Сладкие пытки

      Тайлеру Галпину ещё нет семнадцати, он недостаточно прочен в своей вере, однако затаившийся в его душе монстр убеждён: если ад существует, то имя ему — Уэнсдэй Аддамс.       На первом круге этого ада Тайлер просто целует Уэнсдэй — мягко, будто спрашивает разрешения, и жаждет собрать самым кончиком языка вкус глянцевой помады. Стоит ненавязчивой ласке (как же это слово не сочетается со школьницей из Невермора!) прерваться, он решается заглянуть в огромные чёрные глаза. Те смотрят серьёзно и бесстрастно, а на самом их дне теплится огонёк, неотвратимо манящий внутреннего зверя. Как они двое выглядели бы со стороны для случайного прохожего — худощавый мальчишка из семьи полицейского и безжалостная темнокосая гроза Джерико?       Второй круг ада подразумевает смену локации, но Тайлер едва помнит, как они оказываются у него дома. Девушка уже была здесь, когда лечила его раны и навлекла на себя гнев отца. Правда, сейчас ориентироваться вдвое труднее: парень не может нащупать выключатель дрожащей рукой, на что-то натыкается в непроглядной темноте и явно оставляет грубые заломы на обуви, в спешке снимая её. Вместо жгучего поцелуя Уэнсдэй подносит к губам его палец и обволакивает холодным замогильным дыханием, но внутри от интимности жеста разливается колкий жар. Нельзя сказать, что Галпин совсем не мечтал о таком после бала, и всё же… — Я разочарую тебя, если снова не ощутишь вкус крови? — спрашивает он и нервно хихикает, тщетно пытаясь скрыть волнение. — Ты так уверен? — вопросом на вопрос отвечает гостья и легонько прихватывает острыми зубами чувствительную подушечку пальца. Впрочем, до прокусывания всё же не доходит: мрачная Барби приоткрывает рот, блаженно закатывая глаза, как во время танца на Вороньем балу, и впускает палец Тайлера глубоко в себя. — Солёный. Приемлемо, — отмечает в перерыве, после чего снова находит губами свою цель и посасывает, заставляя всё внутри сжиматься от мокрого скольжения.       Третий круг означает, что Аддамс справилась с пуговицами на чужой рубашке, и клетчатая ткань скользит по напрягшимся, покрытым мурашками плечам вниз. Странно стесняться свежих рубцов на некогда гладкой груди — и всё же Тайлер смущённо прикрывает глаза. Остаётся благословить отсутствие света в комнате за то, что Уэнсдэй не видит его румянца. Холодные девичьи руки рассчётливым движением скользят вниз, пересчитывая шрамы. Парень пытается отстраниться, но она внезапно усиливает хватку, будто змеиными кольцами обвившись вокруг и сдавив волю к побегу. Эта ночная гостья ему не мать, тем более не хозяйка — и всё же он позволяет ей обращаться с собой, как с вещью: вертеть в руках, раздевать, долго и пристально рассматривать. — Следы пыток — самое красивое, что может остаться на человеческом теле, — шепчет Уэнсдэй почти успокаивающе, касаясь ран губами. — И я горда своей работой. — Как скажешь, — соглашается Тайлер. В эту минуту ему кажется, что под раздразнённой кожей сияет крохотное солнце. Или луна — раз уж речь об Уэнсдэй Аддамс.       Когда находишься аж на четвёртом круге персонального ада, то добираться до кровати приходится чуть ли не интуитивно, опять уронив что-то по пути. Старые пружины скрипят, принимая на себя неожиданную тяжесть сразу двух тел. Уэнсдэй — пиранья и скорпион в одном хрупком теле — тянется к шее своей жертвы и всё же пускает в ход зубы. Укус вспыхивает синим пламенем, но Тайлеру приятна мысль о том, что именно она оставит на его коже жалящую отметину. Таковы подарки мисс Аддамс — радуйся, что не чёрные гвоздики без стеблей. — Если надумаешь прокусить мне сонную артерию, то хотя бы предупреди заранее, — просит Галпин без особой надежды. — Непременно, — девушка зализывает отпечаток зубов и сосредоточенно проделывает ту же процедуру с мочкой его уха.       Пятый круг — кольцо тонких пальцев, сомкнутое вокруг изнывающей мужской плоти. В постели Уэнсдэй высвобождает его отточенным движением, крепко обхватывает у основания и с нажимом ведёт по всей длине. Исследует непривычный рельеф, как всё в этой жизни — педантично, но с аппетитом. Короткий чёрный ноготь ненароком цепляет край, и Тайлер предупреждающе шипит, перехватывая руку своей увлёкшейся мучительницы. — Подобными темпами ты… кхм, лишишь меня моего орудия пыток, — пошло шутит он, сквозь смех подчёркивая слово «моего». — Это слишком жестокий метод даже для меня, — возражает Аддамс, но обороты слегка сбавляет.       Они с такой лёгкостью переходят на шестой круг, что Галпин начинает обожать число «шесть» ещё больше, чем прежде.* Арифмомания — так бы это назвала доктор Кинботт? Тайлер стоит на коленях, лаская давно обнажённую девушку ртом, и словно опивается густым языческим зельем. Как только он приникает настойчивее, Уэнсдэй ворошит его взмокшие растрёпанные кудри и слегка тянет наверх — побуждает остановиться. — Чёрт, ты… такая… — парень в замешательстве вытирает дрожащие губы тыльной стороной ладони. Притихшее внутри чудовище просыпается и, жадно облизнувшись, урчит от удовольствия. — Нейтрально-молочная? Солоноватая? Как будто немного пряная? — перечисляет она и, поймав на себе недоумевающий взгляд, говорит: — Я читаю не только детективы.       Принятое на седьмом круге положение очень удобно: Тайлер опирается на руки, входит нерезко и смотрит в пронзительные дикие глаза напротив, пытаясь угадать реакцию. Эти глаза по-прежнему не мигают, жгут его насквозь. Он и не рассчитывает получить от Аддамс слезливые всхлипывания, вульгарные стоны и восторженные комментарии — всё то, что слышал от нормисов женского пола в кино для взрослых. Его девчонка лишь смазанно охает и сводит угольно-чёрные брови к переносице. Удивлённо? Задумчиво? Мальчик из кофейни не умеет читать по лицам, особенно в такие моменты.       Внутри Уэнсдэй ожидаемо узко, неприлично мокро, а ещё горячо, как в преисподней — о, этот седьмой круг! С каждым толчком она сжимает его бёдра коленями всё крепче, словно пытается задушить своим гибким телом, и впивается ногтями в спину до красных полумесяцев. С ней хочется обращаться так, как сама Аддамс обращается с музыкальными инструментами — чтобы от одного лёгкого движения натягивалась нужная струна, и правильная нота переходила в виртуозную мелодию, сотканную из звуков и прикосновений. — Боже, как хорошо, — не выдерживает Тайлер, сбиваясь на совсем уже рваный ритм. — Ужасно, ужасно хорошо, Уэнсдэй… — Мне нравится такая оценка, — услышав любимое слово, девушка коротко усмехается.       «Мне нравишься ты», — думает Галпин, но вслух этого так и не произносит, ибо наступает черёд восьмого круга. Парень отталкивается от матраса и тянет Уэнсдэй на себя, так что они оказываются сидящими лицом друг к другу. Набранный темп возвращается быстро, только теперь его задаёт Аддамс. Когда она насаживается слишком глубоко, приходится крепко зажмурить глаза и выдохнуть: — Тебе так может быть больно… Разве нет? — Может, — подтверждает Уэнсдэй, покачиваясь на нём. — Но без этого неинтересно.       Тайлер доволен тем, что не уговорил её распустить волосы. Теперь тугие и чёрные, как смоль, косички то мелькают перед ним, то приходятся на его раскрасневшееся лицо, и парень хватает одну из них — левую — за кончик, сжимая пересохшими губами.       Девятый круг подобен разверзшемуся небу, с которого льётся золотое пламя — прямо как завещал старый пилигрим. Тело сводит судорогой до ярости, и монстр отчаянно ревёт в груди от наслаждения, готовый проломить рёбра и вырваться наконец на свободу. Уэнсдэй словно взлетает на гребне той же бурной волны, запрокидывает голову назад, как во время своих жутких видений, и сдавленный вскрик сотрясает горячие стены ада.       Потом всё заканчивается и они лежат рядом. Не обнимаются, не болтают, только переглядываются и выравнивают дыхание. Тогда же Тайлеру впервые становится интересно, с чем изгои сравнивают оргазм. Удар электрошокером? Россыпь мелких чёрных пауков по телу? Победа в соревновании с акулами?       Он обязательно спросит об этом Уэнсдэй. В следующий раз.