Болячки

Сириус Блэк не любит ходить в больничное крыло. На квиддиче он сломя голову мчит в сторону квоффла, когда защитник слизерина одним лёгким ударом рикошетит в него бладжер. У него сильный ушиб с левой стороны на грудной клетке, под самыми рёбрами, но к медсестре Сириус не идёт: лечит сам, сквозь зубы воя. Протяжно скуля втирает в почерневший синяк лечебную мазь, которую сам же и сделал. Он проходит спустя две недели — мог бы и за пару дней, но Сириус упорно проходил мимо злосчастного места, ужасного места, противного места. Дейву Бланксу — тому самому загонщику — Сириус выбивает передний зуб в тёмном углу школы. Встречаются парни один на один — Сириус очень долго выслеживал того по марадёрской карте, целых четыре дня. Дейв выше, у него плечи гораздо шире и он на курс старше, но Сириус бьёт быстро, вкладывая в удар всю свою обиду, и слизеринец даже одуматься не успевает, как уже летит на пол. Блэк наваливается сверху, лупит его как не в себя. Дейва Бланкса находит первокурсница-хаффлпаффка без сознания и всего в крови. Кричит истошно. Сириуса зовёт к себе директор — что ж, ему не впервой. В кабинет за горгульей он заходит победителем. Сириус пёс, и лечится он так же: раны свои зализывает собственным шершавым языком, так, будто просто умывается. Приглаживает мерными движениями вздыбленную лохматую шерсть — а у самого из уголков глаз льются слёзы. На зельеварении они с Джеймсом сидят вместе. Сириус режет на тонкие ломтики корень мандрагоры, одним движением счищает в котёл с деревянной доски. То, что Джейми орёт прямо ему в ухо, доходит не сразу. — БРОДЯГА, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? Зелье ярко вспыхивает и с его поверхности тут же валит клубистый, густо пахнущий отвратным запахом пар. Руку отдёрнуть Сириус не успевает — пар окутывает её плотно, стремится по предплечью вверх, к локтю, и кожа под ним окрашивается в мерзотно-красный. Рука болит, ноет, скребёт, покалывает. Парня отбрасывает назад под визги однокурсниц. Рядом беспокойно мнётся грузный профессор Слагхорн. — Успокойтесь! Все успокойтесь! — Сириусу кажется, что он кричит где-то там, не здесь совсем. Он видит взгляды: обеспокоеный профессора, тревожный его друзей и ещё один Лили Эванс — полный сочувствия. Сочувствие Сириусу никак не нужно. Он хрипит на выдохе, стонет, смотрит прямо на девушку. Она подрывается было к нему, но Сириус смотрит холодно, отторгающе, зло. Ему это не нужно. Он сам свои раны залечит. Рука вздувается, покрывается ужасными волдырями — Сириусу кажется, что он превращается в жабу. — Пресвятой Мерлин, мальчик мой! — Слагхорн приземляется на колени рядом, достаёт из кармана пузырёк какого-то зелья — Сириус не помнит названия. — Зачем же вы добавили магдрагору так рано?.. Зелье льётся на руку мерным потоком, обволакивает пузыри текучим водянистым слоем и Сириус слышит, как кричит сам. Обожжённая кожа пенится, шипит, воет. На ней лопаются волдыри и тут же маленькими пластами съезжают на пол, почти оголяя мышцы. В кабинете их осталось семеро — сам Сириус, Джеймс и Римус с Питером, Эванс с Нюниусом — что он тут забыл Сириус не знал, и знать не хотел — и непосредственно Слагхорн — остальные сбежали, чувствуя, что урок безнадёжно сорван. Лили закрывает ладошками рот, тихо спрашивает. — Почему вы не отвели его к мадам Помфри, профессор? Потому что зелье на изувеченой руке уже покрывается плотной лечебной коркой. Потому что Сириус бы всё равно до него не дошёл, сбежал бы, улизнул бы. Потому что профессор знает, что Сириус Блэк не любит ходить в больничное крыло. Сириус Блэк никогда не переодевается у всех на глазах. В раздевалку под квиддчиным полем он приходит уже в форме: в белых штанах, красно-золотой кофте и спортивной мантии. Там, среди смеющихся полуголых парней, закидывающих школьную форму по своим ящикам, он сильно выделяется. Он там только для того, чтобы надеть защиту. На поле он выходит первым, под свисток судьи хватая метлу и тут же устремляясь под небеса. Ему некуда тянуть время. Возвращается на землю он тоже первый, потный, уставший, но всё равно в раздевалке он снимает лишь наколенники со шлемом и тут же уходит. Другие парни смывают с себя грязь в душе, там же меряются своим собственным «маленьким Я». «Я» Сириуса не видел никто, но все точно знают лишь одно — это «Я» достаточно внушительно и весомо. За подобное Сириус должен благодарить Джеймса, пускающего слухи по всей школе, лишь бы отвлечь внимание от странностей друга и занять умы других этим вопросом. Перед сном самым последним из пацанов в душ идёт именно Сириус. Он всегда, дожидаясь остальных, смиренно сидит на кровати и ждёт наступления того времени, когда все уже разойдутся по своим спальням и душ окажется абсолютно пустым. Сириус уходит в него одетым и возвращается сразу в пижаме — ему плевать, как он выглядит, пока рассекает по башне в ночном прикиде. Лучше так, чем открывать кожу. Друзья часто пытались его подловить. Стащить одежду, подкараулить у душа или даже дождаться его в одной из соседних кабинок — однажды Питер простоял там всю ночь и пришёл на пару прорицаний совершенно невыспавшимся, так Сириуса и не увидев. В такие моменты Сириус просто уходит мыться в купальни старост, или, рискуя всем, возвращается обратно в обличье собаки, а потом захлопывает тяжёлые балдахины, чтобы надеть пижаму без лишних взглядов. Ведь Сириус Блэк никогда не переодевается у всех на глазах. Сириус Блэк никому не расскажет, что он прячет под мантией. Сириус в комнате один, сидит сгорбившись перед зеркалом и внимательно рассматривает своё отражение. Он очерчивает пальцами бугристые следы шрамов, извилистыми сетками простирающиеся по всей его груди и спине. Он знает — вылечить можно всё: синяки, порезы, переломы и даже драконью оспу при большом желании — но не шрамы от круциатуса. Он много про это читал. Излазил всю семейную библиотеку в поисках любого, даже запретного заклинания, лишь бы вывести эти шрамы со своего тела раз и навсегда. Не было ничего. Ни одной строчки. Ни одной буквы. Никаких надежд. Когда в Хогвартсе он видит Римуса, он ужасается, насколько же не гуманные у него родители, раз бьют проклятьем сыну прямо в лицо. Он жалел Римуса, обхаживал Римуса, первым подружился с Римусом… … и первым узнал секрет шрамов Римуса. Тогда же, в первые годы общения с мародёрами, Сириус вдруг начинает осознавать что то, что делала его мама было неправильным, ужасным, отвратительным. Чудовищами были совсем не родители Римуса. Римуса не наказывали круциатусом. — Сириус Орион Блэк. — обычно визгливый, высокий голос мамы был сух и холоден и Сириус втягивает голову в плечи, сжимаясь ещё сильнее. Он стоит на коленях в главном холле Блэк-хауса, еле освещаемом одной лишь свечой на золотом подсвечнике, плавно покачивающимся в воздухе рядом с мамой. Сириус знает — она недовольна, зла, разочарована. Больше всего он боится последнего. — Маленький вшивый предатель. — она гортанно рычит, выдавливая слова через зубы. Сириус чувствует, как каменеют мышцы от страха, застывают в одном единственном положении, оставляя шевелящимся лишь холодный липкий ужас в груди. Сириусу хочется плакать. — Опозорил! Позор! Ты нас всех опозорил. Ты опозорил всех! — она срывается на крик. С щеки слетает первая слеза. От мамы её скрыть не получается — она видит, смотрит, и лицо её преображается, всё вытягивается и краснеет. — Как ты смеешь жалеть себя, паскуда?! Сириус беспомощно пищит, смотря на то как из рукава выскальзывает до боли знакомая прямая палочка тёмного цвета. Сердце бешено колотится — он знает, что сейчас произойдёт. Знает его тело, его разум, его воспоминания. Сириус воет, плачет, падает на пол на пятую точку и ползёт назад, подальше от матери. Недалеко, на пару сантиметров, чтобы не разозлить маму ещё больше. Паника охватывает горло и грудь, набатом бьёт изнутри. Он почти ничего не видит, да это и не нужно. Всё интересное сосредоточено не в зрении, не в слухе и даже не во вкусе. — Регулус! Иди сюда. С верхнего этажа слышатся нерешительные шаги, из-за маминой спины показывается красивое лицо младшего брата. От этого Сириусу ещё паршивей — не хочется, чтобы его позор видел маленький. — Посмотри, дитя, что происходит, — она плавным движением направляет кончик палочки на дрожащего сына. — Если ты разочаровываешь семью… — она отверачивается от Регулуса, смотрит на Сириуса, и глаза её сияют в мрачном, кровожадном предвкушении. Сириус теряет себя в пространстве, когда слышит едва различимое, ужасное слово. — Круцио. Сириус отдёргивает пальцы от груди, тяжело дышит. Он слышит приближающийся хохот, доносящийся с винтовой лестницы, и спешит натянуть на себя помятую белую рубашку. Потому что Сириус Блэк никому не расскажет, что он прячет под мантией. Он знает, что попасть в больничное крыло для него как капкан для волка. Метку круциатуса не спутаешь ни с чем — жажда причинить боль, которую испытывает человек, разящий этим проклятьем, оставляет самые глубокие следы в виде грубых, молочно-белых рубцов на коже и боли в памяти. У Сириуса в них всё тело ниже ключиц и выше середины плеча — одно большое напоминание о том, что мама — его родная мама — действительно хотела мучить его. Мадам Помфри точно их заметит, узнает и ужаснется — он уверен в этом — а если она узнает, то и остальная школа тоже узнает. Сириусу не хочется, чтобы его жалели — его не за что жалеть, поэтому сам себя он тоже не жалеет. Жалость — плохое чувство. Оно причиняет боль. Ему это не надо. Сириус пёс, и лечится он так же: раны свои зализывает собственным шершавым языком, так, будто просто умывается. Приглаживает мерными движениями вздыбленную лохматую шерсть — а у самого из уголков глаз льются слёзы. Ему без разницы, сколько времени займёт его самостоятельное лечение и как это будет неприятно — главное, чтобы никто не видел, что кроется у него чуть ниже шеи. Потому что Сириус Блэк никому не расскажет, что он прячет под мантией. Он обходит стороной общественные раздевалки и души и даже летом никогда не снимает с себя рубашки. Потому что Сириус Блэк никогда не переодевается у всех на глазах. Он никогда не останавливается у дверей в обитель мадам Помфри, когда плетётся с очередной ссадиной по коридору. Потому что Сириус Блэк не любит ходить в больничное крыло.