Autumn and Honey

Влажный и отдающий кисловатой сыростью осенний воздух Бэкхён, честно говоря, терпеть не может. Ребёнок полностью весенний, он раздражённо поправляет постоянно сползающую с головы вязаную шапку, одновременно пытаясь удержаться за поручни подскакивающего как на американских горках автобуса. В шарфе жарко так, что становятся влажными руки, а без него продувает горло, уже вот-вот готовое разродиться кашлем. Нос течёт. И беспросветное серое, безликое небо. Нет, вся эта «осенняя романтика» (и кто её, позвольте спросить, только выдумал?) абсолютно не для Бён Бэкхёна, с трудом заставляющего себя подниматься каждое утро и обречённо плыть в потоке таких же унылых людей в университет. Только вот беспокойный город будто не собирается сдаваться, открывая одну за одной разнообразные художественные выставки и выстраивая на улицах проекты молодых архитекторов, яркими пятнами выделяющие в потускневших улицах невообразимые и не всегда понятные сооружения. А ещё вечно беснующуюся «молодёжь» - Бэкхён совсем за короткое время привык называть так младших, хотя, усмехаясь, прекрасно понимал, что двадцать три не есть ещё та граница, после которой жизнь обязана быть чётко нормированной и закованной в никому не нужные рамки. Не то что бы он устал, но всё же… устал. У него нет желания вопреки всему выискивать поражающую формами и расцветкой одежду, как это делают многие не только с его потока, ему нет дела до «неуспокоившихся», выкрашивающих головы в кислотные цвета и носящих по самым последним трендам дурацкие круглые очки, оставляющие от лица одно только название, он совсем не хочет придумывать что-то «новое и поразительное». Он больше не сияет, так ему, во всяком случае, кажется. А тот, кто не излучает света, не должен причислять себя к особенным. Бён Бэкхён больше не считает себя интересным. Бён Бэкхён не думает, что сможет кого-то согреть. Бён Бэкхён уже много дней как несчастлив. Зачем только нужно устраивать эти глупые акции? Ну кому, скажите пожалуйста, кому в голову пришла только идея наклеивать всюду, куда только падает взгляд, пылающие огненно-багряным и спелым жёлто-яблочным резные кленовые листья, размещая на них короткие отрывки чьих-то стихов или лишённые смысла фразы? Зачем клеить их на подпорки остановки, где никому нет дела, на стенки неповинных домов и пестрящие товарами витрины магазинов, зачем отравлять осенней печалью стёкла автобусов или задние их сидения?.. Он видел пару раз, как девушки в безобразно-радостных курточках совсем летних цветов исписывали горы заготовленных листков, сидя на холодной скамейке и весело переговариваясь между собой. Отчего-то они показались глупыми. В транспорте тесно, и Бэкхён в очередной раз протискивается в свой любимый уголок в самом конце – отделённый тёмным стеклом, он, вставив в очередной раз выскочивший обречённо-чёрный левый наушник, приваливается спиной к подрагивающей стенке автобуса, прикрывая глаза и пытаясь забыть о том, что ближайшие сорок минут дорога будет совсем несладкой. Кто-то пихается локтем, немилосердно наступает на ноги или острым углом сумки попадает по коленке, и всё, что остаётся – только злобно поджать губы и коротко выдохнуть, молча снося все неудобства, однако резкий и неожиданный поворот заставляет чуть испуганно распахнуть глаза, врезаясь плечом в стеклянную перегородку. Вытащив наушник, Бэкхён улавливает среди ровного разноголосого шума что-то вроде «закрыт переезд», «ремонт» и «другой путь». Ну просто замечательно, почему бы и нет, правда? Лишние десять минут по обходной – это ведь так здорово, просто безудержное веселье. Неловко развернувшись и теперь уже глядя в широкое заднее окно, Бэкхён задумчиво скользит взглядом по небольшому парку вдоль дороги и думает, что, пожалуй, единственная вещь, которая ему нравится во всей этой дурацкой осени – мягкий, но всё равно отчётливый контраст между почти чёрными сухими стволами деревьев и ещё не до конца опавшими глухого жёлтого цвета, как шкурка невероятно кислой и жёсткой айвы, листьями. Против воли всё это вызывает внутри странные, необъяснимые чувства тревоги и ощущение скорой потери чего-то очень важного, и каждый медленно опадающий листок, который через несколько часов уже смешается с бурой грязью, только усиливает желание как можно скорее оказаться дома, в мнимом ощущении тепла и заботы от самого себя. Бэкхён не собирается плакать, но мелькнувшее в стекле отражение собственного лица пугает. Сегодня его мысли целиком и полностью поглощены «подготовкой» к семинарскому по философии, в которой он, честно говоря, вообще ничего не понимает, да и не собирается, потому что вряд ли пригодится ему в жизни эта полнейшая и не имеющая чётко выделенных границ каша, однако молодая преподавательница, кажется, совсем другого мнения. Прогуливать хочется до одури, но и так слишком много уже пропусков, а зачёт получить нужно, да и староста бдит днём и ночью, посылая далеко не двусмысленные взгляды. Есть ещё время выйти на остановке и поехать домой где давящая на виски пустота, громче которой только крики собирающихся в стаи ворон за окном, где всегда холодно даже с отоплением, где постоянно тяжело дышать, но внезапно автобус резко тормозит, и мысли разом вылетают из головы. Бэкхён вцепляется в руку какой-то охнувшей женщины, пытаясь удержаться на приподнятых носках. Вернувшись в «нормальное» положение, он замечает слева от себя, совсем-совсем рядом, призывно пылающее жёлтым пятно, и первые пару минут делает вид, что ничего там, на стекле, собственно, нет. Но любопытство растёт в геометрической прогрессии, и, выдохнув, он сам себя уговаривает просто посмотреть. «Пожалуйста, улыбнись. У тебя очень красивая улыбка （○＾ω＾○）» Бэкхён только моргает, перечитывая раз за разом неаккуратные и кривоватые буквы на сморщенном листке. Конечно, это написано не для него – прочитать ведь свободно может каждый едущий пассажир, так что нельзя считать подобное чем-то… Совсем нельзя… Это ведь так глупо… Сам не замечая, Бён Бэкхён неуверенно улыбается, борясь с неизвестно откуда взявшимся невероятно сильным желанием сорвать листок и положить себе в карман. Как только на следующей остановке становится свободней, он всё же, будто вор какой-то пристыженно оглядываясь на совершенно незаинтересованных людей, забирает листок, ощущая пальцами приятную ломкость сухих краёв. Бэкхён не знает, почему с такой яростью проталкивается именно на «своё» место знает, конечно же однако теперь каждый день находит на стекле разноцветные листья с короткими, но словно для него написанными посланиями. «Надеюсь, ты покушал, выглядишь устало…» «Сегодня так тепло, правда?~~~» «Все так пихаются, что невозможно стоять, вот бы они исчезли, правда?» И листок режуще-алый, на котором выведено: «Ты кашляешь, всё хорошо?..» Он ведь единственный во всём автобусе, кто безуспешно давится разрастающейся ангиной, нет никого больше, так что все эти романтические послания действительно для него. Вечно недолюбливающий осень Бён Бэкхён, не пропускающий ни одной простудной заразы и упорно ездящий теперь на учёбу даже с температурой, не заметил, как окончательно в неё влюбился. «Я бы хотел, чтобы мы познакомились» От этих коротких слов веет искренним расстройством, таким милым и приятным, что Бэкхён не может сдержать улыбки – он тоже хочет, очень-очень, и ему всё равно, кем будет человек, ставший за такой небольшой срок для него достаточно близким. Точнее, пытается себя в этом убедить, что всё равно, но про себя просит, чтобы это был очень хороший и симпатичный парень. Маленькие желания всегда скрывают большие секреты, так ведь?.. В один из дней, когда Бэкхёна отпускают выпихивают с пар, всего бледного и растрёпанного, с припухше-красными от поднявшейся температуры глазами и пугающе алыми губами, происходит нечто ещё более странное: Бён неожиданно находит на стекле новый, ещё не успевший увянуть лаймово-зелёный лист. Стоящие рядом девушки тоже его замечают, и одна из них, заинтересованная, тянет руку. -Это моё, не трогай! Бэкхён сам от себя не ожидает подобного, но голос звучит твёрдо и зло, так что испуганная брюнетка, дёрнувшись, тут же прячет руку в карман. «Ты сильно заболел? Почему так страшно выглядишь? Только не упади в обморок!.. w(°0°)w» Бён фыркает, разом теряя всё своё удивление – кто это тут страшный, а? Взгляд его внимательно проходится по всем пассажирам так некстати заполненного транспорта, но они как назло стоят к нему спиной, да и трясёт жутко, перед глазами плывёт, мешая сосредоточиться. Не надеясь даже получить ответ, Бэкхён лезет в рюкзак, приваливается к стенке автобуса и быстро пишет маркером: «У меня ангина, и я не страшный!» Он показательно теряет интерес к снова приклеенному листку, а внутри едва не умирает от бешено стучащего сердца, грозящегося проломать рёбра и выскочить от греха подальше, предвидя будущие такие же вот "скачки". Слышится негромкий женский смех, и Бэкхён всё же поворачивает голову, замечая новую надпись. Ему кажется, что он сейчас весь горит совсем не от болезни, а руки трясутся не потому, что так холодно. «Ты всегда красивый, но свои глаза видел? Как настоящий зомби» Сейчас или никогда – думает Бэкхён. «Я хочу тебя увидеть» Ответа всё нет и нет. Бён проклинает себя всеми известными ругательствами, составляя в голове довольно причудливые, но не менее оскорбительные комбинации – ну кто его просил вот так вот рушить невообразимую сказку, буквально от одного нелепого желания, зачем нужно было… просто зачем… Больше никто не будет волноваться о его здоровье хотя кому это было нужно. Больше никто не заставит чувствовать себя особенным. Наконец, как-то странно перешёптывающиеся между собой девушки, успевшие разозлить и без того обречённо сжимающего пальцы в карманах распахнутой куртки Бэкхёна, выходят, напоследок оглядываясь. Он этого не видит – крепко зажмурившись, до боли прикусывает нижнюю губу, сдерживая совершенно детское желание расплакаться от жуткой обиды. Внезапно кто-то оказывается рядом, прислоняясь к тем же периллам, о которые опирается Бён. Он даже не может вдохнуть, поражённый и застывший, до леденящего холода во всём теле боящийся просто открыть глаза. Язык будто примерзает к нёбу, а в горле образуется, разрастаясь во все стороны, громадный комок искрящихся нервов. -Привет, я - Чанёль. Голос низкий и хриплый, но насквозь пропитанный во рту ощутимой медовой мягкостью и едва слышным привкусом печёных яблок, ободряющий и взволнованный одновременно. Звучит почти как «привет, я - Солнце». -Привет… По-прежнему боясь, Бэкхён, глубоко вдохнув, резко распахивает глаза, не разрешая себе остановиться, поворачивается в сторону и застывает от с головой затопившего восторга. Потому что видит перед собой человека, чья широкая улыбка сияет ярче любых верхушек медленно умирающих деревьев и изредка проглядывающего сквозь прорванные тучи светила, и чьи волосы насыщенней по цвету и теплей, чем огненные предзакатные вспышки такого редкого чистого октябрьского неба. Он смотрит зачарованно и неверяще, а всё вокруг замедляет свой ход и теряет какое-либо значение, когда до его левой руки осторожно, как спрашивая, дотрагиваются чужие пальцы. Бэкхён ниже опускает голову, пряча абсолютно дурацкую приклеившуюся улыбку в многослойный вязанный багряный шарф, уверенно обхватывая небольшой ладонью чужую. Бён Бэкхён неплохо болен, у него – настоящий жар, но этой осенью он уже не одинок.