«Ты знаешь, он не вернется. Прекрати это.»
Злость и отчаяние вскипает где-то в горле. Да что ТЫ знаешь? Да что они все понимают?! Ничего. Они ничего не знаю! Но где-то на подкорке пульсирует мысль «Уж этот точно все знает». И он и правда знает. Знает, что было между ней и Пашей. Знает, всю последнюю переписку. И даже то, что тот ее больше видеть никогда не хочет, тоже знает. И это бьет еще сильнее. Все эти рассказы про их прогулки, про извинения, про компанию. Это все хуже предательства. Звуки сообщений. Это она. Та девочка, с которой они начали общаться недавно. Милейшая и добрая. Но почему-то так похожая на него. На этого бледнокожего и голубоглазого придурка. Да. Придурка. Который до сих пор занимает все ее мысли. Который приходит ей во снах снова и снова. Который занимает все ее творчество и существо. У которого отдельное место в ее сердце. Они и правда так сильно похожи. Внешне и, казалось, внутренне. И даже общение у них похожее. И может даже их перепиской девушка пыталась заполнить то, что осталось от Паши. За это было стыдно. Невероятно стыдно. Она не должна впутывать других в свои дела. Она не должна использовать их. Но каждый раз где-то там, возле сердца становилось больнее с каждым отправленным сообщением. Уже так много времени прошло. Больше года. А она все никак не может его забыть. И, видимо, уже никогда не забудет. Загнанная в эту яму собственными руками выходить она, похоже, не собиралась. Берет листок и карандаш. Только здесь. Только на бумаге они все еще вместе. В ее памяти. Его лицо рисует уже по памяти – настолько сильно оно отпечаталось в ней. Штрих. Штрих, штрих. На листе капли. Бумага промокла как раз возле его лица. Там, где ее улыбающийся образ. И она реальная смотрит слегка непонимающе, трясущимися руками касаясь собственного лица. Опять плачет. Собственная слабость и отчаяние начинают раздражать так сильно, что схватиться за нелюбимую кружку и разбить ее об пол – уже не такая плохая идея. Этот чертов Новосибирск. Этот блядский город забрал у нее все. Ее любимого, ее друзей, даже кружку любимую она там разбила. Да будь трижды проклят тот день, когда ее потянула вслед за друзьями туда. Экран ноутбука гаснет, оповещая о спящем режиме, и хозяйке техники, кажется, что в свете зеленых и желтых гирлянд над столом его образ на бумаге становится более живым. Он сохранится навечно. Она сделает все, чтобы он сохранился навечно. Девушка откладывает листок в сторону, чтобы утром вложить его в папку с сотней таких же листов, и встает из-за стола. Кхати не выключает гирлянд, а так и идет к постели. Даже снимать одежду не хочется, утром опять будут ругаться, что она спала в этом кардигане. Сейчас – нет. Поэтому можно спокойно спрятаться за столом, на матрасе, брошенном на пол, стянуть наушники со стола и послушать музыку или посмотреть что-нибудь. На фоне привычно что-то гудит в наушниках, но она не слушает. Смотрит, что она написала сегодня. Отвечает по возможности. Такое у них общение – одна пишет днем, а другая ночью. И вроде их обеих все устраивает. Эта импровизированная переписка успокаивает расшалившиеся нервы и девушку перестает трясти. Хоть что-то. Где-то на грани сознания бурчит очередное прохождение какой-то игры. В собственной задумчивости Ника слышит всего несколько слов.«Кто сострадает – тот истинно любил»
И, кажется, она находит себя в этих словах. Декабрьские ночи все еще холодные, и она все еще чувствует себя ужасно. Но, может быть, оно когда-нибудь закончится? Может со следующей весной все наладится? И пока горе – кульминация любви, может она все еще жива?