Экзорцизм

Шестёрка пиков, трефовая королева, пиковый туз. Эти злосчастные пики не давали покоя, рушили все планы, вот бы их… — Александр Сергеевич, — позади, буквально у самого уха, раздался голос, — как долго мы здесь пробудем? Александр Сергеевич, раздосадованный тем, что теперь всё внимание, впрочем как обычно, приковано к нему, хлопнул по столу шестёркой пиков. Наверное, в ожидании того, что карта просочится сквозь дерево и утечёт из этого игрального зала вместе с воспоминаниями о том, что когда-то она была третьей в его руке. — Никоша, — еле слышно прошипел Александр Сергеевич, — я бы отдал всё, чтобы это сиюминутно закончилось, — особо любопытный противник с тонким слухом, сидящий напротив него, ехидно усмехнулся, демонстративно помахивая на себя единственный оставшейся картой. Так и хотелось ему, бедному, вручить целый веер. — Если тебя смущает сегодняшняя компания, то мне правда жаль, что тебе пришлось здесь провести так долго. В следующий раз выбираем место на твой вкус, — прошептал Александр Сергеевич прямо на ухо собеседнику, приподняв его чёрные волосы, выделяющиеся на фоне зелёно-багровых обоев и общего убранства. — Нет-нет, напротив, хотел узнать, останется ли у меня время познакомить вас кое с кем. Верю, что вы выиграете, — последнее Никоша проговорил, слегка скосив уголок губ в незаметной улыбке. Как бы он не старался её скрыть, Александр Сергеевич услышал её, улыбнулся в ответ и на прощание похлопал друга по плечу. Он не любил отвлекаться на подобные разговоры во время действительно напряжённых партий. Его ум, сфокусировавшись на собеседнике, становится совсем рассеянным и никуда не годным. Но он не может просто так предать своего золотого во всех смыслах друга, его Онегина, стоимостью в… Погодите, дружба ведь не продаётся! Только если не оценивается в двадцать пять рублей за строку. Шестёрка пиков, сманеврировав в смуглой ладони, нырнула под белую струящуюся ткань рубашки. Какой дешёвый трюк, под стать его соперникам *** Пахнуло горящими ёловыми поленами и приятной сыростью. Ещё из открытых ставень время от времени доносилось своенравное ржание лошадей, после сменяющееся цокотом и возгласами кучеров. Вечер. Большинство гостей не имело представление о том, как обычно проходят продолжения таких вечеров, а потому мужчины и некоторые дамы всех возрастов лениво одевались, стараясь растянуть этот процесс, чтобы рассказать новоиспечённым знакомым побольше сплетен. В коридорах засуетилась женщина, она, будто работая по определённому механизму, точными движениями чиркала спичками и зажигала канделябры. Их царское убранство бросалось в глаза, выделялось посреди деревянной простоты коридора. Но это резало глаз лишь непросвящённым, ведь после двенадцати этот ухоженный кабачок превращался в поистине райское место. Для Александра Сергеевича оно стало таковым ровно в тот момент, как он снова почувствовал во внутреннем кармане своего жилета стопку бумаг. Воссоединение с друзьями всегда так приятно. — Александр Сергеевич, вы так быстро закончили! — за спиной раздался взволнованный голос, — но те прекрасные особы, о которых я вам говорил, буквально пару минут назад покинули вечер. — И почему, на ваш взгляд, они прекрасны? — игриво протянул Пушкин и, будто маленький солдатик, он развернулся на носках, упёршись взглядом в чёрные глаза друга. В чёрные, явно утомившиеся, но не потерявшие озорной блеск, глаза. Никоша обыкновенно напоминал ему сытую куницу, рыскающую по белоснежному покрову. — Знаете, человеку, чтобы как следует выделиться из толпы кринолиновых юбок нужно лишь одно качество. Чувство юмора, знаете, умение отличать словесные плевла, пустословицу от настоящих зерён. О, — он поднял в воздух винный фужер, — давненько я так не смеялся, не видал таких компаний! Пожалуй, они могли бы потягаться и с вами, — Никоша хитро подмигнул. — С радостью бы одержал новую победу, — Александр Сергеевич ловким жестом достал из рукава шестёрку пиков, — трофей. Карта, зажатая между указательным и средним пальцами, взмыла в воздух, теряя свои чёткие очертания. Она напоминала сюрикен, который всего-то десять минут назад действительно мог лишить жизни Александра Сергеевича. Да, не в прямом смысле этого слова, однако подобная смерть его личности принесла бы больше боли, нежели простая остановка сердца. Пушкин был уверен: его душа должна, обязана запечатлеться в каждой удачной рукописи, в каждой строке, куда он, будто пресвятые мощи, отщипывал и вкладывал частицы своей души. Никоша, заметив движущуюся цель, изогнулся, навострил глаз и в общем стал похожим на кошку. Но — мгновение — карта пролетела сквозь пальцы писателя. Засмущавшийся Гоголь будто вышел из ребяческого транса: боязливо огляделся по сторонам, особенно останавливая взгляд на длинных дубовых дверях (а вдруг какой-то проходимец стоит и хихикает, наблюдая за его неудачей?) поправил невидимую удавку на горле и присел на колено, чтобы поднять карту. Александр Сергеевич был единственным человеком, перед которым ему не стыдно опускаться столь низко. — Теперь по праву это принадлежит вам, — на губах Пушкина скользнула улыбка, выглядящая особенно приятно в отблесках свечей. От февральского мороза его щеки по-детскому запунцевели. Напоминая двух мальчишек, которые, изрядно замёрзнув, решили забрести в первый попавшийся помещичьий дом. А дальше они просто удачно слились с толпой солидных взрослых, в чьих руках туда-сюда маневрировали карты, папиросы, рюмки, и решили продолжить свои шалости. Гоголь демонстративно элегантно отряхнул карту и положил её во внутренний карман, поглубже, поближе к сердцу, месту сосредоточения души. Двое вечных мальчишек, две горящие свечи, оказавшиеся в одном канделябре, они, истекая воском, ещё сильнее разгорались в присутствие друг друга. Покинули кабачок, вдохнули один и тот же морозный воздух, подкинули в свой разгорячённый разум лишнее полено. *** Замечали как прогорают спички? Одни горят небольшим пламенем-звёздочкой, умеренно согревая всех вокруг, поджигая лучину, камин или свечку в забытом храме. Они выполнили свою цель, на их медленно догорание кто-то да и обратит внимание, пару секунд задержит свой взгляд, наслаждаясь отблесками, и с тихой благодарностью потушит. Другие, с тонким извилистым стержнем, всегда желают гореть особенно. Силу, зародившуюся в них с первым скрежетом о коробок, невозможно остановить или обуздать. Вдох — пламя хочет поглотить всё вокруг, засиять щёголем, поразить, показаться каждому. Упивается своим безнаказанным могуществом. Выдох — мозолистая рука опасливо дёргается, роняя тонкую спичку, в мгновение затоптанную тупым носком старомодной туфли, еле заметные огненные блошки продолжали бороться, оскорблённый пепел желал быть развеянным в более достойном месте. На двойном канделябре с недавних пор красовалась единственная свеча.