Солнце — самая ближайшая звезда

Россыпь веснушек по плечам и лицу — Хуни выучил каждую. Любовно гладил их перед сном, а по утрам невесомо целовал по очереди. Если бы Чанхи можно было описать словами, то это были бы несуществующие трёхсложные. Он бы тихо хихикал, пока Ёнхун пытался придумать их. Он был невероятно-волшебно-солнечным. Малиново-цветочным. Липким-пряным-кисловатым. Оседающим-на-кончике-языка. Чарующе-горьким-иногда. Длинно-ресничковым. Пушисто-растрёпанным. Нереальным-незримым-едва-осязаемым. На часах неоновые цифры твердили пять часов утра, но Ёнхуну казалось, что должно быть написано «вечность». Хотя и этого было бы мало. Ничтожно. В постели тепло; за окном — зима. Контраст, подобный черно-белому. У Чанхи такие вещи вызывают восторг, достающий аж до кончиков пальцев. Он весь словно мурчит, когда после сладкого идёт горькое, а после холодного — теплое. — Ты громко дышишь. — сквозь сон утверждает веснушка. — А ты красивый. — Ты говорил это так много раз… Неужели мне стоит поверить тебе? — А ты всё ещё не веришь? — Нисколечко. Рука Ёнхуна ложится поверх Чанхи. У него всё тело ещё не проснулось. Оно было почти горячим и очень мягким, как только что испечённый хлеб. Хотя сам Чанхи пытался сделать вид, что соображает спросонья. Аккуратные бледные переплелись с веснушчатыми тонкими. Ёнхуну мало — хотелось всем телом. — Ты меня раздавишь. Ким целует первую отметинку, упавшую возле ключицы. Тянется выше, дыша в предплечье. Оставляет мокрые следы, проводя языком от одной веснушки к другой. Составляет созвездие Тельца и Волос Вероники. Долго ищет каждую, с анатомической точностью попадает и накаливает Чанхи. Он искорками рассыпается, словно оголённый провод. На языке привкус солнца. — Мне всегда говорят, что я поцелованный солнцем. Но меня в жизни никто больше тебя не целовал. Чувствует, как мокрые следы спускаются ниже, к самой груди, где кричит сердце. Вопит, пытается выбраться из грудной клетки. — Наверное, можно сделать вывод, что ты — солнце. — замолкает, скуля. Язык проходится по розовому соску, ещё более сладкому на вкус, чем веснушки. — Может быть, — усмехается и дышит на мокрое. Чанхи любит контрасты. — А ты знал, что если солнце взорвётся, то мы ещё восемь минут не узнаем об этом? — В теории, сейчас солнце могло бы взорваться, а ты выцеловываешь мои веснушки? — А ты хотел бы? Ну, чтобы солнце взорвалось.? — Возможно. Но тогда мы исчезнем. Этого я не хочу. — Мы не исчезнем. Просто умрём. Так хочешь? Для тебя я бы взорвал солнце. — Хочу. Когда Ёнхун отстаёт от вылизывания, разгорячённое тело моментально высыхает. Одной рукой он давно играется в бледно-рыжих волосах, а другой гладит поясницу. Лучи могут преодолеть миллионы километров до земли, но темные занавески — вот уж действительно главный враг огромной звёзды. Туда, где они весят, солнце не сможет дотянуться. Здесь оно им и не нужно. — Закрой глаза. Смотрит прямо в них. Чанхи почти отчётливо видит в бликах звёзды, хотя сейчас утро. Ким улыбается, Чхве теряет счет, в который раз влюбляется. Темноволосый — аналогично. Чанхи закрывает глаза. Их чувства могли бы преодолеть время, повернуть его вспять и выстроить новую космическую вселенную на силах простой звёздной пыли. Вселенную, созданную только для них двоих. Для их глупых трёхсложных слов, для солнечных поцелуев, для термоядерных реакций. Чанхи подарил в прошлом году Ёнхуну набор юного химика. Теперь он мог бы действительно взорвать солнце. — Я люблю тебя.