ломаются, скрипят. Мышцы переживают войну — работают исправно, но безнадёжно легко рвутся, совсем они не стойкие — как мелкие солдатики на игрушечном поле.       На танцевальных тренировках становилось всё труднее держать координацию и равновесие. Собственной энергии оставалось всё меньше. Голова гудит и кряхтит, словно брюшной, объёмный паровоз. Горели со временем не только руки, но и ноги, а иногда и пресс.       И если самому Чанбину кажется, что никто не замечает его действий, то остальные начинают подозревать что-то. Самый зоркий (почти соколиный) взгляд у Бан Чана, он первым проблему в корне и заприметил, вот только решает понаблюдать какое-то время, чтобы сделать более точные выводы. Всё-таки это можно списать на их общее переутомление.       Младшие в группе тоже не сидят без дела: кто-то вечно бегает из комнаты в другую, как самая настоящая пчёлка; Сынмин вот уже пару дней пристаёт к Хёнджину, допрашивая чем-то несусветным; Феликса и Джисона можно всегда увидеть у приставки, так просто положено. И если это не вызывает никаких проблем, то взглянем на старшую половину общежития. Минхо всегда бродит вместе с Ханом, однако когда они порознь, то он находится в танцевальном зале, пытаясь закрепить хореографию так сильно, чтобы отпечаталась в памяти навечно. Хёнджин обычно либо там же, либо с макнэ. Чанбин теперь бегает из одного зала в другой — сначала тренировка голоса — короткий отдых — и разминка своих плеч.       Только Кристофер сейчас без дела, чему невозможно найти всякого объяснения. Он всегда занят — об этом скажут его глаза, резкие движения, голос. И если остальные могут позволить себе пару часовой сон, то он — нет. Парень питался нотами и жил слогами, конечности плавали где-то в тренировках, а мозг упёрто создавал музыку. Кажется, словно Чан здесь пребывает целую вечность. Так одиноко, что страшно.       Обычно созданием полной начальной версии песни занимаются 3RACHA, включающие в себя целых шесть рук. Ребята хорошо ладили и нешуточно сплетались за рабочим процессом. Вот так запросто могли потратить целые дни на разработку композиции, совсем не прерываясь. Но ребята всё равно заставляли их сходить развеяться. «А то совсем загнётесь», — кинул им как-то Минхо, пока пытался найти Хёнджина, укравшего ярко-оранжевый сок.       Пластинки крутились, мотивация поразительно искрилась — как будто это место было предназначено для них ещё с рождения.       Прогресс теперь встречается чуть ли не везде: пока загружаются файлы, когда идут тренировки их группы и происходит написание песни, пока мышцы развиваются, а голова кипит. Множество ярких примеров и один конечный итог — оценивание, сравнение. Одобрение.       Несколько вещей беспокоят всю восьмёрку, но никто об этом не говорит.       «Я достаточно стараюсь?»       Со Чанбин в который раз противится называть себя принцем, но теперь смотрит в зеркала заметно смелее, уже не боясь отражений. Он не пострадает от своего двойника, заточённого в глубине стекла. Но пострадают его самооценка разом с адекватным принятием себя.       Едва ли на конечностях намечаются узоры будущих мускул, так он свои занятия только учащает (чем усугубляет своё физическое состояние ещё больше). Кажется, на его нестабильность в работе начинают обращать внимание всё больше человек. Взять только то утро, когда Джисон до подозрительного долго пялился в его затылок перед тем, как спросить о самочувствии.       Чанбин всё ещё не думает, что он красивый, и он будет прикладывать все свои усилия, чтобы стать лучше.

**

      Так тяжело, как шарфы не душат. Так больно, как ножи не режут. Быть может он просто не готов ко всей ответственности, что взвалилась на него? Чудесно видит, как страдают его ребята, однако не в силах собраться и должным образом помочь. «Сколько вины ты уже на себя взвалил, Кристофер?», — всё интересуется сам у себя, пока умывается в пятый раз за ночь. «Не спать!», — говорит мозг. «Не терзай себя», — колется сердце.       Двоит от чувств и от эмоций, от мыслей и их развития в голове. Неужели так много негатива и правда умещается в этих крошечных человеческих созданиях? Ненависть перечит всякой радости, маски на лицах трескаются; глаза пересыхают, не в силах пускать и без того редкие слёзы. Как тут раскрасить всё вокруг, когда мир перегнил в монохром? Миллионы вопросов — единицы ответов.       Хочется прокричать всё своё горло, отодрав кадык от шеи. Сказать, как сильно ты ненавидишь свою работу, пусть ребята были только на моменте создания команды. Плевать, как это много стоит, ведь то, что их ждёт — не шутки. К выступлениям следует готовиться основательно, попадая в яблочко со своим образом и уверенностью. Они артисты, в конце концов, они обязаны стараться, чтобы продвинуться вперёд.       Но и эти злые мысли переплетаются с другими: буйными, но не такими шумными. Подстёгивает ещё и то, что Крис является главным. У него обязателен только позитивный взгляд на падения и невероятная сила воли. Этот путь изначально прост никогда не был — ты остаёшься в пустом лесу без единой протоптанной дорожки. Всё, что остаётся — это искать выходы самостоятельно, прощупывая поначалу каждый камешек, лежащий на земле. И всё время оборачиваться, не забывая о сердитых хищниках.       «Однако оборот назад не приведёт вперед», — однажды замечает он. И тогда уже новая, чуть более осмысленная тактика выживания в этом трудном мире вырисовалась самостоятельно: нужно самому стать зверем, чтобы прорваться. И только с этого момента работа над собой стала постоянной — немало усилий пришлось приложить, чтобы сохранять хрупкое спокойствие.       Поэтому в понедельник Бан Чан с самого утра копошится на своём рабочем месте (за компьютером). То есть, это утро для него только частично — сейчас четыре часа, а он всё ещё не ложился спать. Глаза устают невероятно, слипаясь и пересыхая. Кажется, пора покупать капли. Губы все изжёваны, а лицо приобретает нездоровый оттенок, светлея ещё на тон. Стоит писать себе напоминания: привести голову в порядок, не пропустить обед, проверить ребят на перерыве, зайти на ночную тренировку.       Усталость становится заметна только на последних своих стадиях — когда черепная коробка уже не выдерживает и почти лопается, начиная побаливать. Что-то внутри хрипит и чихает. Страх стать больным одолевает лишь на секунду, другое время посвящено изучению всех препаратов, находящихся в их доме. Кажется, это первая таблетка, которую выпьет Чан. Взглядом ползёт по всем его детям, внимательно проверяя состояние каждого из них.       Странный аромат поселился вместе с короткими выходными: вялость можно почувствовать материально, а в гостиной непривычно пусто. Как будто он ходит в одном из своих снов, где у них не получилось пройти вперёд. Прямо как один из кошмаров, в котором не было Феликса и Минхо.       Бан Чан находит парней спящих. Ему трогательно видеть обнимающихся во сне макнэ, и поэтому следом за нежной улыбкой в сердце вырастает какое-то совсем родительское древо любви. Пересчитывает их, не находя ещё троих. Теперь хмурится, но не отчаивается — его ребята справятся; они смогут о себе позаботиться. И он не прогадал, потому что нашёл эту парочку в другом помещении: Хёнджин гладит Феликса по волосам. Когда Крис заходит туда, то Хван испуганно смотрит, тут же прижимая ко рту указательный палец. «Ш-ш-ш!».       Чан только легко смеётся, собираясь найти последнего. В зале, где они тренируются, его нет. На кухне тоже. Куда же делся этот дурачок поздней ночью? Не мог же он напевать так тихо, значит он снова тренируется? Остаётся только проверять.       Шаги отдаются мелким стуком, а из дверного проёма он видит неустанно борющегося с самим собой Бинни. Когда же он поймёт, что ему не нужно становиться другим, чтобы быть собой? — Три-д-ца-а-ать! Ох, — с трудом поднимает вес Чанбин, не удерживаясь и падая на колени. Руки дрожат, а пот скатывается со лба и плеч. Перед глазами картинка пока не успевает прогрузиться; дыхание скользкое и тяжёлое. Парень пытается выпрямиться, но ноги трясёт с такой силой, что он снова норовит рухнуть, словно заржавевшая машина. В этот момент он видит только приближающееся цветное пятно, отчего невнятно жуёт не сложившиеся слова.

**

      Что-то гладит голову. Судя по всему, он в больнице. Неужели он умер от переутомления?       Пахнет здесь спиртом, а глаза открывать страшно. Кажется, что стены помещения сгребли его в самое сердце. Но радует то, что Чанбин всё ещё в сознании. «Что-то» приобрело форму и стало ладонью. Прикосновение казалось очень нежным. Таким заботливым, как будто рядом мама успокаивает тебя от всех накопившихся переживаний. Надо быть смелее. Надо открыть глаза.       Полотенце на лбу сгребает липкий жар; рук как будто нет. Глаза натыкаются на глаза — это, оказывается, Бан Чан за ним присматривает. Но он взглядом просит закрывать глаза обратно и продолжает поглаживать голову. — Кажется, — шёпотом он начинает. Поправляет светлую ткань на лбу. — Ты упал в обморок от утомления, — и тяжело вздыхает. Чанбин пытается шевелить рукой, но его хватает только на то, чтобы сжать кулак и тут же разжать пальцы. — Хён, я долго здесь? — Достаточно, но я не сержусь. — Пауза необходима, кажется, только чтобы перевести дух. Чанова рука подбирается к Чанбиновой, пальцами растирая и делая массаж. — Просто… почему ты обо всём умалчивал? Мы видели, как тебе тяжело.       И это стало первым шагом к взаимопониманию. Бин тогда уснул, потому что всё ещё недостаточно отдохнул. Ребята чуть ли не поочерёдно бегали его проведать, а сильно взвинченный Феликс и вовсе предлагал за ним ухаживать весь день. И всё же это были его друзья. Да, он их безмерно любит.       После того инцидента был ещё один разговор, о котором никто не знал: Бан Чан и Чанбин вылезли на крышу глубокой ночью; недосып разорвал на кусочки всякий стыд. Тепло одетые они стояли и неловко топтались у края, не зная, с чего начинать. Но хён действовал первый, осторожно прознав у младшего причину издевательств над собственным телом. Как оказалось, понять себя стало проще, показав незаживающие раны.       Кристофер всё выслушал, не перебивая и не давя, оказываясь в нужном месте в самое правильное время. Перед ответами всегда подолгу думал, перебирая свои слова и расставляя их в правильном порядке. Та рука — за которую так сильно хотел ухватиться Чанбин — оказалась чуть более шершавой и слегка твёрже, чем думалось ранее. За лидером всегда хотелось ступать. По натуре сильный, но добрый.       Странным взглядом тогда смотрели Чановы глаза.       А на репетициях всё возвращалось на круги своя: ребята были измотанными, но больше они не перерабатывали. Былой пример помог понять, что никогда не нужно себя убивать; нужно действовать обдуманно и не спеша, ведь только с помощью гармонии в своей голове мы можем двигаться дальше.       Если спросить ребят об их успехах, то они с радостью начнут перечислять награды. Бан Чан же говорит совсем иное — он замечает как парни трудятся над собой. Видит все перемены в настроении, даёт свои почти отцовские наставления. Теперь ему кажется, что это место наконец-то начало приобретать форму дома.       И вроде бы всё начинает налаживаться: участники хорошо справляются с выступлениями, не фальшивят на своих партиях и блистают на сцене. Поднялся командный дух и потихоньку уничтожаются все сомнения. Больше не хочется кричать от безысходности, что была выгравирована у них в ближайшем будущем.       Зимние холода почти проходят, добрые фанаты желают ребятам тепла. Кажется, будто всегда так и было. Однако всегда есть вторая сторона, которую скрывают скрипучие двери. В углах там только заброшенные доски и ещё спящие пауки. Проходы ведут в самые дальние стороны сознания и таят в себе… жалость?       За каждой яркой улыбкой скрывалось отчаяние, которое выплыло в глаза и заточилось в слёзы. Парни всегда активны и любвеобильны со своими поклонниками, но в душе таился страх быть отвергнутыми.       Готовы вы или нет, — это не причина останавливаться!       Утешение они находили друг в друге. Объединившись и став целостным организмом этот монстр только довольно урчал. Невозможно было не радоваться компании кого-либо из них. Для Чонина самым близким стал Сынмин, с которым они часами напевали песни и гуляли в цветных масках по округе. Феликсу по душе пришёлся Хван, с которым они играли в игры и много рисовали. Мечтали и думали вслух. Джисон признавался в любви Минхо, заворожено слушая рассказы о его котах (а ещё старший подпускал к себе только Хани, что и стало причиной их липучести друг к другу). Ну а Чанбин проводил своё время на досуге вместе с Чаном.       Взаимоотношения Чана и Чанбина всегда были… Особенными. Приятели не являлись самыми близкими друзьями, но было кое-что другое, что их объединяло: музыка, исписанные текстами листы бумаги, схожие позиции в жизни. Махровые ткани, что склеивают две души, как только соприкасаются друг с другом.       Они были как будто разными оттенками одинаковых цветов — похожи, но абсолютно по-другому устроены. И если Чан напоминал ярко-красную кровь, то Чанбин был похож на бордовое вино. И наоборот: когда младший становился тёмным, глубоким океаном, то хён был съеден и пережёван светлыми облаками.       Всегда в его туманных глазах находилось что-то такое, чего Бинни ранее не мог понять. То ли это была гордость за ребят, то ли родительская нежность — никогда не было известно, что он чувствует на самом деле. Скрывались ли за этими взглядами тучи, полные дождевой воды? Было ли там хоть что-то, что чувствуют и остальные?       Он как будто не отсюда вовсе.       Приземлился с другой планеты, втёрся в доверие и продолжал удивлять, даря поддержку.       Чанбин с самого начала это в нём заприметил: он лунатик, знаете? Совсем с катушек съехавший. Носит не яркую одежду, но куда разноцветнее мыслит. Любит отказывать себе, но всегда открыт для остальных. Улыбки легко меняет хмуростью, но надолго всё равно не выходит — парни всегда пытаются его развеселить.       И всё же… почему он так строг с собой?       Бинни кажется, что каждый об этом задумывался однажды. Невольно и сам замечает, как Чан себя недооценивает. То ли это ненависть, то ли мысли о своих недостатках. Как их может с такой гордостью вести лидер, который не уверен в себе?       И тогда Чанбин, наученный горем-опытом, решает наблюдать. Провести своеобразное расследование. Начнет он, пожалуй, со сближения. Сомнения, конечно, присутствовали, но не в таком объёме, чтобы из-за них сбиваться со своей миссии.       Пока ребята угрюмо тащатся на репетицию, Хёнджин уже успевает стащить пакетик сока со стола Минхо. Остановить бы его, жизнь-то одна!       Под смех Чонина остальные макнэ (Феликс и Сынмин) активно переговариваются на счёт будущих костюмов. Они всегда представлены качественными материалами, отчего участники и питают такое счастье — им стоит поблагодарить своих стилистов после выступления.       Джисон бродил вместе с Чанбином, лепеча ему всякое про предстоящие съёмки. И правда, с их расписанием не позабудешь о них. Количество просмотров на видеороликах умеренно растёт, что как никогда радует. Как будто в пасмурный день наконец-то выглянуло солнце.       Бан Чан идёт всегда (без исключений) сзади всех. Только так он может быть уверен, что его так называемые дети будут в порядке. Работа из ненавистной возвращается в любимую. Опять в голове вертятся банальные фразочки: «От ненависти до любви один шаг». Да уж если бы.       Касаемо самой работы: мальчишки начали более рационально распределять своё время. Сейчас не было такой неразберихи со всеми этими встречами, но усталость всё ещё не уходила. Всему требуется время на восстановление.       И их занятие завершается так же успешно, как и прежние — с болящими частями тела и довольными тренерами.       Только Чанбин своей спиной чувствует что-то неладное. Он поворачивается и осматривает всех стоящих вокруг: все дышат одинаково устало, но есть ощущение, будто кому-то здесь хуже, чем остальным. Пытается вслушаться. Беспокойно наблюдает за вздымающимися грудными клетками и ошарашено натыкается на дрожащие чужие губы. Бан Чан, по всей видимости, едва на ногах стоит.       Недолго думая Бинни предлагает ему сесть, на что старший смотрит со странным подозрением. Но всё равно садится. Сжимает плечо младшего и просит проследить за остальными, пока у него темнеет в глазах. Что-то внутри Чанбина разрывается от недосказанности. Устрашающе виснет и покрывается паутиной, прямо как от ужастика, когда все пугающие моменты уже давно прошли, а фильм ещё идёт.       И Чан не просит заботиться о нём, пока младшие не в порядке.       В тот день его состояние заметил только Бин. Как будто влез туда, где никто не был. Увидел то, что происходит за кулисами и прозрел: это как стёртые в пыль ноги балерины. Мы сами видим только блестящий пуант, когда изнутри стопы изнывают от гудящей боли.       Хотелось узнать, что творится в этом живом хаосе, однако вспомним необычных натур — даже такое безобразие они назовут творческим беспорядком. Хотя у каждого действия есть своя механика и закономерность: каждые два часа он встаёт, чтобы незаметно подсмотреть за младшими. О нет, Бинни не следит. Просто обнаружил это невооружёнными глазами.       Дальше он решил посидеть на кухне, чтобы подловить Чана в другой ловушке. А то вдруг он совсем спятил и не питается вовремя? Если он опоздает на ужин, то он с радостью занесёт еду хёну!       А часы тикают. Кажется, прошло полчаса, а правая нога беспорядочно шатается. Голова устало опускается в экран телефона, где его встречают Твиттер и Инстаграмм. Высвечиваются посты с милыми собачками. «Какие же вы хорошенькие!», — начинает умиляться Бин, когда неосознанно переводит глаза на часы. Господи, уже прошло полтора часа, чем он здесь занимается?! Бедный Крис, вероятно, валяется в голодном обмороке!       И несётся с уже разогретой едой в кабинет. Заходит, что-то сердито шипя под нос, гадая, чем же Чан таким важным занят. Сам он недовольно закрывает занавески за спиной старшего и ставит еду на край стола. Странно, что он не шевелится. — Чан-хён, я понимаю, что тебе очень нравится эта работа… — перевести дыхание оказывается чуточку сложнее. Он ставит руки ему на плечи, как вдруг понимает, что Крис даже не дёргается. — Но тебе следует вовремя ходить кушать с нами.       Рука нежно проходится по плечу, чтобы этот слегка сердитый тон Чанбина не казался полным раздражения. Он ведь тоже человек! Просто распереживался, что их лидер сведёт себя в могилу, забывая о банальном принятии пищи.       Но голова Бан Чана просто свешивается на чужую руку, и теперь становится гораздо понятней. Он уснул.       В тот момент Чанбин так испугался, что разбудит его, что не двигался ещё с полчаса. Тишина не давила: он аккуратно сохраняет все проекты, чтобы выключить компьютер и отвести сонного австралийца в кровать. Впервые такое, что Крис зарабатывается до крайнего состояния. Руки цепляются за младшего, а Чан, кажется, проснулся. — Постой, не уходи. — Что такое? — Побудь здесь ещё совсем немного, — звучит как первая и последняя просьба.       Встаёт со стула и плетётся к другому, чуть более низкому юноше: рука обнимает сразу два плеча, прижимая к себе лицом. Нос опускается, а вторая ладонь гладит макушку. Ещё немного, и Чанбин просто уснёт стоя. Тепло неспешно магнитится.       Молчание разбавилось медленным постукиванием сердца. «Тук-тук-тук». Удары отдаются в ушах всё чаще. Никогда до этого не удавалось побыть так близко наедине с ним: это как будто нащупать оголённый нерв (находится глубоко и отдаёт самый сильный импульс). Ощущение, как будто этот момент способен изменить многое.

**

      И всё правда становится иначе: Бинни начинает рассказывать больше. Он как будто закрывает роскошный веер (наверняка на нём был изображён лотос либо усадьба с бамбуковыми деревьями позади) и больше не скрывается в серости теней. Загадки так и остаются неразгаданными, но Крису как будто дали шанс попробовать разгадать их снова.       Бан Чану не надоедает слушать его — охотно интересуется проведённым днём и впечатлениями о нём, пока рукой играется с волосами. Чанбин отдыхает чаще; Бан Чан отдыхает только тогда, когда другой рядом. Об этом ему знать не стоит.       Все в группе видят, что эти потерянные души наконец сплелись: не ходят за ними и не трогают. Не нарушают вселенский баланс.       Секреты растворяются в шутки — шипучие детские конфеты, оставляющие яркую влагу на языках. Сок, который похож на фейерверк. Обязательно в квадратной упаковке и обязательно с красной трубочкой. Мир словно отмер.       Приятно видеть ребят откровенными, — замечает как-то лидер, ведь доверие это и правда сама основа. Кирпичная кладка, без которой дом сам себя не выстроит. Фундамент и орнамент. Но приятней всего, когда откровенный с ним Чанбин — его особа зачастила в гости. Кажется, они оба разделяют эту светлую нетронутую радость. Напополам со старыми крошками на кухне (Чанбин всё ещё заносит покушать).       Бесцветные медузы растворяются в синей крови: океан зашевелился, страшное ждёт впереди. Рыбки плывут к лёгким, застревая где-то в гортани. Плавниками своими стучат и царапаются — говорят, что нужно дышать. И правда, Кристофер, надо проветривать свои лёгкие.       Испытывает волнение всё чаще, а улыбаться становится опасно — что случится, когда его накроет цунами? Голова трескается на клочки всё чаще, и даже отвлекающий от страданий юноша не поможет с этим. Третья таблетка сменяется шестой. Скоро будет пора спешить в аптеку.       И он искренне не понимает, что его заботит больше — боль в голове или разрыв сердца. Оно начало подводить в последний месяц, колотясь и пугаясь от светлых лилий. Совсем на него не похоже, он никогда не ощущал этого прежде.       Но ведь Чан справится, верно? Сможет побороть эту боль, стерпеть. Проветрить в пятый раз помещение, в котором работает до трёх часов ночи. Перестанет замазывать свои синяки под глазами, думая, что никто этого не замечает.       Глаза есть везде — и к этому он готов не был.       Буквально в этот же момент — когда доставал очередную упаковку с лекарствами от головной боли — его замечают чужие пуговки. Смотрят с тревогой (такой сильной, что слышен звон колокола и всякий порядок рушится; так чувственно глядеть просто незаконно). Подходит и спрашивает, всё ли хорошо.       Такому вечно взбалмошному и комичному Чанбину совсем не идёт печаль. Он протягивает руки с опаской, как будто боится, что под более сильным напором старший просто рухнет. Сердце дрожит и умирает: как же не хочется видеть его таким грустным! — Тебе бы сходить к врачу, хён…       Прижимается сильнее, как будто боится, что от него заберут все его драгоценности (жвачки, стёрки, скрепки, бумажки, бусы из конфет, любимую подушку, и, возможно, Чана). — Всё будет хорошо, Бинни.       Руки привычно на голове — они медленно оглаживают каждую волосинку на макушке. Глаза как сказочный фонарик: светлячок, что заблудился и залетел во тьму. Чанбин был так невероятен. Тёплый и безоговорочно любимый. Как будто шерстяной плед, в который хочется закутаться телом и душой.       Дыхание какое-то неряшливое, когда Бинни кое-что выговаривает: — Можно я спрошу кое-что?       И Чан только на секунду задумывается, перед тем как выжать коротенькое и взволнованное «Да, конечно». — Ты же любишь меня, Чанни-хён?       Выражение лица резко напомнило вкусные бублики: глазки и рот раскрылись буквой «о», а затем залились смехом. Стыдливо смотрящий Чанбин всё ниже опускает свою голову: жар бежит-бежит-бежит вместе с крабами на дне морей. — А? — не успевает удивиться и оказывается поцелованным.       Чужой нос проходится по щекам, глазам, макушке. Хохочет почему-то и краснеет ещё больше. А потом счастливый рот щебечет «люблю-люблю-люблю», цепляясь губами в губы, заставляя остолбенеть.