caramel

      Финни никогда всерьёз не задумывался о больных людях — по-настоящему больных, тех, кого не вылечить лимоном и постельным режимом, кого стыдливо прячут за зашторенными окнами, кого избегают, подозрительно-презрительно косясь, кого на всю жизнь клеймят жалостливо-унизительным «ненормальный». У него просто не было поводов, вокруг были здоровые, такие же, как он, и в городе даже не было клиники, куда можно было бы отправить психов вроде тех, что описаны в книжках или изредка в новостях.       Их пригород был мирным очень-очень много лет, и не было никого, кого можно было бы назвать действительно больным — только чудики, слабоватые на голову и инвалиды.       А затем появился Гейлсбургский Похититель — и Финни понял, что из себя представляют настоящие сумасшедшие.       По Альберту, наверное, можно изучать справочник психических болезней — Финни не уверен, что есть хотя бы одна, которая не извратила разум Альберта, вывернув каждую мысль, каждую социальную норму так, что пробирает дрожь и сковывает мышцы у любого, кто заглянет за занавеску. А Финни любезно втащили в дом и приковали цепями к креслу, улыбаясь-скалясь и обещая мгновение-бесконечность, и во взгляде голубых глаз нет ничего знакомого, ничего человеческого, ничего нормального — Альберт состоит из болезни, Альберт и есть болезнь, и когда его большие горячие ладони смыкаются объятием-клеткой, Финни кажется, что он и сам сходит с ума.       Но затем Альберт уходит, растворяется, скрывается где-то в тёмной комнате, а его место занимает Человек-дьявол — с опущенными уголками губ, жестоким алчным прищуром и звериным дыханием, от которого стынет кровь и увлажняются ресницы.       Человек-дьявол никогда не бывает ласковым, но любит притворяться, изображать Альберта, стоя в тени на пороге, чтобы подловить Финни и наказать — ему не терпится причинить боль, услышать крики и попробовать на вкус его слёзы, и он видит, чувствует эту жажду всем телом, пока чужой колючий взгляд слизывает кожу.       Финни ненавидит Человека-дьявола с недовольным лицом, а Альберт виновато подкармливает конфетами и извиняется, обещая, что если он будет хорошим мальчиком, пройдёт проверки и докажет, что ему можно доверять, то Человек-дьявол уйдёт — и они останутся вдвоём, Финни и Альберт, и больно не будет никогда.       Но он не верит — никто из предыдущих жертв не прошёл дурацкие тесты, все они захоронены где-то, измученные и забывшие собственные имена, и он не понимает, как рядом с заботливым, не издевающимся, почти не прикасающимся Альбертом живёт Человек-дьявол, мечтающий выпороть ремнём до потери сознания.       Финни дрожит каждый раз, когда пальцы предупреждающе-предвкушающе поглаживают искусственную кожу с массивной пряжкой, а глаза в прорезях хитро щурятся, чернея — ему хочется убежать и спрятаться, но негде.       Человек-дьявол смеётся, впитывая его страх, и уходит, сытый им — временно, чтобы вернуться и немного поиздеваться, предлагая похитить для компании кого-то ещё, чтобы дотронуться до кожи под одеждой, чтобы полежать как давние супруги, но вместе с лезвием карманного ножа у горла, чтобы поболтать о всеобщем ужасе и трауре семьи Блэйк.       Ненависть и страх разрывают Финни на части, он хочет задушить его собственными руками, но до тошноты боится соприкоснуться даже сквозь ткань — а Альберт успокаивающе обещает, что никого не тронет, и показывает фокусы со сладостями и монетками. Альберт кажется нормальным, здоровым, и если бы они встретились за пределами проклятого подвала, Финни никогда бы не подумал, что в голове Альберта живёт кто-то ещё, кто-то, кому место в тюрьме — но этот кто-то здесь, тот другой, что убивает мальчишек безжалостно и с наслаждением, что выжидающим хищником сидит за дверью, что всегда носит маску сердитого дьявола.       это был не я, это был кто-то другой       Финни хочет свернуться калачиком под одеялом, как в детстве, и считать овец до тех пор, пока чудовище не исчезнет, а сердце не перестанет стучать в глотке — но у него нет одеяла, только голый матрас, пропахший затхлостью, и чудовище никуда не собирается, оно сверлит его голодным взглядом и ждёт его ошибки, и чем дольше ожидание, тем ярче развязка, и Финни почти готов вскрыть запястья обломком плитки, только бы сбежать от Человека-дьявола, только бы не нарваться на наказание, только бы не прочувствовать всё его безумие на себе.       Только бы самому не сойти с ума.       Но когда Человек-дьявол, наплевав на собственные правила и сценарии, вытаскивает его на кухню и приказывает снимать штаны, Финни понимает — игры кончились, он был хорошим мальчиком слишком долго, а Человеку-дьяволу это вовсе не нужно, ему не нужны послушные мальчики, ему нужны дурные мальчишки, с которыми можно делать всё, что захочется, и оправдываться тем, что они заслужили, сами нарвались, а он всего лишь покарал их, как и положено взрослому, как и положено дьяволу.       Больной сукин сын, но Финни стягивает трусы и, глотая жгучий комок стыда, ложится на мужские крепкие бёдра, ощущая себя уязвимым, униженным — странно. Никогда прежде его не пороли, уложив на колени, даже отец просто стегал везде, куда достанет, не церемонясь.       Когда большая горячая ладонь накрывает ягодицу, тиская, а тяжёлое дыхание не заглушается и маской, Финни понимает — дело не просто в порке, это ритуал, это нечто особенное, это фетиш, как в тех журналах, что ему показывал Робин.       Финни давит всхлип и жмурится, больно кусая губу — рука оставляет горящий след на коже, а звук шлепка унизительно бьёт по вискам.       Человек-дьявол посмеивается, а затем с размаху опускает ремень на его бёдра, и первый вскрик звучит в тишине кухни прежде, чем Финни зажимает рот.       Удары сыплются один за другим, он никогда не может угадать, куда и когда, Человек-дьявол даёт ему секунду на глубокий вдох и тут же вырывает крик, а затем бьёт без перерыва, снова и снова, пока он жалобно не заскулит, лишившись зрения из-за слёз, задыхаясь от забивших нос соплей.       Боль пульсирует, злобным огнём танцуя на ногах и заднице, а Человек-дьявол не отпускает, придавливая второй рукой, и Финни кажется, он раздавит ему грудную клетку, поломает все рёбра — Финни кажется, что он умрёт у него на коленях.       Он хочет умолять, хочет сказать, что это слишком, что он сделает что угодно, но буквы не складываются в слова, но голос куда-то исчез, и он едва может кричать, только скулить и дрожать, не думая ни о чём, кроме прекращения боли, того сладостного момента, когда его грубо спихнут на пол и швырнут обратно на холодный матрас, оставив в одиночестве, темноте и тишине.       И всё прекращается — Человек-дьявол кидает ремень перед ним, показывая, что пытке-наказанию подошёл конец, и облегчение-благодарность топит сознание в тепле и чём-то, похожим на нежность. «Спасибо» прожигает нёбо, но он не может ничего произнести, и горло болит хуже, чем при ангине, и Финни хочет лечь в прохладную воду и съесть мороженое.       Звериное дыхание над ним вселяет страх, и Финни воображает, как рот на маске раскрывается, зубы вонзаются ему в шею, вцепляются в холку, и он съёживается, отчаянно желая оказаться подальше — но его рука неосознанно впивается в чужое колено, и у него никак не получается разжать пальцы. Ему не нравится это, он не должен держаться за Человека-дьявола, но тело не слушается, горячее и сгорающее, и животом он ощущает то, чего ощущать не хочет — больной, он совершенно больной, разве такие вообще бывают? — Прости, он и так ждал так долго.       Альберт.       Аккуратность, с которой Альберт помогает ему подняться и спуститься в подвал, поражает и выламывает рёбра, и Финни жмётся к его боку, стуча зубами и ничего не видя за слезами. Ему страшно, ему плохо, его сейчас стошнит, а Альберт успокаивающе шепчет что-то и придерживает за талию, не давая упасть — наверное, если он скатится по лестнице, то умрёт. Может, это было бы правильно, собрать головой все ступеньки и рухнуть у подножия изломанной куклой с треснутым черепом и стеклянными глазами — но Финни не хочет умирать, Финни хочет домой.       Горькая таблетка проваливается камнем, а ледяная вода остужает горящее нутро — он опустошает стакан, захлёбываясь, а Альберт вытирает его платком, и Финни видит, как влажно блестят его глаза.       Это слёзы — Альберт плачет из-за него. — Прости, я ничего не могу сделать, только попросить… Он…       Альберт действительно не намерен вредить ему, даже пытается защитить, но тот второй творит что вздумается и, кажется, ведёт, и Финни даже немного жаль Альберта. Наверное, ему тоже страшно, наверное, он тоже хочет покинуть этот подвал и никогда не видеть. Они оба заложники, оба заточены в этом доме, где хозяин лишь один — Человек-дьявол.       Финни прижимается к Альберту и утыкается лицом ему в грудь, чувствуя, как кости сотрясает лихорадочная дрожь.       Чуть помедлив, Альберт обнимает его, и Финни становится легче.

***

      Человек-дьявол молча сидит у стены, таращась на него, и у Финни крутит кишки от тревоги, близкой к панике.       Что этому чудовищу нужно от него сегодня?       Опущенные уголки синих губ внушают ужас, и он отчаянно хочет, чтобы они растянулись вверх, оголяя два ряда зубов, которых слишком много, но рот маски остаётся неизменным, а Альберт заперт где-то закоулках собственного сознания, поделенного на двоих, и неизвестно, когда он появится в следующий раз.       Финни хочет, чтобы приходил Альберт — Альберт не пугает, не ранит, не пытается делать те неправильные вещи, не обижает, угощает газировкой и конфетами, которые бывают дома только по праздникам. Он любит сладкое, но прежде никогда не ел столько, и почти опасается кариеса.       Но Альберта нет, а Человек-дьявол наблюдает как кот за рыбкой в аквариуме, готовясь поймать момент и подцепить когтями, вытаскивая и играя, пока рыбка не умрёт — и тогда её можно будет проглотить, сыто облизываясь.       Финни не хочет быть съеденным, как другие мальчишки, но кто его спрашивает? Его единственный шанс сбежать или хотя бы протянуть подольше — договориться с Альбертом, добиться его защиты, потому что с Человеком-дьяволом разговаривать бессмысленно, он жаден до чужой боли и совершенно больной. — Я хочу увидеть Альберта.       Удивление просачивается через маску, тягуче разливаясь в звенящем от напряжения воздухе, а спустя мгновение раздаётся хриплый гортанный смех, от которого Финни машинально дёргается, отползая на край матраса, подальше от Человека-дьявола, кажется, не собирающегося никуда уходить. — Соскучился?       Чёрные глаза сужаются до щёлочек, лучащихся ядовитым ехидством, и у Финни в животе трепыхается потребность спрятаться, скрыться от пронзительного токсичного взгляда-булавки, пригвождающего его к месту — но пытаться нет смысла, ничего не получится, он заперт на шестьдесят шесть замков, которые ему не открыть, не в одиночку и не за раз, а предыдущие жертвы помогают только по одному за звонок.       Слишком медленно. Ему нужен Альберт.       Лучше ведь знакомое и меньшее зло, верно?       Поджав губы, он отворачивается, подтягивая колени к груди, и хмурится, надеясь, что Человек-дьявол просто уйдёт, а не решит поиздеваться или притвориться Альбертом — но его надежды никогда не сбываются, матрас прогибается под чужим весом, терпкий запах варёного кофе с корицей щекочет нос. Довольно приятно, лучше бы от него воняло потом или цитрусовыми, на которые у Финни аллергия.       Его резко хватают за плечо, опрокидывая на спину, и Человек-дьявол нависает сверху, коленом раздвигая ему ноги и вдавливая одной рукой запястья в матрас — дискомфортно, почти больно, но следует промолчать, не подогревая чужой садизм.       Они застывают, смотря друг другу в глаза, и Финни старательно контролирует дыхание, не позволяя панике сбить ритм, дать Человеку-дьяволу власть — хотя бы здесь, хотя бы чуть-чуть, но он должен показать, что не сломался, не сдался, что его рано выкидывать на свалку.       Человек-дьявол удовлетворённо хмыкает и свободной рукой достаёт из его волос конфету в золотистом фантике.       Совсем как Альберт, и что-то неприятно-тревожное скребётся в груди. — Хочешь карамельку?       Это вопрос, но взгляд говорит, что это приказ — Финни не хочет, иррационально боясь, что внутри наркотик или яд, не понимая, должен ли он подчиниться или безопаснее противиться, но прямо сейчас, смотря в глаза напротив, он покорно открывает рот, пока ловкие пальцы раскрывают упаковку. Маленькая коричневая конфета, зажатая указательным и большим пальцами, всего лишь карамель, но внутренности зажариваются от волнения, от неясного предчувствия, и Финни на долю секунду задумывается, не откусить ли ему пальцы — но за это его точно убьют, и вряд ли быстро.       Пальцы с конфетой проникают в рот, и Финни зажимает её зубами, ожидая, когда Человек-дьявол наконец отодвинется, но он продолжает странно-жутко разглядывать его губы, не отнимая руки.       Кончики пальцев аккуратно исследуют язык, касаются зубов, размазывая сладость, и Финни вот-вот заплачет, неуверенный, почему — просто рядом с этим человеком ему хочется плакать, как маленькому мальчику, едва переехавшему в собственную комнату и трясущемуся от темноты.       А затем всё резко сменяется, будто щёлкнули тумблером, и в глазах напротив вспыхивает ужас — теперь уже Альберт отскакивает от него, что-то бормоча под нос, а Финни облегчённо выдыхает, садясь и растирая слегка ноющие запястья.       Всё кончилось, Человек-дьявол ушёл — он в безопасности.       Карамель хрустит оглушающе громко в абсолютной тишине.

***

      Холодно.       Ночь отвратительна — Финни раньше любил смотреть в окно, разглядывая звёзды и соединяя в созвездия, воображая быт на далёких планетах и мечтая оказаться где-то там, среди пришельцев. Но теперь Финни ненавидит ночь — ночи холодные, пустые, чёрные, пропитанные солью, и лучше бы солнце вообще никогда не пересекало горизонт.       Но солнце исчезает, бросая его в кромешной морозной темноте, дрожащего и растерянного — разрешая тьме сожрать весь мир за пределами маленького окошка, оставляя только Финни и больное чудовище, бродящее где-то наверху, рождённое в такой черноте и переполненное ею.       Финни хочет домой, к солнечной Гвен, к ночнику со звёздами, к безопасности — но от его прежней жизни, кажется, сохранились лишь воспоминания, теряющие краски с каждым проклятым днём, проведённым здесь. Душное помещение, достаточно просторное, чтобы сплющить до песчинки, убивает — он чувствует, что неумолимо теряет что-то, но не может понять, что.       Думать вообще тяжело и горько.       Финни не хочет думать — он хочет спать и не просыпаться.       А телефон больше не звонит, даже призраки бросили его, уйдя куда-то, или просто осознав, что его не спасти — неважно почему, но он один, и больше нет подсказок, нет надежды, нет разговоров, нет ничего, кроме могильной тишины, и Финни ощущает, что уже мёртв, что этот подвал всего лишь огромный гроб, его последний дом, который он никогда не покинет.       Финальная станция — ему не сойти, как и его попутчикам.       Смешок гулко отражается от стен и возвращается иглами.       Здесь никого нет — лучше молчать, чтобы не помнить об этом, чтобы не понимать, что никто не ответит. Некому — телефон висит на стене куском пластика и проводов, угнетающе-бесполезный, и он с трудом удерживается от того, чтобы не сорвать его и не разбить.       Чих сотрясает череп и оглушает — кажется, он вот-вот заболеет.       Было бы здорово, если бы лечить его пришёл Альберт, ведь Человек-дьявол вряд ли станет так заморачиваться, да и вряд ли вообще знает, как обращаться с болеющими. Он способен разве что глотку перерезать из жалости или вырубить ударом под челюсть, но никак не заботиться, подавая лекарства, измеряя температуру, прикладывая компрессы, кормя домашним бульоном и утешая — Альберт отлично подходит для этого, и Финни ловит за хвост желание простудиться.       Ведь тогда придёт Альберт и поговорит с ним — а Человек-дьявол останется далеко наверху.       Утерев нос, он сворачивается в клубок на матрасе и кусает губу, представляя, как теплое одеяло в пододеяльнике с ракетами укрывает, спасая от холода, а запах порошка прячет подвальную вонь. Это было бы чудесно, и Гвен наверняка бы принесла чашку горячего чая и тарелку с кашей, и желудок выворачивает от голода.       Раскалённые слёзы стекают на матрас.       Почему никто из мальчишек не позвонит? Почему Альберт не спустится? Почему он должен быть один?       Финни устал быть один.       Мгновение-бесконечность никак не закончится, а он не находит в себе сил ждать.       Может, действительно стоит умереть?       Смерть заберёт всё, даже его имя, и он освободится, перестав переживать и чувствовать, ведь мёртвым всё равно — но ему страшно, так страшно, и он совсем не хочет умирать. Но по-другому не спастись, ни Человек-дьявол, ни Альберт его не отпустят, он заперт здесь пока не сгниёт до костей — его не найдут, никогда, он знает точно, и отчаяние липкими руками оглаживает позвоночник.       Глупый, глупый Финни.       Жалость к себе удавкой обвивает шею, не давая сделать вдох — он царапает горло, пытаясь снять невидимые-несуществующие путы, и всхлипывает, желая снова укрыться в объятиях матери, пахнущих ванилью и кремом.       Но мама мертва, как и Брюс, как и Робин, как и должен быть он, и никого нет.       Финни жмурится до взрывающихся звёзд в чернильной темноте, прося Бога, на которого так рассчитывает Гвен, послать ему кого-то, кого угодно — того, кто развеет эту тишину, кто вытащит его, но Бог не всегда прислушивался даже к Гвен, так с чего бы ему помогать Финни?       Но на плечо ложится большая ладонь, обжигая сквозь тонкую ткань, и сухие губы мягко целуют в висок. — Не открывай глаза, пока я не разрешу.       Финни замирает — он бы не открыл глаза, даже если Альберт не приказал. Что, если это галлюцинация, если он всё-таки немного сошёл с ума, если это сон? Пусть продлится ещё хотя бы минуту, и Финни едва заметно кивает, сосредотачиваясь на дыхании у затылка, на прижавшемся сзади теле, на руке, поглаживающей плечо.       Ему холодно-тепло и он совершенно не знает, что делать. Наверное, лучше лежать и не двигаться, не злить Альберта, не привлекать внимание Человека-дьявола, но, как назло, нос начинает чесаться, а поза оказывается неудобной, и жутко нужно пошевелится.       Новая порция слёз падает на матрас.       Что делать?       Он чихает.       Альберт напрягается, и Финни боится, что он встанет и уйдёт, оставив его снова одного, и почти готов схватить его и попросить побыть с ним, но Альберт не бросает его — Альберт возится, а затем разворачивает его, и Финни ловит обеспокоенный взгляд в прорезях маски улыбающегося дьявола. — Ты нехорошо себя чувствуешь?       Финни плачет.       В голосе Альберта переливаются беспокойство и забота. — Ну-ну, не надо. Я позабочусь о тебе, ты быстро поправишься. Обещаю, Финни.       Финни почему-то верит. Альберт никогда не врёт, он не Человек-дьявол, ему действительно не плевать.       Ему холодно снаружи и жарко внутри.       Ему странно. — Ты не оставишь меня одного?       Звучит жалко, как пнутый щенок, но Альберт не смеётся и не влепляет пощёчину.       Альберт ласково поправляет чёлку и очерчивает губы, и Финни чудится океан в его глазах, отражающий луну. — Я принесу тебе парацетамол и чего-нибудь горячего, договорились?       Протест зреет на языке, но Финни глотает его вместе со слюной и кивает, снова сворачиваясь в комок. Если Альберт сказал, что вернётся, значит — вернётся, и Финни будет считать секунды, чтобы убить время и не думать. Хотя думать и так не получится, ядовитый тяжёлый туман стелется в голове, пряча всё.       Не так уж плохо.       Дверь не закрывается, но мысль о побеге не появляется — зачем?       Это бессмысленно, его поймают и накажут, и Альберт может исчезнуть, и останется только Человек-дьявол, получивший полный доступ — и больше некому будет заступиться за Финни. Альберт — единственная защита, Финни не может его потерять, не может жить один на один с Человеком-дьяволом, он сойдёт с ума быстрее, чем темнота проглотит пригород Денвера во время заката, станет позорным секретом, который прячут за закрытыми дверями.       Нет, нет, нет, он в порядке, он здоров, он не такой, как Альберт или Человек-дьявол, он просто Финни, любящий космос и математику, его не нужно запирать и накачивать лекарствами-ядами, чтобы контролировать и сдерживать — безумие ведь не передаётся?       Финни, кажется, уже ни в чём не уверен.       Когда вернётся Альберт?       Разве в такое время года бывает так холодно?       Мысли противные и неподъёмные, и он хочет уснуть на долгие-долгие часы, но сон упрямо игнорирует его, пропадая неизвестно где, и ему остаётся только пялиться в темноту на изнанке век и ждать Альберта.       Вероятно, он больше никогда не увидит дома — это понимание обрушивается арматурой на затылок и вспыхивает болью под рёбрами.       Подвал он не покинет никогда — полиция не спасёт его, Гвен не приснится адрес этого дома, нежданно-нежеланный некто ничего не заподозрит, у Альберта не проснётся совесть и не задавит Человека-дьявола.       Финни останется здесь навсегда.       В груди больно-больно-больно, а в голове никак не соберутся вместе слова.       У него совсем нет сил.       Он замёрз.       Когда вернётся Альберт? — А вот и я. Прости, чай кончился, нужно будет сходить в магазин.       Финни вздрагивает, вытирая рукавами глаза, и садится, прислоняясь к стене, выточенной изо льда. В руке Альберта голубая кружка, источающая пар, и Финни с удивлением ощущает жажду, прежде незаметную и крохотную, но теперь дерущую горло.       Кофе с запахом карамели приятно греет озябшие ладони, и первый глоток проносится волной жара, концентрируясь посередине — Финни удовлетворённо жмурится, облизываясь, и не обращает внимания на жжение на языке. Пустяк, главное, что скоро ему перестанет быть холодно, а сладость рассеет вязкий горький туман хотя чуть-чуть, расслабив.       Альберт садится рядом, аккуратно обнимая за талию, и прижимает к себе, делясь теплом.       Финни прихлёбывает кофе, решая, что любит карамель, и просит Альберта рассказать ему что-нибудь.       Сказка про Красную Шапочку, знакомая с раннего детства, звучит изменённо-ново и в то же время по родному.       Надрывающегося телефона Финни не слышит.       а в конце Волк съедает девочку, оставив после только ярко-красный плащ — то ли от красителя, то ли от крови.