Призраки завтра

Попроси у облаков подарить нам белых снов

      Мирослав уже полчаса лежит на кровати и любуется Катей, пока она крутится у большого зеркала. Больше всего ему хочется, чтобы она к нему присоединилась, но и наблюдать за тем, как она живёт и существует в пространстве — это счастье, которое ему сложно пережить.       — По-моему, ты предвкушаешь этот вечер, — замечает он с удивлённой улыбкой.       — Конечно, — с энтузиазмом кивает она, на миг обернувшись к нему. — Это наш с тобой первый совместный выход в свет, между прочим. Или ты забыл?       — Конечно, нет. Просто я к этому отношусь гораздо прохладнее. Прости…       — Нет, это ты меня прости, — Катя подходит к нему и ласково гладит по волосам. — Ты не любишь публичность, но всё равно пошёл мне навстречу. Я сама её не люблю, но не являться же мне на эту вечеринку в одиночестве… Я в таких местах даже не была ни разу.       — А ты обязана там быть?.. — осторожно интересуется Мир и целует её запястье.       — Не обязана. Но мы с Малиновским весь август работали, чтобы всё это состоялось, пока Жданов и Кира прохлаждались в Майами. Да и вообще, не пойти туда — значит быть удобной Кире, а я устала перед ней пресмыкаться. Устала чувствовать вину непонятно за что. Нет, в одном я перед ней виновата. Я не сказала ей о словах Жданова. Он несколько раз признался мне, что не любит её. Только мне всё-таки кажется, что она должна узнать об этом от него… Как ты считаешь?       — Конечно.       — Тогда я спокойна. Раз уж меня одобряет мудрейший из мужчин, — добавляет Катя и позволяет ему потянуть её на себя.       — Мудрейший из мужчин, Катерина, вас не только одобряет, но и бесконечно любит, — произносит он чуть срывающимся голосом, когда она падает на него и приникает губами к бьющейся жилке на его шее. — Жаль, что времени у нас совсем нет…       — Может, это и хорошо, — шепчет Катя, оставляя мягкий поцелуй на его кадыке. — Может, мы вернёмся к этому моменту позже… Кто знает, что уготовила нам эта ночь?       — Давай сразу договоримся, что мы не будем заниматься сексом в клубе, — очень серьёзно предлагает Мир и незаметно оказывается сверху. Зависает над ней и ждёт ответа.       — Согласна, мы для этого слишком чистоплотные. А вот в комфорте твоей новенькой машины… — она забирается руками под его футболку, с удовольствием ощущая, как напрягаются мышцы его живота. — Почему бы и нет?..       — У тебя сегодня дерзкое настроение? — он смеётся и нежно её целует.       — Очень. Ты ещё не видел, какие образы я для нас выбрала…       — Надеюсь, не джинсовый кошмар, вдохновлённый Бритни и Джастином? — ухмыляется Мир, не забывая невесомо прикасаться губами к каждому открытому участку её кожи.       — Если отпустишь меня, покажу…       — Отпустить тебя? Не могу… — он замирает, устроив голову на её обнажённом животе. — Тебя очень много, но так мало…       Катя запускает пальцы в его волосы — он почти урчит, как большой рыжеватый кот.       — Я буду по тебе скучать, — говорит она, и Мир не сразу понимает, что речь о его командировке, а не о будущем, в котором его не будет. — Ты очень много работаешь и часто летаешь… Не устал от такого темпа?       — Устал… Не от темпа, а от разлук с тобой. Но тебе, думаю, полезно от меня отдыхать. Так что отвезу тебя домой, и в аэропорт.       — Я тебя люблю. Очень-очень. Без тебя мне всегда неуютно и холодно. Выносимо, но тяжело.       — Не знаю, радоваться или огорчаться, — бормочет он и чмокает её в выступающую подвздошную косточку. — Надо бы собираться, да?.. А то опоздаем.       — Надо бы… — вздыхает Катя и заставляет себя подняться с кровати.       Мир первым облачается в новые вещи, которые она выбрала с помощью Юлианы: светлые джинсы, свободную белую рубашку и кеды в тон.       — Подожди-ка, — Катя улыбается в ответ на его вопросительный взгляд и берёт продолговатую коробочку с прикроватного столика. — Для полноты образа.       Он достаёт из коробочки массивную цепочку из белого золота.       — Так, это что такое?       Катя веселится: сердиться на неё он умеет только тогда, когда она преподносит ему подарки дороже пятисот рублей.       — Не ропщи, Мирослав Валерьевич. И жди меня в гостиной.       Он закатывает глаза, послушно надевает цепочку и уходит. Через пять минут Катя появляется в дверном проёме, одетая в короткий топ серебристого цвета и брюки из той же ткани с посадкой на бёдрах — всё, как диктует клубная мода. У Мирослава челюсть отпадает почти буквально. Серебро красиво сочетается с оттенком Катиной кожи — за лето она успела здорово загореть.       — Нравится? — с невинным видом интересуется она. — Наш Милко этот комплект отбраковал и разрешил забрать его себе. Я, между прочим, ради этого момента похудела на пять килограммов.       — Ты и с ними была прекрасна.       — Я знаю, что нравлюсь тебе любая. Но если бы они остались при мне, эти брюки просто лопнули бы. Кстати, знаешь, чего на мне сегодня точно нет? В дурацком фильме я томно сказала бы, что нижнего белья, но нет! Я сегодня не надела линзы, — она обвивает его шею прохладными руками. — Потому что я хочу видеть только тебя и просто получать впечатления. Не думать о том, кто на нас смотрит и какими глазами. Как тебе такой план?       — Очень хорошо, — хрипло отвечает Мир, забавно смущаясь от её близости. — Ну что, поехали?..       — Да, только возьму сумочку и надену туфли. Юлиана потратила уйму времени, чтобы научить меня ходить на такой платформе…       Катя и правда на удивление уверенно держится в высоких босоножках из серебряной кожи.       — Может, захватим пару кроссовок? — беспокоится Мир. — Или хотя бы комплект пластырей…       — Нет, я у тебя девочка взрослая.       — Взрослая, — соглашается он, но пластыри всё-таки берёт с собой.       ***       В клуб они попадают через специальный вход для своих, и Кате мгновенно хочется домой. Здесь слишком громко, слишком людно, слишком пафосно. За тёплую руку Мира она держится как за спасательный круг. В полумраке со своим далеко не идеальным зрением она умудряется выцепить несколько знакомых лиц, но, к счастью, не может разобрать их выражения. Больше всего Катя рада Маше Тропинкиной. Секретарь ресепшен очень хотела попасть на это мероприятие, и Кате удалось раздобыть для неё приглашение. В коротком платье из чёрной искусственной кожи Маша выглядит потрясающе — на неё засматриваются все проходящие мимо парни. Особенно зависает один, с добрыми светлыми глазами и по-мальчишески обаятельной улыбкой. Катя пересекается с ним у барной стойки, и он заговаривает с ней первым.       — Привет! Я Федя, — он протягивает ей большую шершавую ладонь.       — А я Катя.       — Катя, ты совершенно отпадная, но я, кажется, влюбился в твою подругу. С первого взгляда! Познакомишь?       — Постараюсь. Только вот… — задумывается она. — Наша Маша — девушка с серьёзными запросами. Ищет обеспеченного мужчину. У тебя с этим как?       — Никак, — опускает голову Федя. — Я закончил филфак. Мой диплом годится только на то, чтобы им над шашлыком махать, угли раздувать. Перебиваюсь переводами третьесортных детективчиков… А здесь оказался благодаря знакомому. Чувствую себя Джеком на «Титанике»!       — А хочешь, я поговорю со своим начальством? У нас есть открытая вакансия курьера, зарплата очень достойная.       — Да неудобно как-то… — мнётся Федя. — А у вас — это где?       — В «Зималетто».       — Так ты одна из хозяек вечера! А Маша твоя коллега?       — Да, она душа нашего ресепшен.       — Тогда, Катя, не могу ответить отказом на твоё щедрое предложение! Давай я добавлю себе твой номер…       Они обмениваются контактами. Напоследок Катя хвалит нового знакомого:       — Ты молодец, Федя! Мне кажется, перед нашей Машей ты не спасуешь.       — Будь спокойна! Если получится устроиться к вам, с первого дня приступлю к укрощению строптивой. Деньги — дело наживное.       — Согласна. Ну, до встречи!       — До встречи, Катя.       Она возвращается к Миру с двумя мохито в руках.       — Спасибо, — он берёт стакан с безалкогольной версией коктейля. — Вообще-то это мне положено добывать напитки.       — Но у тебя нет моего приглашения, а с ним обслуживают намного быстрее. О, смотри, Юлиана!       Виноградова пробирается к ним через пёструю толпу разодетых посетителей. Сама она в строгом брючном костюме, потому что эта вечеринка для неё — работа, а не отдых.       — Ребята, вас видно издалека! — усмехается она. — Выглядите потрясающе. Вы вообще-то в курсе, что вас номинировали на какую-то глянцевую премию? Как самую красивую светскую пару, между прочим!       — «Светскую пару»? — прыскает Катя. — Нет, мы не в курсе. Светскую жизнь мы ведём отдельно друг от друга, вот только сегодня наконец-то выбрались вместе. Ну что, все наши собрались?       — Почти. Кира не приехала, у неё в этот раз какая-то жёсткая акклиматизация, накрыло насморком. Жданов наверняка намерен оттянуться по полной… Надо будет отгонять от него журналистов, особенно Шестикову, чтобы не засняли что-нибудь компрометирующее. Хорошо, что я сегодня прихватила с собой вот это! — Юлиана подбрасывает внушительный зонт-трость. — Отобью Андрюшу у акул пера, если придётся. Ладно, заболталась я с вами, дорогие! Пойду за кулисы, Милко успокаивать.       Юлиана расцеловывает их в щёки и пропадает среди многочисленных гостей клуба.       — Жданов без Киры, — спокойно констатирует Мир. — Наверняка попытается подобраться к тебе.       Катя делает шаг назад и прижимается к нему спиной.       — Пусть пытается. Мой мужчина — ты.       ***       Вчера Андрей Жданов вернулся в Москву обновлённым человеком. Месяц в Майами, вдали от Москвы и всего, что включало в себя это слово, пошёл ему на пользу. Конечно, с ним была Кира, но это не омрачило его отдых. С ней он обо всём договорился ещё в самолёте. Почти тринадцать часов в воздухе — отличная возможность многое обсудить. Андрей позволил себе немного честности и признался Кире, что хочет поставить их отношения на паузу. К счастью, она не могла закатить истерику, потому что бизнес-класс большого аэробуса они делили с несколькими знакомыми.       — Я не хочу тебя потерять, — вдохновенно врал Андрей. Отчасти это было правдой: он не мог представить день, когда Кира перестанет быть частью его жизни. — Именно поэтому я принял такое решение. На совете директоров ты вольна голосовать за кого угодно. Ты ничем мне не обязана.       Это был тонкий психологический расчёт. Кира почти наверняка отдаст свой голос ему, чтобы удержать, но Андрей не упустил возможность показать себя с лучшей стороны.       Все эти четыре недели он думал как никогда много. Иногда отпускал себя и, наоборот, проваливался в блаженное безмыслие. Бродил по ночному городу, гулял вдоль океана и разреженно прислушивался к чужим разговорам на всех языках мира, из которых знал только русский и английский. Он раз десять мог провести ночь с очередной обратившей на него внимание красоткой — их в Майами было немало, всех национальностей и рас. Мог, да не смог… Дальше разговоров дело так и не пошло. Он сам себя не узнавал. В рабочие дни он регулярно созванивался с Катей. Никакие опасные темы не открывал, усердно сохраняя статус-кво. Наслаждался звуком её голоса, смиксованного с шумом волн, и ничего не хотел больше, чем показать ей океан. Показать её океану… Просто увидеть эту картину. Бриз касается её кудрявящихся волос, огни отражаются в бескрайнем тёмном океане. Ночь, пляж и… На этом «и» он всегда останавливался. Если ему и суждено превратить многоточие после «и» во что-то большее, то не с помощью изматывающих фантазий. Андрей бегал, играл в пляжный волейбол и, конечно, плавал, чтобы каждую ночь отрубаться до самого утра. У него получалось. И только накануне возвращения в Москву пришёл мандраж, на несколько ночей лишивший его сна. Он боялся, что новая версия Андрея Жданова выйдет из строя, едва шасси самолёта дотронется до взлётно-посадочной полосы в «Шереметьево». Испарятся размеренность и упорядоченность, и хаос сметёт всё, что он так старательно раскладывал по полкам. Он увидит Катю и снова превратится в буйного идиота, не контролирующего свои порывы…       ***       Катю и Мирослава он замечает в то мгновение, когда они входят в основной зал ночного клуба. Словоизвержение Синицкого о райдере темнокожего рэпера становится белым шумом. Катя сегодня превзошла саму себя — он не ожидал от неё такой смелости. Наверное, на эту высоту уверенности в себе её вознёс Шухов. В памяти Андрея свежи воспоминания о Кате-подружке Киры; о Кате, только пришедшей в «Зималетто» — подчёркнуто безликой, застёгнутой на все пуговицы, сухой. И вдруг такое… Во рту пересыхает, он чувствует вибрацию всех мышц, натренированных за последний месяц. Оказаться бы рядом с ней в два прыжка, прижать к себе и увезти куда-нибудь, где им никто не помешает. Но нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя… Шесть букв закольцовываются в замысловатую вязь, похожую на кардиограмму его бешено бьющегося сердца, и обжигают сетчатку…       — Унитаз, понимаешь, должен быть с золотым напылением! Хорошо, что не из чистого золота! — доносится до него брюзжание Синицкого сквозь оглушительные удары в ушах.       — Прости, друг, мне нужно выйти… — неотрывно глядя на Катю, бормочет Андрей.       Он почти сбегает во внутренний дворик, о котором знает благодаря Синицкому, но его останавливает Малиновский. Хватает под локоть и кладёт цепкие руки ему на плечи.       — Затормози, психический! Палыч, у тебя глаза-блюдца! Что стряслось, Андрюх? Кира прочихалась и явилась сюда?       — Кто? — искренне не понимает Андрей.       — Ну, знаешь, такая изящная девушка с холодными глазами, золотыми волосами… — напевает Рома. — Известная как Кира Воропаева.       — Мне сейчас не до песенок, — цедит Жданов.       — Убедительно! Верю! — Малиновский хлопает друга по спине и приобнимает. — Расскажи, чёрный ворон, о чём кручинишься. Неужто красавицы отечественные уступают майамским? Али подвела какая модель крутобёдрая, не влезает в мини-платьице тесное? А может, Милко красоты твоей не выдержал и таки посягнул на комиссарское тело?       — Иди к чёрту, — беззлобно посылает его Андрей, постепенно успокаиваясь. От Ромкиной болтовни легче дышится. — Малина, давай на воздух выйдем, тут есть чёрный ход во дворик…       В маленьком дворе, спрятанном среди кривых улочек московского центра, обстановка неказистая, но зато удивительно тихая. Андрей приседает на корточки и прислоняется затылком к шершавой стене старого доходного дома, расположенного совсем рядом с заведением Синицкого.       — Джет-лэг словил? — сочувственно спрашивает Малиновский и наклоняется к другу. — Поплохело? Андрюх?..       — Ром, — Андрей поднимает голову и внимательно на него смотрит. — Ты вот про красоту какую-то сказал… Ты издевался? Или я действительно… ничего?       Малиновский озадаченно чешет подбородок.       — Ты вообще как, в порядке? — наконец изрекает он.       — Да ответь ты на простой вопрос! — Жданов срывается на крик и резко поднимается.       — Нет, ну… Допустим, нос тебе достался вместе с авансовыми выплатами, но в остальном-то… — Рома вышагивает вокруг него, разыгрывая из себя вдумчивого исследователя. — В остальном, как говорится, силён и ловок, ладно скроен, крепко сшит! А что, у тебя после Майами самооценка упала? Увидел там красавцев из Новой Зеландии?       — Почему из Новой Зеландии?       — «Покровские ворота» цитирую, темнота! Слушай, Жданчик, давай эту внезапную рефлексию отложим. Смею напомнить, что с минуты на минуту тебе показ открывать. А потом мы с тобой с чистой совестью проинспектируем бар, где ты забудешь обо всех своих комплексах…       — Я пить не буду. Мне нельзя. Ты прав, джет-лэг у меня мощный. Я не спал несколько ночей подряд, потом отрубился в самолёте… До сих пор не понимаю, который час.       — Ну, я выпью. А ты составишь мне компанию, а потом поедешь баиньки, в объятия Киры Юрьевны…       — Нет. Я поеду к себе.       Рома хмурится.       — Палыч, у тебя, похоже, со всей временной шкалой плохо. Забыл, что через неделю судьбоносный совет директоров? Так вот он я, твой органайзер о двух ногах. Напоминаю: через неделю, Андрюша, совет директоров!       — Я помню. Всё, пошли, органайзер. Иначе показ начнётся без нас.       ***       Броуновское движение человеческих стаек выносит их навстречу друг другу. Шухов оживлённо беседует с Юлианой — удачный момент.       — Катя…       — Андрей… Палыч.       Она ощущает смятение. Что-то в нём неуловимо изменилось за этот месяц, но что?       Андрей скрещивает руки за спиной, чтобы оградить Катю от своих прикосновений. Сделать ей комплимент? Будет ли это уместно? Он понятия не имеет. Промолчать об очевидном? Нет, это не про него.       — Вы прекрасно выглядите, — он звучит настолько официально, насколько возможно.       — Спасибо. Вы тоже… Э-э-э… Выглядите отдохнувшим.       На самом деле, на отдохнувшего Андрей совсем не похож — это Катя считывает. Он, конечно, стал смуглее и суше, но… На нём печать умственной работы — вот, пожалуй, правильное описание его облика. Точно такими же бывали её однокурсники после тяжёлой сессии: выжатыми и при этом удовлетворёнными. Может, они с Кирой пережили ренессанс отношений? Ему идёт чёрная рубашка, расстёгнутая на пару пуговиц ниже, чем обычно. Он вообще сегодня в чёрном с ног до головы, но ткань не траурная, а словно сбрызнутая блёстками, чтобы соответствовать эстетике гламура.       — Катя, всё это время я хотел поблагодарить вас за усердную работу. Если бы не вы, я не смог бы позволить себе этот отпуск.       — Не за что…       Катя смущается от теплоты в его взглядах и интонациях. Что с ним такое?       — Есть за что, поэтому имейте в виду, что у вас есть пять отгулов. Этот показ состоялся во многом благодаря вам.       — Спасибо…       Он кивает и поворачивается, чтобы уйти.       — Андрей Палыч!       — Да, Катя?       — Со мной тут познакомился один молодой человек, который не прочь стать нашим новым курьером… И вышло так, что я почти пообещала ему трудоустройство. Он показался мне хорошим парнем, и…       — Я вам доверяю. Можете сообщить ему, что в понедельник в девять он должен быть в «Зималетто». С трудовой книжкой, разумеется.       — Х-хорошо, — обескураженно отвечает Катя. — Спасибо…       — Приятного вечера.       — И вам…       ***       Вечер оказывается приятным. Катя расслабляется в кольце родных рук Мира и танцует в тесном контакте с ним под неприличные произведения американского рэпера. В однообразных тяжёлых битах треков о сутенёрах и прочих сомнительных личностях теряются лишние мысли, стирается послевкусие странного впечатления, оставленного Андреем. Ей просто хорошо, и она не мучается сомнениями насчёт своего умения двигаться. Какая кому разница? Здесь все любуются только собой… Она не догадывается, что ею любуется Андрей, заседающий вместе с Ромой за барной стойкой. Жданов пьёт содовую, пока уставший от подготовки показа Малиновский налегает на виски.       — Кого ты там ешь глазами, подперев лицо кулачком? Колись, Палыч, — требует Рома.       — Никого. Смотрю сквозь всех, даже не фокусируюсь.       — Фокусируешься ты или нет, а со мной твои фокусы не работают. Ты из этого вояжа вернулся совсем другим. Вы там что, к семейному психологу ходили?       Андрей качает головой.       — Тогда что изменилось всего-то за месяц? Кира случайно не беременна? А то ты какой-то подозрительно остепенившийся!       — Не беременна. А что изменилось… Всё. Или ничего. Не знаю. Как узнаю, расскажу.       — Жду с нетерпением.       Рома быстро хмелеет, и Андрей возвращается к своему занятию. Полчаса спустя он не обнаруживает ни Катю, ни Мирослава. Значит, натанцевались и ушли…       — Ромео, я поехал, мне выспаться надо.       ***       — Нет, я так не могу, — выдыхает Мир и откидывается на заднее сиденье своего нового “BMW”. — Прости.       Катя молча натягивает топ на грудь и наощупь пытается найти его футболку, случайным нажатием открывая окно, в которое тут же врывается прохлада сентябрьской ночи. Как раз то, что надо.       — Ты обиделась?       Вот он, первый значимый рассинхрон двух организмов, одному из которых четверть века, а другому — половина. Ей нужны новшества и экстрим, а он прошёл это с другими, теми, что в сравнении с ней — пыль под ногами.       — Нет. Я всё понимаю.       — Боюсь, что нет… — он с лёгким нажимом растирает Катины руки, согревая её и формулируя всё, что нужно до неё донести. — Девочка моя, я… Я в силу возраста и отношения к тебе не нахожу в этом, — он обводит взглядом салон, — ничего представляющего ценность. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы заниматься сексом вот здесь… И дело даже не в месте, хотя и в нём тоже. Я не хочу, чтобы кто-то третий сейчас в сторонке практиковал вуайеризм. Мы ведь даже от клуба толком не отъехали… И к тому же… Меня не покидает чувство, что сегодня ты отрабатываешь некую программу. Как будто доказываешь что-то — себе ли, другим ли, не знаю… И хочешь ты сейчас не меня, а галочку поставить. «Секс в машине — было». Я всё приму, Катя. Всегда. Только не такое вот использование меня. Потому что ты сама же потом себя за это не простишь. Я не проговариваю вслух девяносто процентов того, что к тебе испытываю, но ты всё равно это чувствуешь. Сердцем. И я не хочу, чтобы ты сожалела о чём-то, связанном со мной. Понимаешь?..       Катя обнимает его и вдруг всхлипывает.       — Ну что такое, малышка?       Она плачет несколько мучительных для него минут, но он её не торопит.       — Кира позвонила мне… На следующий день после того, как они с Андреем улетели. Знаешь, началось всё вполне мило… Она даже извинилась. Уверяла, что за такой долгий перелёт много всего передумала… Даже что самолёт может упасть, а я запомню её такой… Я поверила… Разрыдалась даже. К счастью, тихонько… Она не услышала. Наверное… А потом, знаешь, что было?       — Что? — Мирослав примерно представляет её ответ.       — Она засмеялась как сумасшедшая, клянусь, как стереотипная злодейка из дурацкого фильма! — Катя отстраняется и нервно размазывает свои слёзы по его ключицам. — И начала нести невероятную грязь… Что я как была серой мышью и синим чулком, так ими и останусь. Что всем, что я сегодня имею, я обязана ей и её семье, что без её помощи моим потолком была бы должность главбуха в каком-нибудь продуктовом… Что я серая, я и моя жизнь, и что мы с тобой такие скучные и приторные, что у всех вокруг от нас диабет развивается… Что я тебе надоем, а даже если нет, то ты… — она неожиданно затихает.       — Что я?       — Умрёшь намного раньше меня, и я останусь без единственного человека, которому до меня есть дело, — как-то механически чеканит Катя.       — Это всё? Всё, что она тебе сказала? Катя?       — Да… Я трубку бросила. Хотела телефон разбить, но жалко стало… Его Ромка выбирал, старался.       Мир ещё никогда не страдал от настолько острого осознания своей полной беспомощности, разве что когда присутствовал при рождении сыновей.       — Катя, малышка… — ласково зовёт он. — Посмотри на меня, пожалуйста.       Она выполняет его просьбу. Прикусывает губу — значит, чего-то стыдится. Глупая умная девочка с невозможными глазами…       — Ты же понимаешь, что Кира, — произнесение этого имени даётся ему сейчас с трудом, — сказала всё это, потому что знает правду? Потому что знает, что всё ровно наоборот. Знает, что ты совсем не серая. Ты самая яркая из всех женщин, что я встречал. Как ты понимаешь, в моём случае эти слова стоят очень дорого. И твоя жизнь такая, какой её хочешь видеть ты. Она тоже не серая и будет только интереснее. Ты никому ничем не обязана, малышка. Никому и ничем. Только себе. Ты всего добилась своим трудом, своим блестящим умом. Ты исключительная. Это видят все, кто с тобой знаком. И Кира тоже. Именно поэтому давным-давно она выбрала тебя. Только она выбрала тебя на роль фрейлины, а ты, вот сюрприз, выросла и стала самой собой. Понимаешь?       — Понимаю, — ворчливо бубнит Катя. — Я не понимаю, почему я вообще всё это слушала…       — Впала в ступор, и неудивительно. А что до меня… Я, конечно, умру намного раньше тебя — это единственное, в чём она права. Но даже тогда я не перестану тебя любить. Договорились?       Она снова обнимает его, крепко и отчаянно, и снова заливает его плечи слезами.       — Я люблю тебя… — шепчет Катя и целует его, стараясь отдать ему всю нежность, которая затапливает её с головой. — Отвези меня домой. Если, конечно, я смогу от тебя отлепиться…       ***       «Вот тебе и третье сентября, день прощания…» Строчка из набившей оскомину песни Шуфутинского стучит в пульсирующих висках и, пожалуй, помогает ему сохранить человеческий облик. Андрей гуськом отходит от новой «бэхи» Мирослава и безуспешно пытается перевести дыхание в ближайшем дворе-колодце. Херачит кулаком в полуразвалившуюся кирпичную стену какого-то дома, чтобы отпустило хотя бы на йоту. Чтобы просто вздохнуть и прогнать сковывающую боль в солнечном сплетении.       Выйдя из клуба, он почувствовал, что не может сию минуту сесть за руль. Мозги, казалось, временно приняли форму желе от банальной физической усталости и встречи с Катей, и он решил размяться. Пройтись по ветшающим, лишённым лоска кварталам Ивановской горки — любимого им с детства района настоящей, далёкой от глянца Москвы. В одном из переулков он услышал женский плач и инстинктивно замер, настраиваясь на нужную звуковую волну. А потом до него долетел Катин голос, и он понял, что плачет именно она. Он сам не смог бы себе объяснить, какая сила заставила его незаметно подобраться к машине верного немецкому автопрому Шухова, но он сделал это без малейшего колебания. Волосы его, и без того непослушные, от Катиного рассказа наверняка встали дыбом. Такого липкого, отвратительного стыда за другого человека он ещё никогда не испытывал. Не за другого… За родного. За Киру. Весёлую и добрую девчонку, с которой они в детстве спасали бездомного кота, сломавшего лапку. Девчонка выросла и готова ломать лапки другим. Крылья отрывать, спускать с небес на землю, чтобы счастливо не жилось никому, раз уж ей не живётся.       Андрей вслушивался в монолог Мирослава и соглашался с каждым грёбаным словом. Как он их так подбирает? Андрей не раздражается — пытается постичь. Придуманную Гессе игру в бисер освоить проще, чем дорасти до этого человека. Мирослав — тот, кто нужен Кате. Сомнений в этом у него больше нет. Он на них даже права не имеет, как не имел права подслушивать чужой разговор. Он перекручивает всё это в голове, стоя в пыльном заброшенном дворе и разминая ладонь с только что сбитыми костяшками. Вина разъедает душу подобно кислоте. Это ведь он создатель и творец вот такой Киры. Это он приложил все усилия, чтобы обострилась каждая её неприятная черта. От этого факта не сбежать, и он его принимает. Принимает и наконец-то вздыхает полной грудью. Безошибочно проходит через пять или шесть дворов и выбирается из них точно у парковки. Домой и спать, скорее спать, провалиться в сон на все выходные, пока у него ещё есть такая роскошь…       ***       — Не улетай, — просит Катя.       Мир только что уложил её в кровать, и она не может его отпустить. Не может с ним расстаться. Душу ест иррациональный страх. Как позволить ему подняться в небо, если только что они говорили о его смерти? Она всю жизнь боялась летать и тряслась за него с первого дня их отношений.       — Я уже всё отменил, — успокаивает он её и ложится рядом. — Написал, что подхватил вирус… Хорошо, что это частный заказ богатой невесты, а не работа для журнала. Подвести целую команду я, наверное, не смог бы…       — Господи, как я рада, — Катя скорее двигается на его сторону кровати и не ждёт, пока он привычным движением притянет её к себе — льнёт к нему и вдыхает родной чистый запах его кожи. — Прости меня за сегодняшнее. За… то самое. Я и правда собиралась использовать тебя, чтобы самоутвердиться…       — Я всё тебе простил много жизней назад. Просто спи и смотри хорошие светлые сны…