И я жив (Почему?)

      Горо больно, сложно открывать глаза — и это не только лишь потому, что в последние моменты в мозг едко въелась мысль, что он больше их никогда не откроет; веки тяжелые, тяжелее любого невидимого груза на его плечах, и ощущения такие, будто он в принципе не знает, как правильно их поднимать.       Он помнит, как в последний раз, когда еще был в сознании, чувствовал боль — она начиналась в груди, быстро бьющемся сердце и ноющих легких, и тянулась к ослабевшим ногам, окровавленным ладоням и мутной голове. Он помнит громкие крики и гул крови в ушах — она текла быстро из раны в груди, из царапин на лице и предплечьях, из подбитых дрожащих коленей и окрашивала пол под ним в алый цвет. Он помнит холод металла, а потом воду — она топила к самому своему дну, заставляя сильнее задыхаться от нехватки воздуха.       А потом много черноты — возможно, пустоты.       Так ли выглядит смерть?       Подумал бы он, если бы сейчас не пришел в сознание. Наверное, пришел — Акечи пока не уверен.       Теперь не было воды, не было металла — был твердый матрас койки, на которой он лежал, белоснежные стены палаты и противно болезненный свет больничной лампы над головой. Нет криков и нет крови на руках — тишина и непонятный звук у руки, ощущение дыхания у пальцев и какое-то бормотание.       Горо вообще перестает верить в то, что пришел в сознание; Рюджи Сакамото, мирно сопящий на стуле у его койки, уткнувшись лбом в простынь возле его бледной руки, просит кого-то во сне оставить его в покое.       Акечи еле может приподнять пальцы, даже и не осознавая, как нежно у него получается коснуться их холодными кончиками теплой кожи рядом: щеки красноватые, хотя лицо все равно бледнее того, что он помнит; дыхание ровное и ощущается практически огнем; в уголке губ видна небольшая зажившая царапина, а на щеке розовый пластырь с миловидным чиби-цыпленком; темные ресницы дрожат от болезненно белого света — наверное, поэтому он и постарался спрятаться от него в простыни, которая укрывает ноющее тело Горо.       Сакамото выглядит уставшим и помятым. Его светлые, уже потемневшие у отросших корней волосы блестят; по ощущениям он не мыл их будто целую неделю. И не расчесывал, кажется, тоже — перед Акечи будто не волосы, а чертово гнездо из веток, ваты, палок и всякой другой фигни с уличной мусорки.        Он тыкает указательным пальцем (непривычно видеть свои ногти такими отросшими) в кончик чужого носа. Если это действительно какой-то сон или галлюцинации, то почему бы и нет? — Отст-нь, Аки, — лениво отмахивается Сакамото, хмурясь. — Норм-льно все с-мной... Нику... Никуда я не пойд-ясн...?       Возможно, это все же не сон и не галлюцинации.       Будь Акечи в более... Осознанном состоянии, он бы вел себя иначе. И он, к сожалению, об этом знает. — Не... — с первого раза что-то произнести не получается; снова приходит чувство, что он просто забыл как это делается. В горле сухо и больно, и неприятный какой-то комок на языке, — Не могу по-кха-нять... Меня раздражает, что ты смог перепутать меня с чертовым Курусу, — Горо делает паузу, чтобы отдышаться, и продолжает, — Или что именно ты смог пере-кха-путать меня с чертовым Курусу.       Акечи надеется, что Сакамото сможет понять по его шаткому голосу, как он выделяет в первом случае фамилию его друга, а во втором короткое, сказанное на одном дыхании «ты». Это, конечно же, если он вообще произнес все это вслух, а не как какой-то придурок прошептал все в своих мыслях; сложно осознавать: что он делает, а что нет.       Сакамото распахивает глаза, подпрыгивая на месте, и от этого чуть ни падает на пол вместе со своим стулом.       Значит, Акечи все же действительно может говорить — отлично.       Он не успевает и с болью моргнуть, как чужое лицо оказывается близко — слишком близко — к его собственному, а пальцы напряженно впиваются в острые плечи. И Сакамото, конечно же, являясь самим собой, начинает кричать ему прямо в ухо: — Как ты себя чувствуешь?! Что-то болит?! Что ты видишь?! Сколько пальцев я тебе показываю?! Боже, ты же вообще можешь видеть, да?! Скажи, что можешь, — и трясет со всей силы; Горо начинает тошнить. — Прекрати-и, — шипит он, прищуриваясь — видимо, выглядит так ужасно, что одного этого слова хватает для Сакамото, чтобы тут же отпустить, отступить на шаг от койки и пристыженно сесть обратно на стул. — Прости..? — Почему я ощущаю вопрос в этом слове, — в висках сильно гудит. Парень опускает голову, потирая одну руку другой. Акечи вздыхает. — Ладно. Неважно. Замолчи.       Сакамото действительно молчит, даже не говоря какое-нибудь глупое «хорошо» в ответ.       Горо закрывает глаза, пытается расслабить напрягшиеся мышцы, которые заставляют его только мычать от боли. Он дышит медленно, про себя считает от одного до десяти, а потом повторяет несколько раз. Когда наконец-то получается прийти в себя, Акечи медленно приоткрывает глаза, раздраженно — насколько может — устанавливая контакт с унылым и нервным взглядом рядом. — Плохо. Да — буквально все. Вижу тебя. Откуда я знаю, если ты впился ими в меня. Могу, к сожалению. — Ты... В порядке? — А ты как думаешь? — Не знаю...? — Вот и я не знаю какого черта вообще жив, когда прекрасно помню, что умирал.       Сакамото на это ответить нечего. Он опускает взгляд куда-то в пол, молчит, продолжает теребить рукав своей слишком яркой толстовки. Акечи продолжать что-то говорить тоже не видит смысла. Ему и так плохо: он не понимает какого черта, какого хрена, где, что, когда, почему и зачем. Но он, что даже не странно, не удивлен. Даже если он и не думал о том, что подобное может случиться, еще не значит, что он не ожидал от Курусу и его друзей какой-нибудь героической фигни.       Кто ж знал, что этой фигней окажется (каким-то образом) предотвращение его смерти. — Черт! — резко ругается Сакамото, вставая со стула и сжимая ладони в кулаки.       Акечи почему-то надеялся (интересно, почему? — это же чертов Сакамото), что тишина продержится в палате дольше. — Я, наверное, должен предупредить кого-то из медсестер? И, и нужно написать ребятам-!       Горо, сначала не осознавая этого, хватает парня, уже готового выбежать из палаты, за запястье. — Стой, — хрипит он, не зная зачем. — Д-да? — голос Сакамото нервный и тихий, а взгляд отведен в сторону. — Сядь. Не зови никого. Пока что. — Но я должен... — Кха-кха, — определенно не фальшиво кашляет Акечи, прежде чем продолжить настойчивым шепотом, — Пожалуйста, Сакамото. Я хочу посидеть в тишине еще минимум пару минут. Понимаешь ли, в себя прийти. — Тогда мне точно лучше... — Серьезно, ты не только тупой, но и глухой?       Парень вздыхает, бормочет злобно пару оскорблений, топчется на месте жалкие секунды, и все же расслабляется в легкой хватке, возвращается на стул, вновь кладя руку на больничную койку.       Горо чужое запястье не отпускает — почему, конечно же, не знает («Оно теплое», — мысль слишком явно игнорируется). Но он все еще в не совсем осознанном состоянии, так что...       Да и Сакамото ничего против этого не говорит, так в чем проблема?