Держись

    В воздухе повисло ощущение холода. Снег противными крупицами, царапающими щеки, сыпется вниз. Будто небо прорвало. Все вокруг такое белое и холодное, словно мир застыл, острыми гранями раня мои пальцы, в которых я держу дымящуюся сигарету.     Весь мир – будто картина, нарисованная пьяным художником. Который просто разлил на холст ослепительно-белую краску, а потом, опомнившись, хотел стереть ее. Но не получилось.     Скрип застывших сугробов под моими ботинками. Статичный и холодный, как и сердце, в котором все замерло в ожидании бури.     Хоть какой-нибудь. Эмоциональной или природной. Я хочу катаклизмов. Чтобы деревья трещали и ломались, прорывая белыми стволами темную кору и демонстрируя свои внутренности, истекающие соком. Чтобы бились окна бетонных муравейников, которые люди называют домом.     Я задохнулся морозным воздухом, вобрав слишком много кислорода в легкие, чтобы удержать внутри странное ощущение пустоты. Я словно побоялся, что она выльется из меня в этот мир и уничтожит его. А вместе с ним и меня.     Это все долбанный инстинкт самосохранения, который нам вдолбила природа. Самоубийцы – люди-герои. Они смогли сломать систему, разбить принципы, которые бережно взращивались в нашем существе веками. С самого начала времен.     Природа создала нас неспособными выйти из строя по собственному желанию. Идеальная система, которая дает осечки только в единичных случаях.     Но даже в такой идеальной программе есть лазейки – потребности к самоуничтожению.     Алкоголь, наркотики, сигареты, мазохизм.     Природа создала нас с желанием размножаться и плодиться. Мы стали геями, чтобы обойти систему.     Чтобы в конце концов она дала сбой. Очередной апокалипсис. Полная перезагрузка, потеря данных. Начало.     - Чувак, с тобой все хорошо?     Арчи вглядывается в мои глаза, обеспокоенно щурится. Его зрачки расширены. Он обдолбан в хлам, но все равно нервно цепляется пальцами за мои плечи и трясет, будто хочет привести меня в чувства.     Музыка в клубе гремит так, что мозги кипят и отказываются соображать. Именно она, а не Арчи, выдирает меня из моей персональной зимы 2011. Когда в воздухе висел снег, а я жался к бетонной стене и обдирал пальцы о замерзшую ледяную корку сугробов, воя, словно пес, потерявший хозяина. Его организм не справился с болезнью, которая заживо сожрала молодое тело.     - Да, все в порядке, братан. Все в порядке.     Пахнет алкоголем, потом и гашишем. В темном углу дымит косяком парень, явно заинтересованный во мне или в моем друге. Он щурится. Я вижу это даже через темноту и яркие лучи софитов, беснующихся по всему периметру танцпола. У него темные волосы, рваными прядями достающие до плеч. Его глаза то ли черные, то ли просто такие из-за зрачка, который разнесло на всю радужку.     Все вокруг упиваются саморазрушением, насилуя свой организм раз за разом. А потом трахаются по темным углам в надежде подцепить ВИЧ. Чтобы наверняка выломать систему к чертям.     Арчи ржет над чем-то. Его пьяный смех похож на подвывание голодного пса. Заискивающий и озлобленный.     Толпа беснуется. Мой мозг умирает от грохота музыки, сердце дергается натужно, перегоняя кровь и сбиваясь с ритма из-за жестких басов, пробирающих все тело. Кровь будто закипает.     Резкий прилив адреналина. Я оборачиваюсь.     Темные рваные пряди. Его теплая улыбка сбивает меня с ног, я цепляюсь пальцами за барную стойку позади себя и вглядываюсь в голубые глаза. Яркие, но холодные. Будто мертвые.     - Что ты здесь делаешь? – выдыхаю будто одними пересохшими от волнения губами. Беззвучно. Мои слова нереально разобрать в этом грохоте. Но он слышит, я знаю.     - Меня здесь нет, – он отводит глаза, вглядываясь в толпу, чуть прищурившись, улыбается, потом кивает на парня с косяком, смотрящего сквозь него, на меня. – Ты явно его заводишь. Почему бы тебе не попробовать, м?     Меня пробирает от его голоса. Я дрожу и молюсь, чтобы Арчи этого не заметил. Потому что опять начнет беспокоиться даже в таком состоянии.     - Я не хочу, – пытаюсь взять его за руку, но пальцы проскальзывают по тонкому ледяному запястью, на котором болтаются металлические браслеты. С фигурками животных и птиц. Я помню, как они звенели, когда он встряхивал руками.     - А пора бы. Уже прошло достаточно времени, – он, наконец, отходит на шаг назад, и толпа принимает его, закрывая от меня.     - Мне никогда не будет достаточно, – я шепчу. Я знаю, что он слышит меня. До самого утра я пытаюсь напиться до беспамятства, но алкоголь будто выветривается. Дурь не туманит мозги. Сигареты не тупят нервы.     Арчи уже в говно, развалился на диване, дышит хрипло, словно умирая, и ржет, подвывая.     А я просто злюсь. Потому что не могу вернуться.     - … -     Я хрипло дышу, развалившись на кровати звездой, раскинув руки и ноги.     Я обнажен, как младенец. Только у младенцев нет стояков.     Он сидит на краю постели и смеется. Свет заливает все вокруг, а он смеется, кусая свой большой палец и сдирая с него заусенцы, изредка цепляя и кожу.     Эта плохая привычка так бесила меня тогда. Но так умиляет сейчас.     Он облизывает сухие губы, становится на четвереньки и ползет ко мне, пальцами сминая простынь. Он такой теплый. Я прикрываю глаза, ощущая его дыхание кожей, губами, даже глазами и кончиками ресниц, которые дрожат, сдерживая слезы.     Я боюсь открыть глаза, потому что он может исчезнуть.     - Я здесь. Открывай глаза, – его шепот настолько тихий, что я еле различаю слова.     Осторожно разлепляю мокрые ресницы. Он улыбается, ведя пальцами дорожку по моей груди вниз. Обводит пупок на впалом животе, пробегается по дорожке волос, спускающихся к паху.     - Эй… хочешь, я продолжу? – он склоняет голову вбок, пряди его волос закрывают лицо, и он резким движением убирает их на одно плечо за шею. Металлические браслеты с ласточками и кошками звенят на тонком запястье.     - Нет, – я сглотнул горький комок в горле.     В глаза будто насыпали песка, который жжется. Я тяну к нему руки и крепко обнимаю, притягивая к себе.     Его тело податливое и теплое. Я веду ладонями по узкой спине с лопатками-крыльями. Я царапаю выступающие позвонки и скрючиваюсь на кровати, обнимая тонкое тело. Которое не дышит.     - … -     - Ты будешь завтракать? – Арчи распихивает меня, вырывая из сна.     Я открываю глаза и смотрю в потолок, пытаясь осознать, что снова проснулся у себя дома, как это ни странно.     - Чувак, у тебя что, не бывает похмелья? – я натянуто улыбаюсь, но Арчи принимает улыбку за чистую монету, глупо лыбится, помахивая лопаточкой, вымазанной в масле.     - Ага. Я уже приготовил блинчики и за шоколадной пастой сгонял. Вставай. Нам уже через пару часов на работу надо валить.     В кружках дымится травяной чай. Все еще тот чай, который никак не кончится с самой зимы. Может, его покупает Арчи или мама, которая приезжает на выходных? Я делаю из тонкого блинчика конверт, в который заворачиваю размазанную ложкой шоколадную пасту.     - А макать вкуснее. – Он сидит рядом на соседнем стуле, поставив локти на стол, и улыбается, жмуря свои голубые глазищи.     Я молчу, вздыхая, жую блинчик, который теперь кажется безвкусным. Арчи увлеченно качает головой в такт музыке по радио, перемалывая челюстями еду и запивая все чаем. Он никуда не спешит, просто такая привычка.     - Тебе понравился сон? – он потягивается по-кошачьи, затем откидывается на стул, запрокинув голову и свесив кисти совершенно беспомощно. Браслеты беззвучно скатываются вниз по запястью.     Я киваю головой, не замечая, что макаю блин прямо в банку, вымазывая его в шоколадной пасте.     - Все равно на твоем месте я бы попробовал что-нибудь изменить в своей жизни. – Он говорит это тихо, смотря в потолок и не мигая. – В конце концов так жить нельзя. – Он переводит взгляд на меня, улыбаясь натянуто. – Я же хочу, чтобы ты был счастлив.     Я шмыгаю носом, делая вид, что увлечен блинчиками, которых на тарелке становится все меньше. Если подумать, Арчи – идеальная хозяйка. Если бы не был при этом наркоманом.     Но в каждом человеке должно сочетаться и плохое, и хорошее. Иначе получится либо святоша, либо отморозок.     - Злишься на меня?     Я молчу. Он вздыхает, поднимаясь со стула, уходит куда-то вглубь квартиры. Хлопает дверь в мою комнату. Арчи вздрагивает и шипит:     - Долбанный сквозняк.     На работе не то чтобы было скучно. Скорее, никак. Школьные экскурсии с толпой малолетних дебилов, во главе которых всегда либо старая кошелка, либо мисс совершенство, мнящая себя школьной учительницей. В огромном национальном музее всегда было много народа. И каждый из них почему-то думал, что я экскурсовод. Хотя я просто изредка выходил из архива, чтобы прогуляться и подышать свежим воздухом. Может, это все очки и бейдж с эмблемой музея, говорящий о том, что я являюсь его работником.     В архиве всегда было очень тихо. Я не был библиотекарем или кем-то вроде. Мне нужно было всего лишь сидеть за своим столом, пить кофе, отвечать на звонки и вести отчетность об экспонатах – какие на реставрацию, а какие в утиль и заменить. За моей спиной простиралось огромное помещение со шкафами-исполинами, набитыми пыльными коробками, в которых можно было найти как старые книги, так и черепушки каких-то животных. В некоторых даже были какие-то золотые монеты. Но, кажется, эти коробки стояли на верхней полке в самом конце. Библии, летописи, свитки, какие-то пергаменты – вся бумажная хрень была рассортирована в отделе «С». Стремный и жуткий отдел, в котором вечно перегорали лампочки. Мне приходилось отправляться в него каждую среду, чтобы отнести или забрать очередную партию документов.     Я знал, что в дальнем углу, за десятым стеллажом есть уютное кресло, на котором остался розовый пушистый плед, сейчас грязный и покрытый слоем пыли. Светильник, стоящий на расшатанном столике, давно сломался. Кажется, у него в один день просто задымился провод. И на деревянной столешнице остался черный выжженный след.     Когда-то он любил сидеть здесь и читать старые книги, восторгаясь или ужасаясь. Он кусал свой большой палец и аккуратно листал ветхие страницы, щурясь и вглядываясь в поплывшие от времени буквы. Я всегда боялся увидеть его в этом кресле после его смерти. После того, как о крышку гроба ударились первые комья мерзлой земли.     Черные пальто, заплаканные лица. Его мать дрожащими руками терла глаза и задыхалась в рыданиях. А я стоял по другую сторону от могилы и смотрел на него. Он сидел на скамейке и скучающе глядел в свинцово-серое небо. Он шмыгал покрасневшим носом и задумчиво что-то шептал одними губами. Потом он исчез. И у скамейки снег остался нетронутым.     Но он не появился в этом кресле. Он вообще не появлялся в архиве, будто место, где он провел так много времени, не привлекало его.     Он стал моей одержимостью.     - Как ты думаешь, он просто так идет за тобой или преследует? – он улыбнулся, шагая рядом со мной, сложив руки за спиной, переплетя пальцы и улыбаясь задорно.     Я обернулся, вновь наткнувшись взглядом на того парня, которого заметил еще в клубе дня три или четыре назад. И он реально шел за мной уже два квартала.     - Наверное, ты ему очень понравился.     Он облизнулся снова, щурясь довольно и не отбрасывая тени в свете фонарей.     - Это твой шанс. Думаю, тебе не стоит его упускать. В конце концов, не каждый день встречаешь парня, как две капли воды похожего на меня, верно? – он рассмеялся. – Ты, главное, держись, хорошо? Все пройдет. Ты будешь счастлив. Ты же веришь мне? – он резко свернул в другую сторону и остановился под фонарем, пристально смотря на меня, хотя нам нужно было домой.     Ну вот, я опять говорю о нем так, будто он жив. Будто он не растворился в темноте всего несколько секунд назад. Я даже остановился в ступоре, глядя на серебристые крупицы, танцующие в воздухе в ярком пятне света, отбрасываемом фонарем.     - Эй, привет. Я видел тебя в клубе пару дней назад.     Я оборачиваюсь, смотря на парня не то чтобы злобно, но недружелюбно уж точно.     - И что? – разворачиваюсь и топаю в сторону своей квартирки.     Паренек не отстает, шагает рядом со мной и что-то щебечет о том, что просто не успел познакомиться. Но он был очень обрадован тем, что обнаружил меня в своем районе. Особенно тем, что мы живем в одном доме, оказывается. Через несколько минут он начал смеяться, а я в первый раз улыбнулся.     - Меня, кстати, Джон зовут.     Он протягивает мне руку для рукопожатия, улыбается, смотря снизу вверх. На его запястье зазвенели металлические браслеты. Без фигурок.