Красавец и монстр

      Таками Кейго — странный тип.       Жены нет, на вопросы о ней постоянно отшучивается — за домом ухаживает сам вместе с названным младшим братом, подобранным восемь лет назад, и не знает горестей. Штопает и вышивает, превосходно готовит, любит читать и учит юного Фумикаге делать всё то же самое. Помощи никогда ни в чём не просит, напротив — помогает сам, пускай местные и относятся к нему с отчётливым недоверием — где это видано, чтобы два мужчины так справлялись с домашними делами без единой женщины в доме? Тут что-то определённо нечисто.       Таками Кейго, к тому же, до жути оптимистичен — каждый день ведёт себя так, будто живёт не в крошечном поселении на, дай бог, сотню человек, а в роскоши, богатстве и полной беззаботности. Будто рос не под опекой вечно пьяного отца, неспособного позаботиться даже о себе, а в отличных условиях с любящими родителями.       Не то чтобы Таками Кейго переживает о чём-то вышеперечисленном — по крайней мере, внешне. У него есть свой неплохой, собственноручно отремонтированный, домик; есть библиотека, где он проводит время часами, перечитывая раз за разом одно и то же, есть, о ком заботиться, и кто заботится в ответ. И когда-нибудь он выберется из этой дыры, и вытащит отсюда Фумикаге с Руми, и прочтёт, наконец, что-то новое.       Поэтому, да — Кейго оптимист по жизни. Ему не нравится общее меланхоличное настроение сожителей, не нравится временный староста — сынок богатенького вельможи, сосланного в глушь пару лет назад за плохое поведение, но — он терпит и наслаждается каждым моментом своей маленькой, незначительной жизни незначительного человека. Треплет чернявую макушку Фумикаге, жмёт руку Руми, радостно здоровается по утрам со всеми и каждым — даже с теми, кто косо смотрит и осуждающе перешёптывается.       Тут очень скучно, поэтому Кейго — своеобразная звезда этого места, маленькая знаменитость и предмет вечных обсуждений и пересудов — в какой-то степени ему это даже льстит. Он умеет находить плюсы везде, даже если то кресты на кладбищах; посему из того, что угнетало бы любого другого на его месте, делает очередной повод для самодовольства. — Доброе утро! — здоровается он с местным полоумным — Джином, если точнее. Джина тоже никто особо не любит, но того, в отличие от Кейго, это задевает до глубины души. — Доброе, Кейго! Приходи выпить! — Когда-нибудь обязательно! — Опять этот Таками… — Ещё и с этим бешеным…       Кейго дружелюбно скалится в сторону зевак — и те, как подстреленные, шугаются. Джин благодарно хмыкает и падает обратно в стог сена — отсыпаться. Он помог бы ему дойти до дома, но сейчас у него есть и свои дела.       Купив молока и хлеба, он направляется к единственному местному бару — захудалому и обшарпанному. Иногда Кейго всерьёз беспокоится за жизнь, ступая на скрипучий порог. Не только из-за того, что он может обвалиться с минуты на минуты.       Шигараки, разумеется, тут как тут — прямо посреди партии в дурака. — Бито, — радостно щебечет Тога, — Кейго замечает, что у неё остались одни козыри, и хмыкает. Вечно ей везёт. — Смотрите-ка, кто пришёл, — презрительно цедит Игучи. — И тебе доброе утро, Игучи. Ацухиро. Тога. Шигараки, — последнему он с уважением кивает — староста поднимает безразличные красные глаза, после чего кладёт на стол побитого жизнью крестового короля. — Видел Бубайгавару по пути сюда… мне его привести? — Выкладывай, зачем пришёл, — меланхолично требует Шигараки. — Может, поболтать захотел? — Ага, как же. Чтобы умник-Таками просто так снизошёл до нас, простых смертных, — плюётся ядом Игучи, всегда горой стоящего за товарищей и оттого вечно лезшего, куда не просят. Если Кейго правильно помнит, Игучи был слугой в обширном поместье Шигараки, добровольно отправившимся в изгнание вместе с ним. Ему тут тоскливо, вот и бесится. — Шуичи, — обрывает Шигараки, и тот мгновенно умолкает, — давай сначала его выслушаем. Химико, у тебя опять все козыри? — Да, Томура! — она беззастенчиво светит сплошь пиковыми картами, и Шигараки обречённо вздыхает. — Класс. Если бы я тебя не знал, подумал бы, что жульничаешь. Сдаюсь. Всем выпивку за мой счёт, — Тога хлопает в ладоши, Ацухиро скидывает ноги со стола, и даже хмурое выражение лица Игучи проясняется. Пока бармен разливает, Шигараки поворачивается к Кейго. — Ну и? Давай живее, не хочу, чтобы ты путался под ногами. — Мне нужно десять золотых, — решает не ходить вокруг да около он. Шигараки вскидывает брови. — Десять золотых? Немаленькая сумма.       Ты же только что просто так налил выпить всем своим дружкам, — думает Кейго, вовремя прикусив язык. — Ага. Как только всё окупится, я верну. — Всё — это что? — В городе через месяц будет конкурс талантов. Взнос — десять золотых. Я спою, станцую — ты же знаешь, у меня хорошо получается — и отдам тебе твои деньги сразу же.       Шигараки окидывает задумчивым взглядом уже беснующуюся компанию — Ацухиро показывает фокусы с картами (эта несчастная колода выглядит такой же разваливающейся, как и весь бар), Тога и Игучи яростно спорят — а это они даже не начинали пить. — При всём уважении, Таками, — заговаривает, наконец, он, и Кейго заранее знает, каким будет ответ, — в словах Шуичи есть доля истины. Ты всегда улыбаешься, но считаешь нас людьми второго сорта. Думаешь, что мы застрянем здесь до конца жизни, а ты, весь такой умный и талантливый, заберёшь своего чокнутого братца, такую же пристукнутую Усагияму, свалишь в закат и будешь смеяться, попивая дорогое вино, вспоминая нас, деревенских дурачков. Прости, но не бывать этому, — Шигараки скучающе разводит руками, но в его красных глазах плещется злорадство, — а теперь, будь добр, пошёл вон отсюда и не порть нам веселье. Я заслужу прощения отца и выберусь отсюда первым.       Ну да, конечно, на что он вообще надеялся — это же Шигараки. Кейго шёл сюда с мыслью о том, что надо хотя бы попробовать — вдруг он в хорошем расположении духа и не станет артачиться? Но нет, даже партия в карты, выпивка и его компашка отморозков не смягчили один простой факт неприязни к Кейго. В его дружелюбии и радушии остальные видят высокомерие — просто потому, что им не хватает сил или желания быть такими же.       Но обидно всё равно. Он мельком осматривает остальных, оборачивается на тех, кто тщательно прислушивался к их разговору, усердно делая вид, что нет, и, конечно же, улыбается, невзирая на вскипевший в грудине гнев. — Я тебя понял, Шигараки, — Кейго разворачивается и уходит, оставляя позади задрипанный бар и его вечно чему-то недовольных обитателей. — Как всё прошло? — взволнованно интересуется Фумикаге, встречая его на пороге. Кейго опутывает знакомый успокаивающий полумрак — брат не очень любит свет, поэтому у них дома почти всегда зашторено. — Как и ожидалось, — нейтрально хмыкает Кейго, вручая ему продукты. — Неужели ты настолько ему не нравишься? — Мы не нравимся всем, Фумикаге. Ничего удивительного. — И всё же ты расстроен. — Конечно, я расстроен. Этот конкурс — наш шанс выбраться отсюда, а теперь нам нужно думать, где здесь достать десять золотых. — Может, попробуем выступить на завтрашней ярмарке? — В принципе, можно, — Кейго задумывается, — без Руми будет тяжко, но, глядишь, что-то наскребём. — Невовремя же она травмировалась… — И не говори.       Они замолкают — Кейго идёт убираться, Фумикаге — готовить завтрак. Потом он почитает любимую книгу — сказку про дракона и феникса — и подумает, что делать дальше, и где брать деньги.       Разумеется, отец перед смертью проиграл всё, что у них было, оставив Кейго без гроша в кармане. Разумеется, сейчас они выживают, как могут — охотой, выступлениями на ярмарке раз в месяц, с подачки Руми, у которой не всё так плохо. Скоро не так плохо будет и им с Фумикаге — и они воспарят, как феникс вместе с драконом…       А пока что просто делают своё дело.       Завтракают, обедают, убираются, ухаживают за огородом. Ближе к вечеру Фумикаге заметно оживляется — это неизменно происходит с наступлением сумерек. — Я на охоту! — говорит он бодро, вооружившись луком и несколькими стрелами. — На ужин оленина! — Будь осторожнее, — привычно бросает Кейго, после чего мягко улыбается, — нам с утра на ярмарку, всё-таки. — Не беспокойся, — несколько самодовольно тянет Фумикаге, — тьма — моя стихия.       Неудивительно, что даже имя их лошади содержит её в себе.       Когда силуэт подростка верхом на вороном жеребце растворяется в тенях, Кейго встаёт, потягивается и идёт проведать Руми с её растянутой ногой.       ***       Фумикаге любит темноту — и потому редко показывается в деревне днём. Солнечный свет слепит глаза и больно жжёт нежную бледную кожу; нагоняет тоску и сонливость. Местные его не любят — считают демоном, но благодаря брату он научился относиться к этому беззаботно и даже с долей юмора.       Поэтому бросает все силы, чтобы отблагодарить его — и за кров, и за бдительный надзор, и за прилежное воспитание, благодаря чему он умеет читать и однажды всенепременно отсюда выберется. Разумеется, вместе с Кейго.       Тёмная Тень скачет по лесу резво и быстро — и Фумикаге чутко вглядывается во тьму в поисках следов. — Вот оно! — он тянет поводья, выцепив отпечатки копыт на сыроватой после вчерашнего дождя земле. Неужели и вправду будет оленина?.. Фумикаге бросил это сгоряча, не подумав, но теперь в нём проснулась надежда и сугубо охотничий азарт. Прекрасно. Он спрыгивает с коня, привязывая того к дереву, и достаёт из-за спины лук, заранее натягивая стрелу. Фумикаге умеет двигаться тихо и бесшумно — не всколыхнётся травинка, не хрустнет веточка. В конце концов, он — хищник, преследующий жертву.       Фумикаге идёт по следам не меньше десяти минут, но неладное начинает чуять, когда до чувствительных ноздрей доносится запах крови. Зверь уже ранен? Но кем? Никто, кроме Фумикаге, не выходит на охоту в сумерках. Он понимает, что постепенно заходит на неизвестную территорию — большинство деревьев поблизости в его разметках; здесь же не видно ни одной. С другой стороны, когда это его пугало неизведанное?       Он ненадолго останавливается, лишь услышав рычание и чавканье. Если волк — нестрашно. С одним справится. Если медведь — придётся думать. Фумикаге разбирается с проблемами по мере поступления.       Это действительно оказывается волк. Крупный, косматый — отъевшийся за лето. Не факт, что упадёт с одной стрелы. Он шумно сглатывает — и вот тогда-то и замечает. Волк там не один. Минимум пятеро — столпились вокруг оленьей туши, явно запатентовав её себе на ужин. По неосторожности Фумикаге бездумно отступает на шаг назад — и ветка под ногами разламывается с оглушительным хрустом. Волчьи уши встают торчком как по команде — и все они медленно поднимают сверкающие янтарём глаза, устремляя по-прежнему голодные взоры на него.       Дальше Фумикаге мало что помнит — он мчится через лес с бешеной скоростью, ощущая почти физически, как щёлкают пасти прямо у ног. — Чтоб тебя, чтоб тебя, чтоб тебя… Он перепрыгивает через корни, спешно огибает деревья, склонившиеся над ним словно хищно — роли охотника и добычи резко поменялись местами, и теперь всё вокруг работает против него. Адреналин подгоняет, не давая выдохнуться и замедлиться — и в столь любимой Фумикаге темноте он замечает силуэт лошади. — Тёмная Тень! — вопит Фумикаге облегченно — отвязывает поводья и мгновенно подтягивается до седла, проявляя чудеса физической силы. Он хлещет поводья и тем самым гонит коня вперёд — зубы схлопываются прямо у копыта, но Тёмная Тень умудряется избежать повреждений, помчавшись с истерическим ржанием. Фумикаге перестаёт следить за местностью — в приоритете стоит выживание, неважно, каким способом.       Но он точно уходит в совершенно противоположную от дома сторону — плохо. Это — не его территория; волки на ней ориентируются лучше. Тёмная Тень останавливается прямо перед обрывом — Фумикаге едва на нём удерживается. Позади волки, впереди — достаточно крутой склон; вряд ли лошадь сможет проскакать без последствий.       Принять решение Фумикаге не успевает — взбеленившийся Тёмная Тень резко поднимается, и он не успевает зацепиться за поводья, смутно осознавая, что заваливается на спину. Его круп — последнее, что Фумикаге видит перед раскалывающей кости болью. Он катится по камням, бьётся всем, чем можно и нельзя — и не слышит ничего вообще, кроме пронизывающего всю голову звона.       Больно. Больно. Больно.       Фумикаге не сразу соображает, что жив и его даже не грызут волки — большинство из них помчалось за ускользнувшим Тёмной Тенью, но ещё трое мрачно взирают с высоты, тем не менее, не осмеливаясь, почему-то, спускаться. Он стонет и отползает назад, с облегчением обнаруживая, что все конечности слушаются — с трудом, с болью, но он всё же может двигаться. Правда, лук и немногочисленные стрелы разломались в щепки, но огорчение от этого факта не перекрывает банального облегчения.       Встать удаётся не сразу. Всё тело подрагивает — у него, наверное, куча ушибов, господи, Кейго же расстроится… дойти бы ещё до него — на чужой территории, без жеребца.       Без ненавистного совсем недавно света. Ущербное сияние луны, еле-еле проглядывающейся сквозь набежавшие тучи, не помогает — Фумикаге, прихрамывая, слепо бредёт вперёд, сквозь очередные тернии. Он не знает, сколько шагает, преодолевая ноющее тело — но в конечном счёте выходит на… нечто необычное.       Замок. Огромный, величественный, окружённый высоким стальным забором — что он делает тут, посреди леса? Фумикаге никогда не слышал о дворцах в этой местности. Тёмный и негостеприимный, он смотрит на него чёрными окнами почти свирепо, но выбора нет — Фумикаге устал и у него всё болит, а совсем неподалёку бродят хищники. Ещё одной такой стычки он не переживёт.       Ворота распахиваются легко, но громко — скрип раздаётся оглушительный. Если тут кто и есть, то Фумикаге чётко обозначил перед ними своё присутствие. Остаётся только надеяться, что они не против нежеланных гостей…       Нерешительно взойдя на порог, он стучится — сперва слабо. Не получив ответа, он усиливает стук до такой степени, что дверь распахивается — Фумикаге неуклюже вваливается за порог, поморщившись от боли. Нужно прилечь или хотя бы присесть — причём срочно. А то ещё пару шагов и точно упадёт. — Ау? — зовёт Фумикаге нерешительно. — Есть здесь кто?.. Я ранен. Мне нужно убежище на ночь. За мной гнались волки, и… да кому я вообще всё это говорю, — бормочет он уже тише, и внезапно слышит короткие шепотки. — Эй! Я слышал голоса! Где вы? Вы позволите остаться? Всего лишь на одну ночь. Утром… я уйду домой. Ох, и влетит же мне от Кейго… — Слушай, ты! — вдруг ужасающе отчётливо доносится до него. — Лучше убирайся отсюда, пока ещё можешь!       От испуга Фумикаге вздрагивает — вокруг же ни души! Он делает шаг вперёд и, споткнувшись обо что-то, не удержавшись, падает на коленки. Разносится странное шарканье, металлическое позвякивание, шебуршание, и к ним присоединяется ещё один голос — на этот раз женский. — Тойя! Ты не видишь, как ему плохо? Он же и шагу не пройдёт! — Поэтому ты думаешь, что ему лучше остаться? Не смеши меня, Фуюми. Уж лучше замёрзнуть насмерть в лесу, чем… — Это всего лишь ребёнок, он и мухи не обидит! — Откуда тебе знать? Вдруг он прячет оружие! — Не прячет! Мальчик, ты же безоружен? — участливо спрашивает кто-то прямо над ухом. Подняв раскалывающуюся голову, Фумикаге обнаруживает прямо перед собой… огромное кресло. Которого здесь не было ещё минуту назад. Вот откуда шарканье. Он сглатывает и мотает головой — даже самой старой и паршивой стрелы не осталось. А ведь Кейго так старался, вытачивая их… — Дай я проверю, — настырно лезет тот, первый голос, и Фумикаге чувствует холодное, но маленькое прикосновение к боку. Повернувшись, он видит подсвечник — вполне подвижный, ходячий, пускай и обгорелый и сильно проржавевший. — Не дёргайся! Раз уж так хочешь остаться, — в нём по-прежнему присутствуют ворчливые нотки, но судя по предательски просочившейся мягкости, Фумикаге вызвал сочувствие и у него.       Подсвечник по имени Тойя. Кресло — Фуюми. Похоже, он всё-таки разбился насмерть. — Он чист. — Я же говорила! — Не читай мне нотации! Лучше помоги ему сесть. Сама же сказала — и шагу не пройдёт.       В этом он прав — Фумикаге больше не чувствует в себе способности на телодвижения. Силы покинули его окончательно и бесповоротно — он еле-еле забирается в подошедшее (господи) кресло и инстинктивно сворачивается клубочком, прикрывая уязвимый живот. — Вот так, мальчик… пойдём, сейчас ты согреешься…       И Фуюми движется в сторону двери — Тойя ковыляет за ними, и на нём вспыхивает огонь. Говорящий, мать его, подсвечник. Кейго, наверное, поверит в слухи, что он сумасшедший, когда узнает. Пунктом назначения оказывается просторная комната с камином — Фуюми подходит почти вплотную, и он, озябший, ослабший и уставший до полусмерти, наконец, вздыхает с облегчением. — Тойя, принеси ему одеяло и позови Шото! Ребёнку нужно отогреться. Горячий чай — лучшее лекарство! — Есть, мэм, — саркастично отзывается Тойя, но всё-таки уходит — очевидно, за тем самым Шото. А это ещё кто? Какая-то местная чашка?.. — Спасибо, — бубнит Фумикаге тихо, — вы так добры… — Не за что, — ласково отзывается Фуюми, — главное, уходи с рассветом. — Но почему?..       Тут слышится звон — вернулся Тойя, мужественно тащивший на себе одеяло, и важно скачущий за ним чайник — резной, маленький и аккуратный. — Вы действительно притащили сюда кого-то? — недоверчиво интересуется новый… персонаж. — Это всё она, не я. — Помолчите, оба! Шото, завари гостю чай. Тойя, давай сюда.       Под одеялом он расслабляется окончательно — не засыпает лишь из-за обещанного чая. — Ну и, как он сюда попал? — спрашивает Шото, заливая кипяток в услужливо подскочившую чашку. — Понятия не имею. Расскажи, как ты сюда попал, щенок. — Я был на охоте, — сонно рассказывает Фумикаге, благодарно глотая крепкий чёрный чай — судя по всему, с малиной, — вышел на след оленя… а там были волки… и почему-то так много — лето же, они сбиваются в стаи только зимой… — Не учи учёного. Я знаю, но поблизости всё… такое. В любом случае, продолжай. — Я побежал от них… потерял лошадь, упал с обрыва… и оказался здесь. — Бедный ребёнок, — едва ли не всхлипывает Фуюми, — я бы с превеликим удовольствием оставила тебя на подольше. — Плохо, что он вообще здесь, — подаёт голос молчавший до этого Шото. — Он бы умер там, на улице! Не могли же мы…       Фуюми замолкает. Фумикаге не видит и не слышит, но улавливает, как меняется атмосфера — Тойя угрюмо вздыхает (чем?), Шото подпрыгивает на месте, и даже дрова в камине трещат как-то особенно громко и тревожно.       Едва Фумикаге сонно разлепляет глаза, как прямо перед ним, откуда-то сверху прыгает огромная, мохнатая тень, загораживающая собою весь свет от камина — только бешено блестят во тьме синие глаза. — Это они его привели, не я! — вопит Тойя. — Я тоже был против! — Милорд, — лопочет враз оробевшая Фуюми, — он был ранен, и я… я… — Ни слова больше, — заговаривает пришедший, и звук его голоса разносится раскатом грома, отдаваясь в съёжившемся от страха сердце, — а ты… — он устремляет мрачный взгляд на дрожащего Фумикаге, — как посмел ты заявиться сюда? Думаешь, самый главный? Лезешь на мою территорию, пьёшь мой чай, сидишь в моём кресле! — П-простите, — лепечет он, — я не знал, что вы… — Кто я? Чудовище? А будь я человеком, ты бы со спокойной душой продолжил лежать здесь? — его, будто пушинку, хватают за шкирку, поднося к лицу — нет, звериной морде с бешеным оскалом. Фумикаге морщится даже не от вспыхнувшей боли — банально от ужаса, настолько чудовищен исполин.       Его уволакивают куда-то под землю — в холодную кромешную темноту, и ещё никогда она не казалась Фумикаге настолько пугающей. Последнее, что он видит перед тем, как всё в ней растворяется — те же голубые глаза: яростные, озверевшие; будто обладатель их озлоблен самим фактом его рождения. — Ты будешь сидеть тут, пока не сгниёшь, — рычит он, — это послужит тебе хорошим уроком.       И клетка захлопывается, оставляя его глядеть на удаляющуюся массивную спину сквозь прутья решётки.       ***       Кейго понимает, что что-то не так, ещё до того, как слышит иступлённое ржание Тёмной Тени. Тучи сгустились и опустились — возможно, будет дождь, а Фумикаге, дурак эдакий, даже лампы с собой не взял. И даже при его превосходном ночном зрении будет проблематично ориентироваться в лесу, где ещё темнее, чем здесь…       Чаепитие с Руми прерывает стук копыт, а затем истеричный крик — Кейго вскакивает на ноги раньше, чем это осознаёт. Распахнув дверь, он различает во тьме знакомый силуэт, видит поблёскивающие белки глаз — Тёмную Тень что-то серьёзно испугало. — Кейго? Что там случилось? Руми, хромая, вытесняет его плечом, оглядывая сначала коня, а затем его, после чего приходит к потрясающему умозаключению. — Фумикаге с ним нет. — Я заметил, — мрачно выдыхает Кейго, силой контролируя подкатившую к горлу панику, — и пойду за ним. — Куда? В лесу сейчас темно и опасно! — И Фумикаге там один! — рявкает он громче, чем хотел — Руми чуть вздрагивает. Кейго заставляет себя успокоиться. — Прости. Ты же знаешь, я не могу просто бросить его и дожидаться утра. Он всё, что у меня есть, понимаешь? — Понимаю, — бормочет Руми, опустив взгляд. — Тёмная Тень — умный. Он выведет нас. Мы вернёмся до рассвета, вот увидишь. — Чёрт, Кейго. Только без глупостей. — Не обещаю.       Тёмная Тень действительно очень умный — Кейго даже не требуются слова. Едва он надёжно устраивается в ещё теплом седле, конь, искренне обеспокоенный за хозяина, срывается с места мгновенно, оставляя позади крошечные домики с жёлтыми окошками света, Руми и его недопитый чай; их пристанище, которое они втроём выстраивали годами. Кейго старается не думать о том, что может не вернуться; о том, что Фумикаге — прирождённый ночной охотник — встретил там, в лесу, нечто такое, что заставило его храбрую лошадь броситься прочь.       Только бы он был в порядке. Кейго что угодно отдаст за него — живого и здорового; будет выступать на ярмарке в одиночку всю оставшуюся жизнь, согласится, наконец, выпить с Джином, сыграет в карты с Шигараки и сделает всё то, от чего ранее отказывался сугубо принципиально. Эта мысль не оставляет его на протяжении всего пути, тянущегося, по ощущениям, бесконечно; несмотря на то, что Тёмная Тень не замедляется ни на мгновение, Кейго в какой-то момент начинает сомневаться, правильной ли они едут дорогой.       Жеребец останавливается резко — слишком резко, и Кейго едва не валится с седла. Тёмная Тень замирает, упёршись полным гнева взглядом в громаду из ниоткуда возникшего замка. — Он там? — несмотря на уверенность, что вокруг никого, шепчет Кейго. Тёмная Тень мрачно фырчит — он принимает это за положительный ответ. Заведя вяло сопротивляющегося коня за ограду, Кейго запирается и утешающе гладит Тёмную Тень по морде. — Подожди здесь. Мы быстро.       Он отнюдь не настолько уверен в своих словах, как кажется, но даже мнимого бесстрашия хватает, чтобы немного успокоить перенервничавшего Тёмную Тень. Тот переступает копытами, когда Кейго отходит — его встревоженный взгляд колет спину, пока он не исчезает за огромной дубовой дверью. Кейго не стучится — лучше до поры до времени не давать знать неизвестным обитателям о своём присутствии. Интуиция подсказывает, что Фумикаге не просто забрёл сюда, чтобы переночевать — нет, с ним что-то случилось.       И его нужно найти как можно скорее.       Осторожно ступая по мраморному полу, Кейго то и дело улавливает какие-то подозрительные звуки — звенит металл, скрипит что-то деревянное, клацает едва слышно и шепчет. Скорее всего, у него просто разыгралась паранойя. Это — не человеческие шаги. Их он узнает хоть за километр.       Когда позади вспыхивает свет, Кейго молниеносно оборачивается и выхватывает из-за пазухи кинжал — но то лишь заляпанный подсвечник на трёхногом столике. Загоревшийся сам по себе? Подозрительно. Тем не менее, свет сейчас точно не помешает — лампу он впопыхах тоже забыл. Перехватив прохладный металлический стержень, Кейго недоверчиво его оглядывает в поисках механизма или чего-то похожего. На вид подсвечник как подсвечник. Странно.       Странно тут всё — паникующий Тёмная Тень, огромный замок посреди леса — мрачный, но не заброшенный, судя по отсутствию пыли. Чёрт, не время анализировать! Нужно искать Фумикаге! Этим он и занимается при помощи скудного освещения трёх свечек. — Фумикаге? — зовёт Кейго осторожно. По просторному помещению разносится слабое эхо — он мельком ёжится. Тише. Аккуратнее. Незаметнее. Он непременно найдёт и вытащит Фумикаге. Желательно, без применения насилия — драться Кейго умеет, но особо желанием не горит.       Где-то слева слабо скрипит дверь — он вновь вскидывает оружие, однако… ничего. Дверь в какое-то подвальное помещение открылась тоже сама по себе — будто бы приглашающе. Наверх ведёт две лестницы — и там обычно находятся спальни. Вряд ли Фумикаге просто спит в подобном роскошном месте — Кейго решает следовать интуиции.       И не ошибается — внизу находится темница. Кейго зовёт вновь — на этот раз громче. Ему отвечают. — Кейго? Кейго, это ты! Я здесь! — не выдержав, он срывается на бег — что странно, огни подсвечника колеблются, но не гаснут.       Фумикаге — безоружный, в местами грязной и порванной одежде, весь в синяках — оказывается в одной из самых дальних и холодных клеток. Но он жив. Он, чёрт возьми, жив! Облегчение накрывает его с головой — Кейго отбрасывает кинжал и подсвечник, мгновенно прилипнув к ледяным прутьям. — Фумикаге, — шепчет он дрожаще, — я так испугался. — Я тоже испугался, Кейго, — шмыгает Фумикаге, — я боялся, что больше никогда тебя не увижу…       Они берутся за руки и упираются в решётку лбами, как никогда мечтая, чтобы разделяющая их преграда исчезла. — Слушай, — надрывно бормочет он, — уходи и приводи подмогу. Сейчас же. — Что? Почему? Я могу выпустить тебя прямо сейчас, только дай отмычку достану… — Нет, ты не понимаешь! Если оно увидит, то… — Я справлюсь с кем угодно, — перебивает Кейго, вынув из кармана нехитрое приспособление, — после Руми я самый сильный в деревне. — Нет-нет-нет! Просто поверь мне на слово. Кейго, такого ты ещё не видел! Никто из нас не одолеет этого… этого…       Фумикаге умолкает, когда он вставляет отмычку в замок, начав взлом. Ничего сложного — только немного терпения и сноровки. — Потерпи, — успокаивающе бормочет Кейго, — сейчас мы тебя вытащим…       Шаги он слышит ещё до того, как заканчивает. Стиснув зубы, работает усерднее — шаги ускоряются, переходя на бег. Мягкий. Быстрый. Судя по частоте — принадлежащий какому-то животному. — Мне сегодня все будут мешать, да, — бурчит под нос Кейго. Делает глубокий вдох. Кладёт отмычку на пол — ему оставалось совсем немного, но сейчас иного выбора, кроме принятия боя, нет. Он хватает отброшенный кинжал, но поднять его сразу не получается. — Лучше пусти, — яростно шипит блядский подсвечник, — ты его и не поцарапаешь! — Да пошёл ты! — орёт Кейго и не без усилия тянет вверх именно в момент прибытия неизвестного. Подсвечником он попадает по мохнатой, звериной морде; монстр (а это он и есть) — рычит и сбивает огонь с шерсти. — Тойя! — Прости, прости, — верещит всё-таки отцепившийся подсвечник (точно он, у него всё-таки не галлюцинации). — Ты в порядке? — Просто упал!       Чудовище издаёт громкий, глубокий рёв; Кейго, не медля ни секунды, бросается в атаку. Любые мысли растворились бесследно — остался лишь первобытный инстинкт защиты. Эта тварь бросила его Фумикаге в темницу! Раненного, чёрт возьми, ребёнка!       Монстр — громоздок и массивен; Кейго же мал и быстр, как ветер. В узких пространствах у него преимущество! Несмотря, однако, на размеры, похититель уходит в сторону на удивление плавно и изящно — вместе со звериным обликом к нему перешли и скорость, и реакция. Кейго нельзя попадаться — разорвёт мгновенно. Чудовище бьёт кулаком в то место, где только что была его голова — на стене остаётся вмятина, окружённая трещинами. Он кружит, но не отступает — всё закончится после прицельного удара в сердце. Кейго превосходно обращается с ножом — а что есть у этого урода, годами гнившего в своей крепости? Клыки, когти? Ну-ну.       Правда, пока что не получилось попасть ни разу — уж слишком хорошо он двигается. Должно быть, тоже учился. Да, монстр не только разумен — он ещё и умён, раз прекрасно осознаёт свою позицию и больше защищается, нежели нападает — одно неправильное движение приведёт к поражению. То же касается и Кейго — череп его раскрошился бы ещё тогда, не успей он увернуться.       Тем не менее, он намерен выжить во что бы то ни стало и вытащить Фумикаге из лап дикой твари.       Внезапно в штанину что-то вцепляется. Это всё чёртов подсвечник — тот, кого назвали Тойей. — Успокойтесь! — голосит он. — Убери нож!       Кейго едва успевает пнуть его в сторону, как вокруг глотки смыкаются когти, без труда припечатывая к стенке. Он пробует замахнуться, но оружие с лёгкостью выбивают из рук. Вцепляется в лапу — безрезультатно, пальцы тонут в шерсти и едва-едва задевают кожу. — Кейго! — отчаянно вопит Фумикаге, судорожно дёргая прутья. — Вам тут что, проходной двор? — меж тем рычит зверь — взглядом Кейго улавливает нервно дёргающийся тонкий хвост с острой кисточкой. — А ты… ты ещё и посмел напасть на меня! В моём же доме! — Ты бросил беззащитного ребёнка в темницу, — холодно скалится Кейго, — моего брата. Как я должен был, по-твоему, поступить?       На мгновение чужое лицо меняется. Нет больше ярости — разве что… озадаченность. И понимание — определённо, понимание. — Значит, младший брат, — долго это, однако не длится — злоба возвращается, — но это не отменяет его повинности! Мало того, что он пришёл сюда, так ещё и притащил тебя! — Хорошо, — хрипит Кейго, — только опусти меня на пол. — Чтобы ты опять полез драться? — Милорд, а может… — Помолчи, Тойя, сейчас не до тебя. — Отец! — возмущается подсвечник, и Кейго удивляется их родству лишь мельком — он начинает задыхаться. — Может, всё-таки выслушаем, что нам хочет предложить этот благородный джентльмен?       Между ними явно происходит какой-то бессловесный диалог — судя по активному размахиванию балясин, Тойя явно на что-то намекает призадумавшемуся монстру. Тот всё-таки разжимает когти, и Кейго мгновенно валится на пол, хватаясь за ноющую шею. — Кейго! — со спины его тянет за рубашку Фумикаге. — Ты как, цел? — Ага, — выдыхает Кейго, — только мы в дерьме. — Прорвёмся, — уверенно отзывается Фумикаге, но он отчётливо слышит панику. Нихрена подобного. — У тебя тридцать секунд, — поторапливает их чудовище, — время пошло. — Слушай, — он с усилием поднимается, держа руки перед собой, — я знаю, что Фумикаге виноват, но… он всего лишь неразумное дитя. Отпусти его, и это больше никогда не повторится. Я — ответственный за него взрослый, истинный виновник. Делай со мной, что хочешь, но умоляю, не трогай Фумикаге, — под конец Кейго всё-таки срывается на мольбу. — Нет! — отчаянно вопит тот. — Не смей, Кейго! — Значит, — медленно начинает монстр, не обращая внимания на поднявшиеся крики, — ты хочешь, чтобы я взял вместо него тебя? — Бинго! — улыбается Кейго. — К тому же… это я напал, не он. Он хотел, чтобы я ушёл. У него ведь… даже не было при себе оружия, верно? — Он просто хотел переночевать! — встревает обрадованный чему-то Тойя. — Пришёл к нам уже весь побитый. И действительно ничего не сделал. — В отличие от тебя, — хмуро добавляет хозяин замка, и все замолкают. Секунды тянутся бесконечно; огоньки на подсвечнике слабо подрагивают из-за просачивающегося ветра. Кейго до боли сжимает кулаки — не то чтобы ему это хоть как-то поможет против такой махины, но так проще успокоиться. — Ладно, — наконец, принимает решение чудовище, — мальчишка уходит. А ты, — он приближает морду почти вплотную — Кейго опаливает горячее дыхание, — остаёшься. Навсегда. — Нет, нет, нет… вы не можете! Кейго! — его за шкирку забрасывают за решётку, после чего таким же рывком вытаскивают Фумикаге. Он бьётся и сопротивляется, но, ослабевший, ничего не может сделать — особенно с таким противником. Чудовище без труда уволакивает изо всех сил вырывающегося подростка, и крики его стоят у Кейго в ушах до последней секунды. Свет исчезает за дверью в подвал, оставляя пленника в кромешной темноте и промозглом холоде.       Кейго, полностью опустошённый, сидит минуту, две, три; всё вокруг застыло, слилось в единое чёрное марево, в котором нет ни времени, ни пространства. Остались лишь ледяной пол и далёкий свист ветра — Кейго сворачивается клубочком и прижимается к стенке, прикрывая глаза. Это был его единственный выбор — либо они оба, либо лишь он. Кейго вышел из ситуации с минимальными потерями.       Но, господи. Господи, монстр не шутил, когда сказал, что оставит его тут на веки вечные.       Прости, Руми. Без глупостей не получилось.       ***       Он забрасывает брыкающегося пацана в повозку, даёт команду и молча наблюдает, как та уносится прочь, за ворота. Чёрный конь на привязи вздёргивается и тоскливо ржёт, не в силах помчаться следом. По щелчку всё закрывается, и Лорд Тодороки устало вздыхает, потерев разрывающуюся мигренью голову. Слишком много событий за день для замка, в котором ничего не происходило уже почти десятилетие.       Тойя, разумеется, тут как тут — Энджи подхватывает и отряхивает его от пыли и грязи потасовки — и так весь обгорел и покрылся ржавчиной. — Почему мы должны были соглашаться на его условия? — интересуется он задумчиво. — Я мог бы запереть их обоих и дело с концом. — Разве ты не помнишь? Десять лет уже почти истекли! — И? — Этот Кейго — наш шанс! — Но он же мужчина. — Да какая разница! Нужен хоть кто-то, а он хотя бы не ребёнок. Уже что-то.       Он выпрыгивает и изящно приземляется на единственную ножку — с высоты его роста приходится едва ли не нагибаться, чтобы слышать, что конкретно бормочет сын. — Другого может не представиться, понимаешь? Я не хочу быть куском железа всю оставшуюся жизнь! Да и ты тоже не в восторге от своего вида. Короче, — он всплескивает конечностями — удобно, что воск не разбрызгивается, — я хочу сказать, этот парень может сослужить нам хорошую службу, если мы правильно его используем.       Энджи задумывается. Он не горит желанием избавляться от проклятья… таким образом, но Тойя прав — какой у них выбор? Остался всего месяц. С тяжестью на душе он кивает — Тойя ударяет железными концами друг о друга, имитируя аплодисменты. — Отлично! Я знал, что ты не такой идиот! — Следи за языком. — Да-да. Для начала предлагаю дать нашему голубку комнату получше — ты же не хочешь, чтобы он околел к утру? — А если сбежит? — Не сбежит. Отдадим его Камиджи, она за ним присмотрит.       Платяной шкаф в качестве охраны? Недурно — пацан, пусть и быстр, не обладает достаточно развитым телосложением, чтобы хотя бы сдвинуть подчинённую с места в случае чего — уж ему ли не знать. — А ты тоже не так глуп, — хмыкает Энджи в знак уважения, и, будь у Тойи возможность, он всенепременно показал бы язык. Сейчас он лишь самодовольно хмыкает и цепляет его штанину, безмолвно просясь на руки. Энджи подхватывает его и шествует в темницу, слегка смущённый — так эффектно ушёл, чтобы в итоге позорно вернуться. Ну, не время думать о гордости — на кону их возвращение к нормальной жизни и человеческому облику. — Кейго! — кричит Энджи, впервые за десять лет пробуя на вкус новое имя. Непривычно — если не сказать странно. Подумать только — он так отвык от других людей. От людей в принципе, раз уж на то пошло.       Мальчишка в клетке съёжился и дрожит, как осиновый лист — видать, совсем замёрз. Только глаза блестят вызывающе и упрямо — как в отражение смотрит. — Чего тебе? — несколько прохладно спрашивает он. Энджи от пренебрежения — да от кого, от пленника! — коротит, но приходится заставить себя успокоиться. Это сейчас не главное. — Пойдём, — бурчит он, отпирая решётку, — раз уж ты тут теперь живёшь, будешь спать наверху.       Кейго не двигается. — Не заставляй меня применять силу, — щурится Энджи. — Вот-вот! — поддакивает Тойя. — Тебе лучше послушаться! — на удивление, после этой фразы Кейго тихо хмыкает и отмирает, садясь и ёжась. — Поверить не могу, что мной теперь командует какое-то чудище и его ручной подсвечник, — цедит он, вставая и отряхиваясь. — Не называй его так. — Всё нормально. Чудище я и есть, — одёргивает сына Энджи, чем вызывает у Кейго нескрываемое удивление. — Да ладно? Ты умеешь быть спокойным? Вот так неожиданность. — Тебе лучше воспользоваться моментом и не провоцировать. — Ничего не обещаю, милорд, — насмешливо фыркает Кейго, быстро и бесшумно протискиваясь мимо замершего в проёме Энджи. Тот кладёт руку ему на плечо и предупреждающе хмурится. — Иди за мной. — Не боитесь подставлять спину? — Тебе-то? — возвращает шпильку Энджи. — Не боюсь.       Он несвязно ворчит что-то и передёргивает плечом — Тойя довольно хихикает. — Круто ты его. — Ну а то.       Их процессия из человека, монстра и подсвечника наконец двигается с места. — То есть, сначала вы запираете меня в темнице, а теперь ведёте в спальню? Не резковатый ли скачок, милорд? — продолжает допытываться Кейго. — Ты совсем не боишься, что ли? — задаёт мучающий его вопрос Тойя с искренним любопытством. — А чего мне теперь бояться — всю оставшуюся жизнь я проведу здесь, и какая разница, как её закончу? От когтей ли твоего папаши или старости, — ехидно, но как-то горько отвечает Кейго, и его мимолётно колет совесть. Сказал бы кто Энджи, что ему придётся десять лет не показывать носу из замка, он рассмеялся бы ему в лицо; тем не менее, он здесь, уже давным-давно не покидавший его территории. Никогда не просто смириться с чем-то подобным.       Они доходят до одной из спален на втором этаже — мягкая кровать, чистые одеяла, Камиджи, примостившаяся сбоку. — Камиджи, — говорит он ровно, — этот — тебе на попечение. — Как прикажете, — уступчиво отзывается та, и Энджи сразу вспоминает, почему ещё в той, прежней жизни не зря назначил её управляющей.       Захлопывая дверь, он невольно проводит ассоциацию с очередной тюрьмой и ёжится. Ну, что же, Тойя прав — у них обоих попросту нет выбора. ***       Темнота, темнота, темнота. Через узкие окна повозки Фумикаге видит лишь нескончаемые деревья; изредка вздрагивает, когда та прокатывается по кочкам, тревожа его многочисленные ссадины. Пытаться выбраться он уже давно перестал — заперто намертво. Будто приклеено. Ничего, ничего; если та действительно везёт его домой, вскоре он сможет вернуться. Расскажет всё Руми, и вместе они обязательно что-нибудь придумают — всё-таки, некоторое время Кейго смог сражаться с чудовищем наравне, а Руми дерётся даже лучше, и сил у неё больше. Только бы его там не убили… всё остальное — поправимо.       В деревне все давным-давно спят — на повозку-самовозку никто не обращает внимания. Свет горит лишь в окне Руми — они удачно останавливаются прямо перед её домиком, и Фумикаге, игнорируя боль, выпрыгивает, чуть не свалившись — его своеобразный доставщик тут же уезжает обратно, но он этого уже не видит. — Руми! Руми! — стучится Фумикаге и та открывает мгновенно — её смуглое лицо искрится неприкрытым облегчением. — Фумикаге! Слава богу, — она крепко обнимает его. Оглядывает с ног до головы, и улыбка её меркнет. — Что с тобой случилось? Где Кейго и Тёмная Тень? — Руми, — сбивчиво начинает он, — Руми, послушай. Там были волки… обрыв… я упал, а потом нашёл замок, и там… там было чудовище, Руми, — он всхлипывает и утыкается в чужое крепкое плечо, — оно заперло меня, а потом пришёл Кейго, и, и… я ничего не смог сделать. Оно забрало его. В обмен на меня он остался там. — Какой замок? Какое чудовище? Ты можешь нормально объяснить, что случилось? — Руми едва не срывается на крик — Фумикаге, вспомнив грозный рык, съёживается. — Ладно. Тебе надо поспать и успокоиться. Расскажешь всё завтра, хорошо? — Х-хорошо, — судорожно выдыхает Фумикаге, — хорошо. Завтра. — А теперь давай-ка обработаем твои раны…       После мытья и лечения Фумикаге чувствует себя значительно лучше — по крайней мере, физически. Притупившаяся боль нисколько не умаляет гложущего чувства вины, не отступающее с тех пор, как тварь прижала Кейго к стенке там, в темнице. Он соврал. Он мог что-нибудь сделать! Схватить монстра за штанину, напугать криком, да хотя бы подобрать этот грёбаный подсвечник! Но в тот момент страх парализовал его — Фумикаге мог лишь в отчаянии наблюдать, как монстр, достаточно сильный, чтобы проломить каменные стены, дрался против его наставника, друга и брата — такого крошечного и слабого в сравнении. — Вот так, — мягко говорит Руми, заканчивая обрабатывать последний синяк и награждая целомудренным поцелуем в лоб, — теперь иди спать. Утро вечера мудренее.       И Фумикаге слушается — ни на что другое нет сил. Несмотря на испытываемый стресс, спит он крепко и глубоко; Руми же долго смотрит на неоткрытую бутылку вина, после чего вздыхает и устраивается на узкой койке — свою кровать она отдала ребёнку. Утро вечера мудренее — всё верно.       Уснуть у неё не получается. ***       Пробуждение выходит не самым приятным. Будучи на мягком матрасе, Кейго сперва наивно думает, что находится у себя дома — вот-вот на соседней койке заворочается Фумикаге, при всей своей любви к темноте просыпающийся с рассветом. Или донесётся до запах любимой ими обоими яичницы; закричит с улицы Джин, опять ночующий в ближайшем стоге сена. Но огромный балдахин над головой рушит эфемерную иллюзию — Кейго в замке у мохнатой твари, слишком многое о себе возомнившей.       Вероятно, на ближайшую вечность. Думать об этом угнетающе, а потому он вскакивает (судя по шороху за спиной, кровать заправляется сама по себе) и решает… вести себя, как обычно. Он, в конце концов, оптимист, и ни за что не позволит уроду нагнать на себя тоску. — Доброе утро, Кейго, — вежливо приветствует его приоткрывшийся шкаф — Камиджи, — что пожелаете надеть? — У вас тут неплохой сервис, — хмыкает он впечатлённо, — давай что-нибудь повседневное. А ещё я хочу помыться. — Ванная комната прямо по коридору и налево.       Правда, он не учёл один нюанс — «повседневно» в глазах у аристократов и у него — простого деревенского парня — несколько… различаются. Красная рубашка с длинными рукавами и строгие чёрные брюки вызывают у Кейго некий диссонанс. Одна рубашка, наверное, стоит дороже всего его дома. — Спасибо, — хмыкает он осторожно, после чего размышляет о том, что надо как можно скорее постирать свою нынешнюю одежду. — Не за что.       Итак, плюсы ситуации: он всё ещё способен наслаждаться горячей водой и ощущением чистоты собственной кожи.       Минусы: всё остальное.       Намываясь, Кейго насвистывает незатейливую мелодию — ритуал простой и успокаивающий, не позволяющий отвлечься на дурные мысли о том, что теперь он никогда не увидит ни Фумикаге, ни Руми. И о том, что если чудовище всё-таки его убьёт, то наверняка сделает это мучительно. Вот Шигараки позлорадствовал бы.       Он как раз вытирается, когда дверь в купальню неожиданно распахивается, являя уже знакомую фигуру. При свете дня зверь кажется ещё массивнее — теперь Кейго видит, что голову его увенчивают закрученные рога, из спины торчат два внушительных крыла — немного темнее огненно-красной шерсти, левый глаз пересекает глубокий шрам, обнажающий розовую кожу; хвост действительно тонкий и с кисточкой. Как у льва. Монстр хмурится, а Кейго зубоскалит. — Доброе утро, милорд, — приторно улыбается он, — захотелось причесать шёрстку? — хотел бы Кейго демонстративно подтолкнуть таз с кипятком ближе к визави, но тот слишком большой и тяжёлый — больше похожий на целую ванну. — Я предпочёл бы сделать это в одиночестве. — Чего стесняться? Мы же оба мужчины.       Изначально он не планировал мыть голову, но теперь сделает это из принципа — знал бы, что лорд явится сюда собственной персоной, растянул бы всё подольше. Намыливая волосы, Кейго намеренно свистит громче, чем неизбежно привлекает внимание. Но — чудище, кажется, замолкает на полуслове; Кейго стоит к нему спиной, поэтому точно сказать не может. — Что за шрамы? — негромко спрашивает он — теперь понятно. — Откровений захотели? Всё-таки, мы двигаемся слишком быстро, — Кейго театрально вздыхает. — Я серьёзно.       Чего он добивается? Сперва надрывается о том, какие они все плохие, а теперь вдруг спрашивает нечто подобное? Кейго, однако, решает не издеваться — максимум, кто об этом узнает — местный интерьер, незаинтересованный, судя по всему, в покидании замка. — От пожара, в котором сгорела моя мать — я всё хотел её спасти и ускользнул от отца. В итоге вытаскивать пришлось меня. Маме не помогли, — рассказывать об этом на удивление несложно — спустя шестнадцать лет он перестал испытывать от этой истории какие-либо эмоции. Затянувшиеся давным-давно ожоги не дают о себе знать — напоминали о них только удивлённо-брезгливые взгляды бывших сожителей. И задумчивый — нынешнего. — А отец? — А что отец? Спился и умер двенадцать лет назад. Я плохо помню, каким он был до пожара, но после него только и делал, что пил. Постоянно говорил о том, как скучает по маме, а сам даже палец о палец не ударил, чтобы помочь ей. Лицемерный тип. Я такой же, — Кейго посылает монстру ехидный оскал, но тот лишь щурится — ему даже мерещится сочувствие. — Его, — он показывает чёрным когтем на уже свой шрам, — я получил во время поединка. Одного из самых сложных в моей жизни. Я был тем ещё дураком и вечно лез на рожон, и в итоге едва не поплатился глазом.       Будучи намыленным с головы до ног, чудовище выглядит несколько комично — но Кейго почему-то и в голову не приходит насмехаться над ним и его историей. Когда молчание затягивается и становится неловким, он всё-таки решает разрядить обстановку. — Хочешь сказать, сейчас ты уже не дурак? — Иначе бы ты меня вчера заколол. — Не поспоришь.       Настроение улучшается — Кейго смывает пену и начинает вытирать голову, жмурясь от наслаждения. — Давай помогу, — внезапно предлагает собеседник, после чего добавляет невпопад: — и ты можешь звать меня Энджи. Я Энджи Тодороки. — Лорд Тодороки, — хмыкает Кейго, — звучит внушительно. — Не «лорд Тодороки». Энджи. Просто Энджи, — и, не дожидаясь разрешения, Энджи подходит и накрывает полотенцем его шевелюру. Трёт как следует — куда качественнее самого Кейго. Ну да, ему не привыкать сушить и куда больший волосяной покров. — Спасибо, — растерянно выдыхает он по завершению, и Тодороки серьёзно кивает. — А я, кстати, Таками. Кейго Таками. Не сказать, что рад знакомству, «просто Энджи».       К его удивлению, Энджи не злится, и даже издаёт какое-то подобие смешка. — А ты любишь пошутить, да? Вы с Тойей поладите. — С этим ублюдским подсвечником? Да ни в жизнь. — Ублюдский подсвечник всё слышит, вообще-то. Нацуо просил передать, что завтрак готов. Или вы заняты?.. — Ничем мы не заняты, — торопливо отзывается Энджи, — сейчас подойдём. — Ну-ну, — ехидно отзывается Тойя — Кейго почти наяву видит насмешливую ухмылку, — если что, не торопитесь. Мы можем подождать, голубки. — Ни в жизнь, — повторяет он, поёжившись, когда Тойя ускакивает за дверь. И, наконец, одевается.       Завтрак его ждёт поистине роскошный — и мясо, и гарнир, и целая гора салатов, которых он за всю свою убогую деревенскую жизнь в глаза не видел. — Ты же всё-таки наш гость, — спокойно говорит ему аккуратный чайник, когда Кейго закономерно удивляется тому, что это всё позволено есть ему. — Разве? — отвечает он уже с набитым ртом. — А я думал, пленник. — Одно другому не мешает, — встревает Тойя. — Нет, подожди, это же противоречащие друг другу понятия. — Не знал, что ты такой зануда. — Я просто книжки читаю. — Любишь читать? — интересуется чайник. — Тут есть целая библиотека. — Шото! Невежливо встревать в разговоры старших! — Ой, а сам-то. — Постойте? Библиотека? Здесь? — перебивает их Кейго. — Ага! Обалденная. Любил там прятаться от папаши до… этого всего. — Покажите мне, — просит Кейго торопливо, и Энджи с другого конца стола словно мысли его читает. — Шото, Тойя. Как позавтракает, покажите ему замок. Я буду у себя.       Отлично! У него уже есть, чем скоротать досуг. Если библиотека действительно так хороша, как о ней говорят, Кейго оттуда вылезать не будет. Может, тут даже есть экземпляр его любимой истории про дракона и феникса.       И всё-таки, у него здорово получается искать плюсы. Фумикаге, наверное, давно уже дома — Руми его подлатала, и всё с ним хорошо. И будет хорошо. Кейго не настолько незаменим, чтоб они без него не справились — превосходно выступят на конкурсе талантов, заработают там как следует, и исполнят их мечту. И он не будет грустить и скучать — напротив, только радоваться, как полагается хорошему другу и заботливому старшему брату.       Ожидания его не обманывают — одни названия книг можно читать часами, что уж говорить об их содержании! — Это… очень здорово, — искренне восхищается Кейго, и Тойя самодовольно хмыкает. — Ну а то. Тут всё такое, кроме… — Молчи, — внезапно перебивает его Шото. — Кроме чего? — искренне интересуется он. — Неважно, неважно! Пойдём, лучше, посмотрим на кухню…       На кухне, в общем-то, не оказывается почти ничего интересного — только печь умеет разговаривать, и зовут её (его) Нацуо. — Это тот самый? — интересуется он недовольными интонациями, подозрительно напоминающими обладателя дворца. — Ага! Это я предложил его оставить. — Но он здесь благодаря Фуюми. Она мне всё рассказала. — Опять все лавры ей. А я ваш старший брат и духовный наставник, вообще-то. — Как скажешь, мистер заржавевший подсвечник. — Эй! Я не выбирал это тело!       Таким образом он узнаёт, что у Энджи Тодороки целых четыре ребёнка (больше, слава богу, нет). Когда Кейго спрашивает про их мать, Шото не отвечает, а Тойя переводит тему. Он решает не допытываться — те пока что его только развлекают, а не задают неудобные вопросы, в отличие от отца. Гулять по замку под аккомпанемент несерьёзных переругиваний Тойи и Шото оказывается на удивление весело — и пускай мысли о нелёгкой участи не спешат оставлять, определённо становится легче.       Пожалуй, если каждый день будет таким, то это… не совсем плохо и невыносимо. — Ну, вот и всё, — ставит точку на экскурсии Тойя, — можешь идти к себе. Или в библиотеку. Или куда хочешь! — На территории замка, разумеется. — Да-да, Шото, мы поняли.       Кейго кивает, но ему почему-то кажется, что всё закончилось быстрее, чем должно было. — А что там? — внезапно он понимает, что они ни разу в сторону западного крыла даже не посмотрели. — Там нельзя. Не написано, но нельзя. — Почему? Это то самое «кроме»? — Неважно! Просто не лезь туда, ладно? Отец с ума сойдёт, если увидит тебя там. — А разве он ещё нет? — Ну это ясно дело, но тогда ещё больше. — Это вообще применимо в отношении словосочетания «сойдёт с ума»? — Господи, Шото, — Тойя потёр бы переносицу, но так он лишь взмахивает балясиной, — в турнире по занудству ты занял бы первое место. — Знаю, — почти видно, как тот самодовольно улыбается, — стой. А куда делся Кейго?..       Кейго молча уходит, стоит братьям начать обсуждать безумие Энджи. Как удивительно просто они, однако, отвлекаются. Словно дети малые. Шото, вроде бы, из них самый младший — должно быть, он ненамного старше Фумикаге, если вообще старше. Возможно, они могли бы подружиться. Возможно…       За тоскливыми воспоминаниями о брате он не замечает, как добирается до внушительной двери, испещрённой глубокими царапинами. — Сильно тебе досталось, — замечает Кейго, осторожно проводя по рубцам пальцами. Что там произошло? Ну, неизведанное его никогда не пугало. Особенно сейчас. Дверь открывается с оглушительным скрипом — всё остальное в замке всегда распахивалось с бесшумным изяществом; здесь же сразу становится понятно, что петли не смазывали долгое время. Вероятно, несколько лет.       В помещении царит гнетущий полумрак — оно зашторено, и на шторах тоже видны следы кое-чьего бешенства. Что-то в тот день сильно разозлило Энджи Тодороки — что-то, из-за чего он полностью забросил западное крыло.       Пройдя глубже, Кейго замечает таинственное сияние — дверь в соседнюю комнату снесена вовсе, валяясь грудой гниющего дерева неподалёку. Ничего удивительного — ещё вчера он лицезрел демонстрацию чужой силы, но она всё ещё не может не вызывать трепет. И вовсе не страх. Кейго за себя больше не боится.       Источником свечения оказывается… роза. Белоснежная, накрытая стеклянным куполом, она излучает потустороннюю энергию одним своим присутствием — вид её завораживает. Почему в этом богом забытом месте находится нечто настолько прекрасное? Кейго словно смотрит за собой со стороны — секунду назад он стоял, а теперь уже быстрым шагом подходит к розе — на его глазах с неё падает лепесток, который тут же перестаёт светиться, превращаясь в симпатичный, но заурядный. Он не задумывается, чем это вызвано, и теряет интерес, привлечённый больше к бутону. Купол Кейго снимает с небольшим страхом, боясь хоть немного потревожить цветок. — Какая же ты красивая, — бормочет он тихонько, держа руки при себе, — тебе, должно быть, здесь очень одиноко, — роза на его слова едва заметно вскидывается — или, быть может, это ветер просачивается сквозь разбитые стёкла. — А лорд не балует тебя комплиментами, да?       Едва он наклоняется поближе, как слышит грохот выбиваемой двери, бешеный топот и тяжёлое дыхание. Лорд Тодороки — маниакально сверкающие глаза, вздыбленная шерсть, приоткрытая клыкастая пасть — подскакивает к Кейго, едва ли не отшвырнув, судорожно оглядывая розу. — Ты понимаешь, — начинает он относительно спокойно, но с отчётливо просачивающимся рыком, — что мог сделать? — Я к ней даже не притрагивался, — отзывается Кейго, поднимаясь с пола, — клянусь! — Мы отнеслись к тебе, как к гостю, — продолжает закипать Энджи, — а ты нарушаешь единственный запрет этого места без единой мысли о последствиях? — Отец! — вопит подоспевший Тойя. — Отец, прости, это мы не уследили! — Молчать! — взбешённо рявкает в ответ, и Тойя мгновенно затыкается, практически съёживаясь. — Как к гостю? Как к гостю? — повторяет за ним Кейго, и ему — впервые в жизни — не хватает терпения сохранять спокойствие и напускное веселье. — Ты едва не оставил моего брата гнить в тюрьме ни за что, запер меня здесь, а теперь говоришь, что я гость? Да будь моя воля, я бы не оставался тут ни секунды, урод! У меня были планы на будущее, не включающие в себя пожизненное заключение у монстра! А ты не думал ни секунды, когда их разрушил! И теперь стоишь тут и говоришь что-то про отношение как к гостю! Чтоб ты сдох со своим гостеприимством!       Лицо его перекошено гримасой ярости и обиды — и это, кажется, как-то задевает Энджи, не осмелившегося прервать гневную тираду. Кейго понимает, как жалко, должно быть, выглядит — совершенно один на вражеской территории, против хозяина, что многократно сильнее; неспособный ничего сделать и полностью находящийся в чужом распоряжении. А теперь ещё и вышедший из себя — ему не составит труда прихлопнуть его, как назойливую муху, как кого-то, кто абсолютно не имеет значения и тем более права голоса.       Муха он и есть. Кейго уходит ровным, степенным шагом, исполненным гордости; за дверью же срывается на бег, неспособный взять гнев под контроль. Пускай все провалятся — и чокнутый лорд, и его не менее чокнутые приспешники, запертые в неодушевлённых предметах по неизвестным, и, определённо, не интересующим его причинам.       Он хочет побыть один. Подальше от посудин с их неуместной заботой и тем более блядского Лорда Тодороки с его неумением контролировать агрессию и чёртовым лицемерием. Гость, блядь. Чудесно. Только недавно он думал, что не всё так плохо, как это самое «плохо» является во всём великолепии — а Кейго здесь ещё жить и жить. Он не будет совершать суицид — покажет себя ещё более слабым и жалким, нежели сейчас. Скорее, сведёт монстра в могилу своим непрошибаемым оптимизмом и неукротимой язвительностью.       Но это — потом. Сперва нужно отдохнуть и прийти в себя. Подальше от всех… этих.       Будь Кейго чуть импульсивнее, вскочил бы на Тёмную Тень и дал дёру, но — Энджи может выследить. Он в этом даже не сомневается. Выследит, и тогда достанется ещё и Фумикаге, и Руми, и, вполне возможно, остальным жителям… как бы Кейго не недолюбливал Шигараки, он не желает ему быть растерзанным когтями чудовища. А бедный пьяница Джин за всю жизнь и мухи не обидел, да и остальные, по большей части, тоже — несмотря на всё недоверие к их небольшому альянсу, им никогда не ставили палки в колёса, не завышали цены, не мешали жить. Кейго не может поступить так эгоистично.       Поэтому ему только и остаётся, что подчиниться свирепому зверю и его требованиям. Никакого западного крыла? Отлично: у него есть кухня, библиотека, бальный зал, двор… куча мест, где можно прятаться и избегать. Чем он, собственно, и собирается заняться. *** — Ты уверен, что тебе не привиделось? Там же было темно, — Фумикаге терпеливо вздыхает. Руми, по крайней мере, не побежала кричать о том, что он — безумец; тем не менее, ему приходится повторять это — уже в сотый раз. — Уверен. Ты же знаешь, я хорошо вижу в темноте. Рога, когти, хвост, по-моему, даже крылья… он огромен и очень силён. У Кейго, может, и был шанс, но… — он обессиленно опускает голову, — я отчаялся. — Это не твоя вина, — Фумикаге горько хмыкает. Она не знает и половины — если бы он тогда остался дома, если бы не пошёл по следам, если бы не стал заходить в тот проклятый замок… если бы, если бы, если бы. Всё произошло из-за его неосторожности; из-за его страха и слабости. — Спасибо. В любом случае, что насчёт предметов? Я не видел ни верёвок, ни механизмов, ни… людей. Они просто… ходили сами по себе и разговаривали. А эта повозка ехала сама, безо всяких лошадей! И потом также уехала! Богом клянусь! — Успокойся. Я тебе верю, — Руми успокаивающе похлопывает его по плечу, после чего переводит задумчивый взгляд на окно, — но ты же понимаешь, что с ними так просто не будет. — Мы что-нибудь придумаем. Кейго… Кейго ещё жив, я знаю. Монстр не тронул меня. — Конечно, он жив. У этого парня сгорела половина спины, и он выкарабкался; неужели ты думаешь, его убьёт какой-то мохнатый урод? — Фумикаге слабо смеётся. — Да. Ты права. Он жив и ждёт нас.       А им… им пока надо зализывать раны. Руми не восстановилась после травмы; про Фумикаге же и говорить нечего. И без того куда слабее наставников, он теперь ещё и безоружен. Если они надеются вернуть Кейго, сперва нужно хотя бы сделать новый лук. Когда Кейго мастерил, он всегда только помогал по мелочи и больше смотрел; но смотрел достаточно, чтобы заучить алгоритм до автоматизма.       Для начала они вылечатся и вооружатся. А потом… потом обратятся к Шигараки.       ***       Кейго проводит в библиотеке остаток дня, не показываясь никому на глаза. Из окна смотрит, чтобы Тёмную Тень не забывали кормить — к счастью, Энджи не настолько зол и жаден, чтобы оставить коня без еды и воды. Правда, это нисколько не умаляет его вины перед Кейго, но, пфф, что там какой-то Кейго Таками. Он же так, мелочь. Безделушка. Не отпускающая злость мешает читать — со вздохом он откладывает книгу в сторону, и в этот момент слышит уже привычный лязг металла о пол.       В узкий просвет меж двух стеллажей, куда забился Кейго, заглядывает Тойя. — Я же говорил, что часто здесь прятался. — Тоже пришёл нотации почитать? — набычивается он. — Уходи! — Пришёл сказать, что папаша — придурок, — на удивление добродушно отзывается тот, и Кейго малость смягчается — желания кинуть в него ближайшей книгой поубавилось. Да и книгу жалко. — Но, — Тойя нелепо взмахивает подобием рук, — роза и вправду очень важна для него. Для нас всех. — Ты не говорил. Ты просто сказал, что в западное крыло нельзя. — Будто бы тебя это остановило, — Кейго, не сдержавшись, коротко хихикает. — Уел.       Они вполне комфортно молчат некоторое время. — И всё-таки… что для вас значит эта роза? Почему вы так боитесь? — Тойя тяжело вздыхает — как Шото, когда Кейго спросил, где их мать. — В ней заключено наше проклятье. Как только она увянет, мы останемся такими… навсегда. Я привык за десять лет к подсвечнику, но быть им всю жизнь? Нет уж, дудки, — несмотря на попытки пошутить, голос его горек и напряжён. И Кейго всё-таки решается спросить. — Что за проклятье? Почему именно Энджи стал… монстром, а вы… этим? — Мы были глупцами. А лорд… наибольшим глупцом. Он всегда хотел силы, но в какой-то момент забыл, зачем. Проклятье — напоминание, — Тойя горько смеётся, и Кейго не допытывается дальше, пускай и очень хочется. Чужие слова звучат достаточно расплывчато, чтобы намекнуть на то, что больше он ничего не узнает. — А его возможно снять? — До конца месяца. Потом — уже нет. — Как с ним связан я? — он всё же не успевает прикусить язык. — Ты же не случайно предложил меня оставить. — Я слишком много болтаю, — недовольно отзывается Тойя, — не бери в голову. Это… в любом случае от тебя не зависит. — В смысле? — Да в прямом! Слушай, я не могу просто взять и всё рассказать. Хочешь — сам спроси, старик любит потрепаться о былом. — Что-то я сомневаюсь, что это настолько просто. И к нему я не попрусь. Пусть сходит к чёрту. — Ему бы не помешало. Но вообще, — он мнётся, — отец это не со зла. — Да-да, он печётся о проклятии. Понял я. Но всё равно — пошёл к чёрту. — Как скажешь. Смотри, с голоду тут не помри. — Будешь носить еду — не помру. — Разбежался. Приходи к Нацуо пораньше, только и всего. Он рад потрепать отцу нервы. — Учту, — хмыкает Кейго, несколько повеселевший. — Вот и договорились. А, и последнее… постарайся его понять, ладно? Я знаю, это сложно и он сложный, но… пожалуйста. Это просьба от меня лично. Не из-за проклятья. — Если дождусь от него того же, — упрямо щурится Кейго. Тойя вздыхает — который раз за сегодня. — Какие же вы оба…       Следующие несколько дней он не показывается Лорду Тодороки на глаза — и почти никому из остальных. Как ни странно, тот к нему не лезет — что, взыграло чувство вины? Ублюдок. Кейго коротает время чтением и разговорами со всеми детьми Энджи и Камиджи — и они, вроде бы, начинают неплохо ладить. Нацуо — сварливый, как отец, но относящийся к нему с добротой и пониманием; с Фуюми они знакомятся, когда Кейго, вернувшийся с прогулки вокруг дворца, плюхается в первое попавшееся кресло — та оказывается сочувствующей и мягкосердечной. Тойя с Шото почти неизменно ходят парой — несмотря на абсолютно противоположные темпераменты видно, что из всех сиблингов друг у друга они фавориты. Камиджи же невозмутимо будит его по утрам и так же желает спокойной ночи по вечерам — есть что-то утешающее в её неизменной хладнокровности.       Кейго называет поселившееся в груди чувство… приспосабливанием. Да, он постепенно привыкает к замку и его атмосфере — как и к тому, что заговорить может даже метёлка, неаккуратно задетая впохыхах.       Он привыкает. Но это не уменьшает его тоски по дому хоть сколько-нибудь; не уменьшает злости на лорда и горечи из-за собственного положения. *** — Ты так и собираешься избегать его? Осталось три недели! — Двадцать пять дней, — поправляет Энджи машинально. — Да какая разница! Факт остаётся фактом — времени мало, а ты даже не удосужился извиниться! — он почти наяву видит его — своего сына, упёршего руки в боки и гневно взирающего снизу вверх. Перед ним, однако, лишь умудряющийся активно жестикулировать подсвечник, то и дело подпрыгивающий на месте от возмущения. Энджи трёт голову, безмолвно признавая капитуляцию. — Я его даже не вижу. — Что мешает зайти к нему в комнату ночью? — Камиджи. «Он постоянно твердит, что не хочет видеть вас, милорд. Нам всем будет лучше, если вы начнёте уважать его границы», — передразнивает он ровный тон подчинённой и фырчит. — Как с вами сложно, — устало бормочет Тойя. — И что ты предлагаешь? — Найти и извиниться, вот что. Ничего сложного для самого сильного человека в мире, не правда ли? — Я не самый сильный, — опускает глаза Энджи, — и не человек. И не уверен, что у меня получится. — Серьёзно? В этом всё дело? Поверить не могу, — Тойя коротко хихикает, — ладно, старик, так и быть, я тебя научу: скажи то, что думаешь. Не гарантирую, что Кейго это понравится, но искренность — лучшее решение. — Так просто? — недоверчиво хмурится он. — Ну да.       Энджи щурится в попытке уловить в словах Тойи ложь или ехидство — но нет, сын абсолютно серьёзен. Несмотря на подколки, вечные насмешки и демонстративное равнодушие, Тойя всегда был наиболее предан именно ему. Ему и никому и ничему больше — разумеется, он серьёзен. Он не стал бы шутить в такой ситуации. — Спасибо, — сглатывает он и добавляет нерешительно, — сынок.       Слово… непривычное — Энджи не произносил его давным-давно. Примерно тогда, когда начал слепнуть в погоне за бесконечной мощью. Жена, дети, подданные и их благополучие — всё померкло перед тем, что обещала ему сила. Момент, в который она стала способом не защиты, а самоутверждения Энджи благополучно пропустил. Изначально он тренировался и сражался ради того, чтобы его близким не пришлось испытывать того же, но в итоге заставил их всех пройти через ад — запертыми здесь, будучи не людьми даже, а безделушками. Вместе с медленно загнивающим в собственном безумии и одиночестве лордом. Рей должна была наказать только его. Они не заслужили.       Тойя так точно. И ради того, чтобы искупить вину хотя бы перед ним, Энджи… попытается. Сделать то, чего давным-давно уже не делал; то, чего, честно говоря, боялся сильнее всех врагов. Слова никогда не давались ему хорошо — но без них не обойтись. Ему придётся поговорить с Кейго, чтобы освободить их обоих — нет, их всех. И лучше бы… лучше бы не облажаться.       Для выслеживания приходится подключить обоняние — повезло, что Кейго — единственный человек в замке и имеет собственный запах, в отличие от буквально всех остальных (за исключением Энджи) его обитателей.       След ведёт на улицу — мягкий аромат кого-то живого смешивается с запахом улицы и уносится ветром, но Энджи выглядывает вытоптанную местами траву и в итоге приходит к одинокой яблоне, чьи ветви величественно раскинулись над травой. Он обходит дерево, но не обнаруживает там никого, а слух не улавливает дыхания даже близко. Будто Кейго попросту испарился на месте. Тем не менее, Энджи не настолько глуп, чтобы сразу решить, что ошибся, и задирает голову.       Разумеется, он там — сидит, ткнувшись в очередную книгу, но, судя по неподвижному взгляду, уже переставший читать. Кейго оказался удивительно близко — их разделяют жалкие полметра — но при этом умудрился остаться незаметным до самого конца. — Я учился охоте с детства, — отвечает на невысказанный вопрос Кейго, — поэтому хорошо прячусь. — Даже слишком.       Виснет неловкая тишина. — Ну и? Так и будешь стоять над душой? Я не могу сосредоточиться. — Кейго, — начинает Энджи, после чего вновь замолкает, пытаясь подобрать правильные слова, — мне жаль… что я так вспылил. И наговорил лишнего. Я не желал зла ни тебе, ни твоему брату, просто… так получилось. Я… погорячился, когда пленил его. Мне нет оправдания, и я это признаю. — Так получилось, — повторяет Кейго, и Энджи при всех стараниях не может понять, о чём тот сейчас думает. Он захлопывает книгу и легко спрыгивает — без единого лишнего звука или движения. Действительно — прирождённый охотник. — Как я могу помочь снять проклятье? — серьёзно спрашивает он. Энджи каменеет — значит, Тойя всё-таки рассказал. — При всём желании, я не могу сказать. — А Тойя говорил, ты любишь потрещать о былом. — Тойя слишком много болтает. — Это точно.       Как ни странно, Кейго не выглядит… разозлённым — похоже, за прошедшее время его гнев поутих, но Энджи не сказал бы, что они всё-таки полноценно помирились (если между ними вообще был мир). — Расскажи… о своих планах, — нерешительно просит Энджи. — Хочешь надавить на больное? — беззлобно усмехается он. — Я хотел выбраться в большой город. Забрать с собой брата, лучшую подругу… не хочу умереть в глуши. Иногда думаю о том, как, наверное, здорово быть птицей. Летать, куда только душа пожелает… улетел бы отсюда, забрал бы с собой близких... — Говорят, на месте лопаток у людей раньше были крылья, потому что мы были ангелами. И когда-нибудь… когда-нибудь они вырастут снова. — Красивая легенда. Долго придумывал? — Я тоже читать люблю, вообще-то. — А по тебе не скажешь. — По тебе тоже, — Кейго смешливо фыркает, нисколько не задетый. Он был серьёзнее и как-то откровеннее, когда говорил о птицах и желании уметь летать — неужто решил поделиться чем-то важным, несмотря на то, как Энджи его обидел?       Покосившись за спину, он внезапно приходит к дурацкой идее. Кейго больше не злится, это правда; но отголоски конфликта всё ещё присутствуют. Действительно, глупо было заводить речь про гостей, когда по факту он пленник… что же. Энджи попробует его задобрить. — Хочешь попробовать? — набравшись духу, предлагает он. — Что попробовать? — недоумённо хмурится Кейго. — Полетать. Это… действительно очень здорово. Пускай я и никогда не захожу далеко за территорию замка, — Кейго сглатывает. — Ну да. У тебя же крылья. — Ты думал, они мне просто для красоты? — усмехается Энджи. И, поколебавшись, протягивает руку, безмолвно предлагая.       Кейго смотрит на него — на когтистую, покрытую красным мехом, лапу и широкие чешуйчатые крылья — почти как у демонов с картинок. Или драконов. Да, определённо драконов. Голубые глаза уже не кажутся яростными и бесчеловечными — нет, это глаза человека уставшего и наломавшего дров; того, кто искренне желает заслужить прощение. Ну… Кейго даст ему шанс. (И вовсе не потому, что до безумия жаждет полетать.)       Он нерешительно тянет ладонь к чужой — ужасающе огромной в сравнении; тем не менее, хватка Энджи удивительно нежна и надёжна — Кейго чувствует какое-то подобие… безопасности. Как будто за спиной Фумикаге, а спереди Руми, готовые прикрыть в любой момент. Ни с кем другим такового отродясь не бывало. Даже с родителями. Особенно с ними. Энджи поворачивает его спиной, притискивая к себе — и его обволакивает теплом со всех сторон. Горячие руки на животе прижимают к не менее горячей груди — и это в какой-то степени уютно. — Постарайся не брыкаться, ладно? Не хочу, чтобы ты разбился.       Едва Кейго кивает, как они взмывают ввысь за мгновение. Он жмурится от хлынувшего ветра, болтает ногами, не нащупывающими опору, по привычке, трёт руками веки — словом, вообще не смотрит, что там внизу.       А потом подъём прекращается, и они переходят в горизонтальное положение. Кейго слышит мощные махи за спиной — будто это он сам сейчас летает. И открывает глаза.       С такой высоты замок уже не кажется настолько большим — Кейго впервые видит его целиком, как на ладони — отовсюду щерятся острые пики и блестят стёкла окон — кроме того самого, на западном крыле. Черепица везде ровная и чистая — заметно, что за крышами тщательно ухаживают. Несмотря на свою прикованность к этому месту, Энджи, похоже, очень его ценит. Видит он и ту самую яблоню, на которой сидел, читая забытую книжку — её крошечный прямоугольник одиноко застыл на траве.       Всюду вокруг — лес, густой и непроходимый, но такой потрясающе красивый. Зелёный, живой и колышущийся — Кейго ощущает даже отсюда. Кейго ощущает себя способным на всё, что угодно — когда властен над ним лишь ветер, и земля под ним настолько далёкая и незначительная — будто крошечная пылинка, и никто и ничто к ней не приковывает, и в груди зацветает щенячья радость и глубокий восторг.       Эмоции затапливают с головой, и, не находя отдушины, вырываются вместе с оглушительным криком. Кейго раскидывает руки и выпрямляет ноги, и кричит, и смеётся, и даже не думает бояться — ведь позади Энджи. И Энджи обязательно его поймает — во что бы то ни стало. Он не знает, откуда у него такие мысли — ведь этот человек пленил его, сделал ему больно, и очень, очень злится, и страдает, и тоже тоскует. — Ну, как тебе? — спрашивает Энджи, и Кейго едва слышит из-за свистящего в ушах ветра. — Потрясающе! — вопит он в ответ и нелепо взбрыкивает, имитируя взмах крыльями. — Как будто… как будто это я лечу!       И Энджи тоже смеётся — легко и беззаботно, как будто он не заперт тут, всеми забытый и брошенный, как будто его не тяготит страшное проклятие. Как будто он искренне счастлив здесь, в небесах, рядом с Кейго. И это — это радует. Кейго на мгновение, несмотря ни на что, чувствует себя таким же чудовищно счастливым, беззаботно весёлым и свободным.       Несколько минут спустя они приземляются. И его не держат на ноги — впервые за всю жизнь его не держат ноги. Кейго едва не падает на траву, но Энджи его подхватывает. — Ты чего? Всё в порядке? — Всё просто волшебно, — пересохшими губами шепчет Кейго, — спасибо.       Энджи не отвечает. А потом вдруг берёт его на руки, и Кейго видит посерьёзневшее лицо совсем близко. Сердце его пропускает удар — слишком двусмысленное положение. — Я отпущу тебя через месяц. Ты… ты не останешься тут навсегда. Выберешься и будешь жить счастливо вместе со своими близкими. — А ты? — взволнованно спрашивает Кейго. — Давай снимем проклятье. Ты снова станешь человеком и, и… — Не знаю, Кейго. Я не уверен, что у нас получится. Но… ты будешь свободен. Обещаю.       Какой в этом смысл, если не будет свободен он? Глупо, что Кейго столь легко простил и начал сочувствовать — стоило лишь показать ему полёт. Но Энджи кажется таким раскаивающимся… таким действительно сожалеющим. — Хорошо, — выдыхает Кейго, — хорошо. Кстати, я уже могу ходить. Можешь поставить, пожалуйста? — Конечно, — тушуется Энджи, опуская его. Вновь неловкость ужом проскальзывает меж ними — на этот раз неловкость иного рода, — приходи сегодня обедать. Шото соскучился. — Серьёзно? А на вид такой сухарь. — Мы все не те, кем кажемся, — весело хмыкает он, — и правда за тебя переживаем. Возвращайся. — Ну раз уж сам лорд просит, — ухмыляется Кейго.       В замок они идут вместе, то и дело соприкасаясь кончиками пальцев будто бы невзначай. — Какой ты довольный, — усмехается Тойя, устроившись на широком обеденном столе. — Погода сегодня хорошая. — Настолько хорошая, что ты улыбаешься, как придурок, уже минут двадцать?       Кейго обнаруживает, что действительно улыбается — так, что болят щёки. — Ага. — Ну-ну. — Отец тоже довольный, — сообщает Шото доверительно, — вы явно друг другу нравитесь. — Нравимся? Ну и бред, — Кейго, смущённый, трёт переносицу. Энджи на другом конце стола тихо переговаривается с кем-то ещё, и, поймав его взгляд, спешно берётся за вилку, словно забыв, что пришёл поесть.       Нравится. Кейго это чувство неизвестно — с Руми они близки, но он всегда воспринимал её, как лучшего друга. О других женщинах в деревне — безграмотных и предосудительных — не может быть и речи. В свои двадцать два он ни разу не задумывался о женитьбе и всём таком — вплоть до этого момента. Странно, что произошло это из-за мужчины — да какого! Вспыльчивого, гневливого, внешне напоминающего скорее помесь льва, дракона и горгульи, нежели человека.       Впрочем… правило «не суди по обложке» применимо и к нему. Да и, наверное, нет ничего страшного в том, что он вдруг начал рассуждать — это всё Тодороки с их шутками. Точно. Полный порядок.       Таким образом, в его ежедневный круг общения входит ещё и Энджи Тодороки собственной персоной. В библиотеке они втроём с Тойей читают книги, на кухне пьют чай с Шото и перекидываются репликами с Нацуо, огрызающимся, но всё же охотно участвующим в беседе; в гостиной их греет Фуюми — кресло оказывается достаточно большим, чтобы вместить обоих. — Ты на удивление грамотен, — как-то говорит он, — мне всегда казалось, что все богатеи глупы и самодовольны. — А как, ты думал, они добиваются богатства? — хмыкает Энджи. — Этот замок — моих рук дело. Я построил его на заработанные тяжёлым трудом деньги, чтобы я и мои люди могли жить в достатке. Конечно, мне пришлось научиться не только размахивать мечом и раздавать приказы. Заработать деньги — трудно, удержать заработок — ещё труднее. Мало быть грозным, нужно оставаться ещё и достаточно умным. В больших городах полным-полно отчаянных и алчных людей, жаждущих лёгкой наживы. Чтобы не попасться в их сети, нужно стать ещё отчаяннее, жаднее и, главное, хитрее. Это тебе пригодится, когда попадёшь туда, — после своей воодушевлённой тирады Энджи, несколько смутившись (Кейго не припомнит, чтобы слышал от него столько за раз), отворачивается в книгу. — Спасибо, — улыбается Кейго, решив не подшучивать, — учту.       Значит, Лорду Тодороки всё досталось не по наследству — он, как собирается и Кейго, добивался величия своими силами.       Тойя оказывается прав — его отец действительно любит поболтать о прошлом и охотно делится всем, что не касается проклятья. Может, сказывается то, что у него давно не было собеседника; может, это лишь черта его характера. Во всяком случае, разговаривать с ним действительно интересно — Кейго, в виду происхождения, не доводилось встречать кого-то настолько начитанного. Энджи слегка зануден, но неизменно хорош в способности поддержать диалог на любую тему — Кейго видит в этом своё очарование. В его серьёзности, в его видимой сдержанности и настоящей эмоциональности — особенно последнем. Он невероятно забавен, журя Тойю за подколы, ворча на чересчур яркое солнце или возмущаясь на истории Кейго о деревенщинах, считающих его вселенским злом лишь за больший ум.       И смотреть на него куда приятнее при знании, что его выпустят уже к концу августа. Энджи не только признаёт свои ошибки — он делает всё возможное, чтобы их исправить. Одно это уже заслуживает безмерного уважения. Интересно, а каким он был до того, как его прокляли? Кто это сделал? И за что конкретно? Обнаружив интерес к вышеперечисленным вопросам, Кейго обещает себе, что спросит — когда проклятье будет снято, и они оба освободятся. Да, так всё и будет.       Между тем, персонал после рассказов детей Тодороки пришёл в большое воодушевление, и сейчас собрался вокруг важно расхаживающего взад-вперёд Тойи, запланировавшего «большое дело». — Между нашими голубками заискрила химия! — начинает он перед внимающей в ожидании толпой. — Но этого недостаточно! Нам нужно их подтолкнуть! — Но как? — с любопытством интересуется Шото. — Что мы можем сделать? — Создать… атмосферу! Шикарный ужин на двоих, свечи, романтика, музыка! А под конец… они будут танцевать! — Лорд не умеет танцевать, — хмуро напоминает Нацуо. — Значит, Кейго его научит! Ещё лучше! — А Кейго умеет? — подаёт голос Фуюми. — Он зарабатывает этим на жизнь, сестрёнка, — усмехается Тойя, потирая в предвкушении… не ладони, но балясины. — Рассказал, когда я навещал его в библиотеке. Значит, решено! Это произойдёт завтра вечером! А сейчас… за работу, мои верноподданные! Вычистите и проветрите все комнаты, приведите в порядок территорию вокруг замка, избавьтесь даже от намёка на пыль! Короче, — он на мгновение затихает, — убедитесь, что всё будет идеально! И тогда мы все снова станем людьми!       Толпа загудела в возбуждении, тут же разбежавшись выполнять поручения. — Иногда я ненавижу, что именно Тойя — наследник, но… он умеет вдохновлять, — тихо выдыхает Шото, когда остальные расходятся. — Тойя будет прекрасным лордом, — в тон отвечает Фуюми — на этот раз с сугубо сестринской нежностью, которую от неё обыкновенно не услышишь при личных разговорах со старшим братом. — Никак ты им гордишься? — Конечно, горжусь! Он так воспрянул духом после появления Кейго… и мы не можем его подвести!       ***       Фумикаге делает глубокий вдох. Лук собственного изготовления ложится в руки идеально — не зря убил столько сил и времени. Он прислушивается к себе — грудная клетка дышит легко и свободно, кости не отдаются болью при движении, конечности не дрожат. Всё сигнализирует о том, что он, наконец, выздоровел; этого, однако, недостаточно, чтобы убедиться — следует испытать себя. Натянув тетиву, Фумикаге, примерно оценив скорость ветра, целится в яблоко в примерно двадцати метрах, и отпускает стрелу с выдохом, представляя перед собой ненавистную морду, преследующую его в кошмарах. Попадание идеально — яблоко срывается с дерева и оказывается прибито к ближайшему. На всякий случай он растягивается и экспериментально сжимает кулаки в попытках ощутить боль или дискомфорт — но нет, тело прекрасно его слушается, более не досаждая старыми ранами.       Не удержавшись, он подпрыгивает. — Да! Кейго, дождись нас! — взбудоражено кричит Фумикаге. И, насвистывая под нос, идёт искать Руми — она тестирует повреждённую ногу неподалёку. Судя по доносящимся издали ударам, вполне успешно.       Её отец занимался боевыми искусствами, и, на старости лет осознав, что не сможет защищать дочь вечно, решил обучить. Та поделилась навыками с Кейго, и они вместе разработали технику для более слабого и болезного Фумикаге — заключающуюся в основном, в стрельбе из лука, давшейся ему на удивление хорошо. Порой дальнобойное оружие — лучший вариант. — Ну как? — спрашивает чуть вспотевшая Руми, до этого, видимо, неустанно выколачивающая из бедной липы дух. — Я полностью готов! — хвастливо делится Фумикаге, и даже демонстративно напрягает хлипкие бицепсы. — Прекрасно! Я тоже в норме! — они крепко жмут друг другу руки и затихают, несколько помрачнев. — Осталось самое сложное. — Шигараки, — обречённо вздыхает он. — Всё получится, — Руми ободряюще кладёт руку ему на плечо, — не зря же мы столько думали. — Даже не знаю. Мы никогда ему не нравились. Он, наверное, только позлорадствует. — Ты недооцениваешь его жажду наживы. Мы можем не нравиться ему сколько угодно, но кто-то вроде него ни за что не откажется от нашего предложения. Просто поверь мне! — Хорошо, — несмело улыбается Фумикаге, — давай попробуем.       Вечером Шигараки (как, в принципе, и всегда) играет в карты. Одно время по деревне даже ходил слух, что его сослали как раз за игроманию — просадил крупное состояние и едва не обанкротил семью, папаше это не понравилось, и вот, получите, распишитесь. Но сам Шигараки всё опроверг простым признанием: нет, не карты виной его положению; а убийство. Надменный богатенький сынок не жаловал пренебрежения к себе, а потому, когда один «уважаемый господин» соизволил отпустить нелестный комментарий, прокрался к нему в покои ночью и огрел по затылку подсвечником. Его вычислили по седому волосу на месте преступления — Фумикаге не знает, правда ли это, но Шигараки недолюбливает их всех как раз потому что думает, что они смотрят на него свысока. — А где третий? — скучающе спрашивает он, тасуя колоду (ему кажется, или за прошедшее время она стала выглядеть ещё хуже?). — Небось побрезговал показываться на глаза нам, простым смертным? — Кончай язвить, — морщится Руми, — Кейго попал в беду. И нам нужна твоя помощь. — Вот те нате. А с чего я должен помогать вам, кучке зазнавшихся идиотов? — его придурки-друзья одобрительно гогочут; мерзко хихикает кто-то из завсегдатаев. Ничего нового и страшного — они к этому привычны. — Ну, даже не знаю, — демонстративно задумывается она. Шигараки настораживается, завидев отсутствие злости, и в кои-то веки откладывает в сторону карты, — две недели назад Фумикаге после неудачной охоты завалился к какому-то богатею с целым замком посреди леса, а тот взбесился и бросил его в темницу. Тёмная Тень привёл туда Кейго, и он остался взамен на его свободу. Мужик явно с придурью. — Но замок у него есть, — встревает Фумикаге, следуя заранее обговорённому сценарию, — я сам видел. Там целая куча антиквариата и драгоценностей. И народу много. — И ты поверила этому чокнутому на слово? — весело хмыкает Шигараки; во взгляд его, однако, прокралась задумчивость. Начало положено. — Тогда скажи мне, — продолжает Руми, — куда делся Кейго? Без денег, без продовольствия. Без нас. — Сбежал, как крыса с тонущего корабля, — вскидывается Игучи, — я всегда знал, что он с гнильцой. И вообще… — Шуичи, помолчи, — перебивает Шигараки. Откидывается на стул и сцепляет руки в замок, напряжённо размышляя. — То есть, — медленно проговаривает он, — ты хочешь сказать, что Таками пленил какой-то дохрена богатый хмырь? С замком посреди леса. — С замком посреди леса, — кивает Руми, — помоги вытащить Кейго, и добыча твоя. Нам нужен только он. — Добыча… — повторяет собеседник неспешно, почти по слогам, — добыча… — и глаза его загораются внезапным воодушевлением. — Шигараки, не хочешь же ты сказать, что… — Именно это я и хочу сказать, Шуичи. Мы пойдём штурмом на этот их замок… через две недели. Мне нужно написать отцу. — Две недели? — гневно восклицает Фумикаге. — Мы не можем столько ждать! — Можете и будете. В конце концов, я — ваша последняя надежда, не так ли? Бедные. Ну, ничего. Скоро всё у всех будет хорошо. Химико, — Шигараки хлопает в ладоши, — сходишь с ними. Убедишься, что не врут. Сако, купи всем выпить. Скоро, — он ухмыляется, — я вернусь домой. — Ты же заберёшь нас с собой? — спрашивает Бубайгавара встревоженно. — Разумеется. Вы скрасили мои деньки в этой жалкой деревушке… будет нечестно не отплатить вам тем же. — Ура! Я буду жить богато!       Руми, до этого не выказывающая никаких эмоций, берёт Фумикаге за руку и кивает Шигараки. — Тогда через две недели? — Ага. О деревенщинах не беспокойся, они даже за мной пойдут куда угодно ради денег.       Как будто он нет. Фумикаге, тем не менее, не высказывает это вслух, слишком взволнованный; незаметно покосившись на Руми, он замечает, как та напряжена. — Получилось? — шёпотом переспрашивает он, не до конца верящий в происходящее. — Я же говорила. Что угодно ради наживы. А для него это ещё и шанс вернуться домой. Спасём Кейго и избавимся от Шигараки — двух зайцев одним выстрелом. Круто, правда? — Руми, — растроганно шмыгает Фумикаге, крепко её обняв. — А теперь пойдём, потренируем твою меткость. Сможешь попасть в яблоко на моей голове с тридцати метров?       ***       Этой ночью впервые за десять лет он видит сон.       Энджи помнит, как вчера — роскошный пир в честь очередной победы, зал, полный народу, все — его верные подчинённые, разделяющие его идеалы и стремление к силе. Рядом сидит Тойя, жадно вгрызающийся в куриную ножку — не так давно он упрекнул сына в неряшливости, но тот весело ответил: чего ты беспокоишься, пап, все свои же. Верно. Все свои. Однако, несмотря на всеобщую беззаботность, удовлетворения не было — снова слишком легко. Неужто в стране перевелись хорошие воины? Как ему оттачивать навыки, если они и его меч отбивают с трудом?       За мыслями об этом, за цветущим в груди раздражением, он не замечает, как тень справа от него тихо встаёт, холодно и яростно блеснув тёмными глазами. Не один лорд сегодня недоволен. — Леди Тодороки? — сквозь пелену прорывается участливый голос Камиджи, и Энджи переводит взгляд на сурово молчащую жену, так не сказавшую сегодня и слова. — Я, — начинает Рей звенящим льдом голосом, — хочу сделать заявление. — Рей, — отзывается он раздражённо, — давай не сейчас. — Нет, Энджи, давай сейчас. Давно пора. Так вот, — она снова повышает голос, обводя взглядом притихшую толпу, — почему вы празднуете? — Как почему? Папа снова победил! — недовольно отзывается Тойя. — Победил? — щурится Рей. — Какая это победа, если соперник даже не смог дать отпора? — Просто папа — самый сильный, — самоуверенно запрокидывает голову сын, не прекращая жевать. Энджи хмурится. Нет, не самый. В мире точно есть кто-то сильнее. Нужно лишь найти. — Сила не лишает его ответственности. Этот юноша… у него была семья, друзья. А он всё отнял одним ударом! — Рей, тебе что-то не нравится? — цедит Энджи, раздражаясь всё больше. — Да, Энджи. Мне не нравится ничего. С какой целью ты сражаешься? — Чтобы стать сильнее. Я уже давно говорил. — А зачем тебе становиться сильнее? — Чтобы… — он останавливается, нахмурившись, — Рей, какого чёрта ты устроила? — Какого чёрта я устроила? Какого чёрта ты устроил?! Собираешь здесь невинных людей, как овец на заклание… какое ты имеешь на это право? — Я — владелец этого замка, Рей. Это я его построил. Потому имею делать право, что хочу, а ты… — в зале внезапно становится холоднее. Ощущают это все — даже на другом конце стола народ ёжится; Энджи же чувствует себя так, будто окунулся в ледяную воду. Волосы Рей, несмотря на отсутствие ветра, колышутся; пол под ногами покрылся корочкой льда. Всё проходит за мгновение — Энджи, наверное, померещилось. Перед ним снова его жена — нелюбимая, и ужасно, ужасно разозлённая. — Хорошо, — внезапно покладисто говорит Рей, — значит, твой замок? Делаешь, что хочешь? Тогда как тебе такой расклад: сразись со мной за него, Тодороки Энджи. Докажи, что ты достаточно силён, чтобы им владеть. — Рей, прекрати. Я не стану драться с женой. — Не ври мне, Лорд Тодороки. Ты подерёшься с кем угодно.       Он раздражённо цыкает — мимолётный страх испарился, будто его и не было; осталась лишь ярость — извечная его спутница. — Хорошо. Раз ты так хочешь, давай подерёмся. Каковы твои условия? — Упал — проиграл.       Неверно. Она слишком маленькая по сравнению с ним — не собьёт, даже если очень захочет. — В качестве исключения я сохраню тебе жизнь после поражения, — сухо извещает Энджи, вставая из-за стола. Тойя хмурится. — Мам, ты не побьёшь папу. Дурацкая идея. — Ты слишком много болтаешь, Тойя, — тот обиженно бубнит и внезапно тоже поднимается, отложив тарелку с любимой курятиной. — Хочу посмотреть, — безапелляционно заявляет он. — Как пожелаешь.       От пира отрываются и все остальные, взбудораженные внезапно возникшим конфликтом — почти всё остальное время Леди Тодороки молчала и держала мнение при себе — она казалась застенчивой и даже робкой. Неудивительно — Рей была ценой за жизнь лесного народа, и каждый знал, что брак этот был жестоким браком по расчёту взамен на перемирие. Она охотно отдала себя за спасение близких — и Энджи, уважая подобную жертву, никогда и ничего не запрещал ей; не трогал без разрешения и не заставлял что-либо делать. Он ни разу не видел, чтобы Рей бралась за оружие — вполне возможно, жена сболтнула сгоряча, и теперь жалеет, но слишком горда, чтобы признать. Что же, Энджи не будет перебарщивать — всего лишь преподаст урок. Наверху, в западном крыле — убирать и двигать стол сейчас никто не будет, все слишком завелись.       Меч в её руках смотрится непривычно, но Рей берёт его так, что становится понятно: сражаться ей всё же доводилось. Без тени колебаний, так и там, где нужно. Против воли Энджи ощущает, как закипает кровь в преддверии хорошего боя — а его инстинкты обычно не обманывают.       Задуматься об этом он не успевает — Камиджи, поставленная на роль судьи, даёт сигнал к атаке.       И Рей нападает — молниеносно и бесшумно; Энджи готов поклясться, что совершенно не слышит стука подошв по полу. Где же она так научилась? Удар он едва успевает разглядеть, вовремя подставив лезвие — жена совершенно не сдерживается. Сила её заставляет отступить на шаг — и сердце его замирает в неверии. Как же так? Он столько тренировался, чтобы пошатнуться из-за поединка с женщиной в два раза меньше?       Ярость придаёт ему сил и уверенности — и Энджи атакует в ответ. Рей под натиском серии ударов неизбежно отступает — но с каменной невозмутимостью, будто всё идёт по её сценарию. Кем она себя возомнила? Энджи бьёт — Рей парирует и двигается с той же кошачьей грацией и непринуждённостью, и дело тут не только в неустанных тренировках, которым её наверняка подвергали.       Талант. Слово неприятное, болезненное — слишком хорошо ему знакомое. Таланта у Энджи никогда не было — ни к битвам, ни к учёбе; он буквально выгрызал себе путь через тернии к звёздам, и даже так его стараний не было достаточно. Рей не бралась за оружие годами и, тем не менее, мгновенно стала с ним одним целым — сражаться для неё столь же естественно, как дышать.       Они бьют всё сильнее и яростнее — лязг металла наверняка оглушителен, но за шумом крови в ушах Энджи не слышит даже намёка. Победить. Одолеть. Сломать. Уничтожить. Он больше не может оставаться спокойным — такое с ним происходит при встрече с сильным противником. Потеряв самообладание, он теряет концентрацию — слишком привыкнув к быстрым победам, начал испытывать стресс, когда быстро победить не получается.       И Рей пользуется этим. Разум её, несмотря на весь гнев, оставался спокойным — и это помогает ей сделать подсечку. Идеальное, точное, рассчитанное движение — Энджи впервые за последние двадцать лет теряет опору под ногами и позорно валится назад.       Подчинённые замирают в шоке. — Мама… побила папу, — шепчет Тойя поражённо. И гневливо вскидывается, мгновенно загораясь. — Она жульничала!       Его крик подхватывают остальные, но Энджи заставляет их замолчать, подняв руку. Никаких трюков, никаких фокусов — Рей победила сама. — Не было жульничества, — он обнаруживает, что запыхался — грудь жены едва заметно вздымается тоже. Всё-таки, ей пришлось приложить усилия, но это нисколько не умаляет чувства позора. Он проиграл. Он проиграл… — Скажи, Энджи, — невозмутимо выговаривает Рей, — готов ли ты прекратить свои поединки сейчас? — Исключено, — цедит он злобно, — я буду тренироваться, чтобы одолеть тебя.       Рей прикрывает глаза и откидывает в сторону клинок, после чего протягивает ладонь тыльной стороной вниз, и прямо на руке у неё распускается роза. — Я так и знала. Твоё сердце слепо ко всем тем, кому ты причинил боль… ты не усвоил урок, Энджи. Мне придётся действовать жёстче. Эта сила, — внезапно глаза её загораются ярким синим светом — он слепит, он парализует, он почти жжёт кожу, — была дарована мне, чтобы защищать любимых. Я поклялась, что не использую её на том, кто слабее, но ты, Энджи, — она обращается к нему — и голос её похож на раскаты грома, — ты вынуждаешь меня. Ты испортил своих людей, промыл мозги нашим детям. Ты губишь, ломаешь и убиваешь, и не оставляешь после себя ничего, кроме пепла. — Остановите её! — голосит Тойя истерично, но никто не делает и шагу — все наповал сражены силой лесной ведьмы. Слухи не врали. Глубоко в лесу — там, где не ступала нога человека — расположено крохотное поселение в человек пятьдесят, не больше. Лорд, которому принадлежали эти бесчисленные гектары деревьев, приказал их найти и истребить — он был боязливым и суеверным, и считал, что в лоне природы прячутся самые настоящие ведьмы и колдуны, способные управлять ветрами и морями, искажающими само понятие времени и пространства. Ещё до того, как Энджи добрался туда, их отыскал посланник с предложением перемирия в обмен на самую красивую женщину, что у них есть.       Тогда он не хотел убивать зазря — и потому согласился, после чего сообщил лорду ложную информацию, надёжно храня доверенную ему тайну и по сей день. — Пока ты не полюбишь и не будешь любим в ответ, я проклинаю тебя. Если через десять лет проклятие не будет снято, ты, нет, вы все, останетесь такими навсегда. Я буду следить, чтобы ты понял, Энджи Тодороки. Не дай розе увянуть.       Это было последнее, что он слышал — после всё тонет в море агонии. Он чувствует, как деформируется и меняется всё его тело — пропарывая спину, наружу рвётся что-то живое, челюсть ломается с оглушительным треском под силой расширившихся и увеличивающихся зубов, кожа покрывается мехом — оно ломается, ломается и ломается, подстраиваясь под новую форму, и всё это время он не прекращает вопить и метаться по полу, разрывая когтями лицо до костей и чувствуя, как мгновенно оно затягивается, не поддаваясь.       Он не знает, сколько проходит времени прежде, чем у него получается встать и оглядеться. На месте, где была Рей, остался лишь сияющий белоснежный цветок. Вокруг — шкафы, посуда, подсвечники — куда подевались остальные? Энджи готов поклясться, что улавливает их голоса, но не видит никого. Дети… Камиджи… нужно найти их.       Но прежде, чем отправиться на поиски, он допускает ошибку и оборачивается, взглянув на отражение в окне. И по замку прокатывается крик ещё более страшный и болезненный — на него смотрит не он, это не может быть он, просто не может — это какой-то монстр, урод, страшный зверь…       Неправда. Он знает, что неправда — это он там, и он был чудовищем.       Он был чудовищем.       Энджи подскакивает посреди ночи — сновидение-воспоминание всё ещё чётко стоит перед глазами, будто и не прошло с тех пор девять долгих лет. Рей… дети… он погубил их. Она была права. Она была права.       Нужно проветриться.       Он бредёт по ночному замку в абсолютной тишине — даже в таком виде его подчинённые впадают в некое подобие анабиоза и отдыхают. И хорошо — он сейчас не в лучшем расположении духа. Лучше бы никто его не видел…       И, конечно, блестящий план послоняться на улице до утра рушит одна простая переменная — Кейго тоже там, и тоже не спит. Завидев его ещё на входе, он приветственно машет рукой — и Энджи, подавив низкое желание вернуться обратное, нерешительно поднимает свою в ответ. — Тоже не спится? — спрашивает он весело, но, уловив мрачный настрой Энджи, умеряет пыл и озабоченно хмурится. — Что-то случилось? — Дурной сон, — бурчит Энджи — обычно все избегают интересоваться его состоянием, зная, что это может обернуться вспышкой гнева. Кейго не стал — и это непривычно. С ним всё всегда не так, как должно быть. Он задумчиво трёт подбородок. — Когда мне снились кошмары, отец говорил «заткнуться и не ныть», поэтому я придумал способ успокоиться.       Кейго усаживается на траву и хлопает по месту рядом с собой, приглашая сесть и его — Энджи нерешительно опускается на колени, с любопытством покосившись на собеседника. — И какой же? — он заговорщики тычет пальцем вверх и запрокидывает голову. — Считать звёзды! — Но их же бесконечно много. — В этом и фишка! Считая, ты отвлекаешься и забываешь. Давай попробуем, — Кейго осторожно обхватывает его когтистые пальцы ладонью, и Энджи не отстраняется — ему странно уютно и даже приятно. А потом Кейго ложится и утягивает его за собой, и перед взором остаётся только чёрное звёздное небо. — Раз, два, три, четыре… — Энджи цепляет взглядом бесчисленные белоснежные точки — их действительно можно считать до бесконечности — и это лишь те, что видно. Кейго считает вместе с ним; всё это время они не разжимают рук. И ему взаправду становится легче — остатки дурного сновидения исчезают, полузабытый образ Рей растворяется в небытие, и больше он не чувствует хватку её тонких пальцев, намертво вцепившихся в горло.       Они никогда друг друга не любили — их брак был лишь личной выгодой друг для друга. Энджи было неведомо, каково это — заполошное сердцебиение, тяжёлое дыхание, вызванное только прикосновением; он знал лишь битвы и реки крови, и никогда не желал иного. Но теперь, сидя здесь, испытывает ощущения до боли схожие — его практически пробивает дрожью. Кейго пахнет восхитительно — горным ветром, лесом и, самое главное, жизнью. Он отвык от живых людей, окружённый лишь мебелью и посудой — разговаривающей, но всё ещё неодушевлённой. — Холодно, — Кейго ёжится и садится, обвивая себя руками. Энджи, подумав, снимает плащ, носимый по привычке — холод им уже давно забыт, с такой-то шерстью. И молча протягивает его Кейго, слишком смущённый, чтобы накинуть на чужие плечи самостоятельно. — Держи, — бурчит он, тщательно избегая чужого взгляда, — плотный, согреешься. — Спасибо, — благодарно урчит Кейго и, внезапно, пожалуй, для них обоих, ложится на его плечо.       Тепло. Греет лучше меха, лучше любой тёплой одежды — то тепло иного рода, Энджи незнакомое. Нерешительно он приобнимает Кейго, позволив прижаться к себе ещё плотнее и полнее. Хорошо. Приятно. Безопасно.       Наконец, он дышит полной грудью — душная, злая ночь отпускает его окончательно — вспоминая её, Энджи будет первым делом думать о маленьком теле, притиснувшемуся к нему в знаке доверия; о счёте звёзд и прохладе травы, но никак не о презрительном взгляде Рей, явившемся очередным напоминанием.       Времени мало — но это не мешает ему наслаждаться тем, что осталось.       Утром все странно взбудоражены — началось ещё вчера, но раскрылось в полной мере сегодня. Он собирается отыскать Тойю и спросить, в чём дело; его братья и сестра, однако, неизменно твердят, что понятия не имеют, где он и чем занимается. Подозрительно.       Кейго, несмотря на своё тесное общение с Тойей, тоже ничего не знает. — Они сегодня все так, — непонимающе разводит руками он, — когда у тебя день рождения? — Был за пару дней до появления твоего брата, — отзывается Энджи. — Тогда странно это всё. — Ага.       Тойю выловить удаётся ближе к вечеру — он тихо о чём-то переговаривается с Шото, устроившись на кухонном столе. — Тойя! — на эмоциях Энджи хватает его. — Что происходит? — Это секрет! — восклицает Тойя порывисто. — Поймёшь на ужине. И, кстати, лучше бы тебе помыться и причесаться. — С чего это? — С того это. Всё это чтобы снять проклятие. Поверь, будет классно, просто делай, как я говорю!       С Тойей лучше не спорить, когда ему что-то взбредёт в голову — в этом они похожи. Поэтому Энджи слушается — правда, контроль причёсывания берёт на себя Камиджи. — Пускай лежит волосок к волоску. Лорд должен выглядеть идеально, — распоряжается она гребнями и ножницами, и те чешут Энджи как в последний раз. Даже самые крошечные колтуны расправлены или выстрижены; потом Камиджи берётся его одевать — он, наверное, ни разу надевал таких роскошных нарядов. Даже на пиры и приёмы. Взглянув в зеркало, Энджи видит зверя — но зверя умытого, причёсанного и удивительно хорошо одетого. И выглядит это… красиво. Он даже будучи человеком не думал о себе в подобном контексте, что уж говорить про нынешнюю форму, однако теперь, оценив слегка обновлённую внешность, чувствует небывалое удивление и воодушевление — интересно, каково будет мнение Кейго?       Над Кейго, тем временем, работают не менее усердно — бреют отросшую за время жизни здесь щетину, стригут волосы, подпиливают ногти, и, конечно же, одевают. — К чему это всё? — интересуется он у внимательно наблюдавшим за процессом Тойей, не в силах и шевельнуться. — Так надо. Ты мне лучше скажи: умеешь танцевать вальс? — Вальс? Ну, основы знаю. — Прекрасно. Чудесно, превосходно! — он переходит на крик, и Кейго невольно вздрагивает. — Вас ждёт воистину волшебный вечер, сэр Таками! — Да какой я тебе сэр Таками? — искренне возмущается он. — И что ещё за «волшебный вечер»? — Некогда объяснять! Ну, что скажешь? — Тойя поворачивается к Фуюми, когда от него, наконец, отлипают. — Выглядит… сказочно, — выдыхает она почти мечтательно, — я бы в такого влюбилась. — А кто бы нет? Этого мы и добиваемся! — он стучит балясинами. — Все по местам! А ты, Кейго, иди ужинать.       Ему очень не нравится, как Тойя особенно выделяет слово «ужинать», но спросить Кейго ничего не успевает — за дверь его буквально выталкивают, и через перила он видит обстановку несколько… необычную.       Всюду горят свечи, на столе, помимо яств, горделиво цветут розы в вазах — и где только достали? Пол вычищен настолько, что аж блестит, откуда-то тихо играет пианино — и даже Кейго, особо в этом не смысливший, безошибочно замечает намеренно созданную атмосферу. Он — снова в чересчур дорогом костюме — чуть растерянно идёт к привычному месту на противоположном от Энджи краю стола, но замечает, что стула там попросту нет. Единственный оставшийся находится в изголовье — там, наверное, сидела Леди Тодороки. Сравнение вызывает мурашки — от волнения он едва не сбивает бокалы с, кажется, вином, но всё-таки усаживается — и даже ровно.       Энджи не заставляет себя ждать — и, спускаясь, старается казаться привычно серьёзным, но Кейго видит, как блестят у него глаза и нервно сжимаются кулаки, и не может удержаться от короткого смешка. — И тебя застали врасплох? — беззаботно спрашивает, разряжая обстановку, и тот факт, что Энджи в ответ улыбается и уже не так сильно нервничает, странным образом греет сердце. — Наверняка это Тойя постарался. — Кто же ещё, — хмыкает Кейго, и, когда Энджи садится, начинает есть. Атмосфера перестаёт быть такой навязчивой и гнетущей практически сразу же — разговоры ни о чём и обо всём одновременно определённо этому способствуют. Они беседуют, как старые друзья — уже не в первый раз, но, всё-таки, сейчас это ощущается особенным. Практически интимным. Но после второго бокала вина Кейго забывает о смущении, в открытую прильнув к не такому пьяному Энджи. Какой он, всё-таки, тёплый — заметил ещё вчера ночью, но сегодня убедился окончательно. Энджи не против обогреть его; не испытывает отвращения, прикасаясь к нему, и нерешительно, но охотно касается сам.       И Кейго нравится это до безумия, до подкашивающихся ног и кружащейся головы — или, может, дело в алкоголе? Да какая разница — главное, Энджи рядом с ним, такой умиротворённый и радостный одной лишь его компании. — Когда снимем проклятие, поехали с нами в город, — чуть запинающимся голосом выдаёт он. — В город? Я половину жизни пробыл здесь, Кейго. — Ну и что? — Кейго всплёскивает руками. — Никогда не поздно пробовать что-то новое! Давай растрясём твои старческие косточки! — Кто будет присматривать за замком?.. — Тойя! У него хорошо получается. Ну, что скажешь? Шигараки лопнет от злости, когда узнает, с кем я подружился.       Ответить Энджи не успевает — мелодия становится громче и быстрее, к пианино присоединяется скрипка, кларнет, и, кажется, почти весь симфонический оркестр. Он угадывает её мгновенно — вот, к чему был этот вопрос Тойи. — Это вальс, — шепчет Энджи — Кейго за шумом музыки его едва ли слышит, — они хотят, чтобы мы танцевали?.. — Похоже на то, — Кейго встаёт и передёргивает плечом. Представился шанс показать себя — он, конечно, специализируется на акробатике и более свободном стиле, но вальсом владеет тоже — спасибо Руми и её всесторонне развитому отцу. — Подыграем? — Но я не умею… — Зато умею я. Ничего сложного, правда. Давай, — он — в очередной раз — тянет руку, которую Энджи принимает с немой благодарностью. Он возвышается над Кейго на две головы — будет не очень удобно, но ему как никогда плевать. — Просто делай, как я, ладно? Всё просто, — отойдя подальше от стола, Кейго начинает вести, — сперва смотри под ноги, а потом будет получаться само по себе. Шаг вправо, шаг влево, поворот… вот так!       Энджи оказывается хорошим, старательным учеником — он не отдавливает ноги, как Фумикаге, и не слишком громко топает, как Руми — хотя, вероятно, тут дело в его мягких лапах. Весь Энджи мягкий — и не только внешне. Кейго знает. Кейго кружит его в слегка неуклюжем, не поспевающем за музыкой танце, и видит в ярких голубых глазах тысячи звёзд — прекраснее любого ночного неба. — Ты не так плох, — улыбается Кейго с ехидцей. — Хороший человек хорош во всём, — хмыкает Энджи горделиво, но по потупленному взгляду становится понятно, что хорошим он себя совсем не считает. Кейго готов доказывать обратное сколько угодно — хоть до бесконечности. А пока он ведёт и позволяет вести, и с каждым шагом у Энджи получается всё лучше — из него, наверное, вышел бы неплохой танцор.       Музыка ускоряется вместе с их вальсом — и более Энджи не смотрит под ноги, и Кейго почти слышит, как бьются их сердца в едином ритме — идеальная совместимость, идеальное взаимопонимание, идеальная интуиция. Рядом с этим человеком он будто бы раскрывает весь свой потенциал — наверное, ему кажется так из-за ударившего в голову алкоголя. Или из-за… да нет, быть того не может.       Когда оркестр достигает финальных аккордов, Энджи, прекратив танец, крепко обнимает его, прижав к себе — Кейго опутывает лёгкий запах шерсти и мыла — обязательно пахнущего розами, все здесь почему-то очень любят розы. А ещё — тем самым теплом, прогревающим до костей даже лучше пламени костра. — Спасибо тебе, — выдыхает Энджи ему на ухо, и музыка, наконец, останавливается — они так и стоят, прижавшись друг к другу вплотную. Кейго настолько близко, что теперь действительно слышит — грохот чужого сердца, заполошный и учащённый, и часть его хочет надеяться, что это не только из-за танца. Сам Кейго едва ли не дрожит, осознав двусмысленность их положения. Но… ведь Энджи не против, да? Тогда он не будет против, если…       Кейго приподнимается на цыпочки и неловко клюёт поцелуем в первое попавшееся место — лохматый подбородок. Растерявшись, Энджи его отпускает, и он отходит, стараясь не показывать пылающих огнём щёк. — Не за что. Я, кстати, наверное, уже спать пойду, время позднее, — частит Кейго, после чего разворачивается и уходит быстрым шагом, чудом ни разу не споткнувшись — всё время было ощущение, что вот-вот подкосятся ноги.       Меж тем наблюдающий с перил Тойя спрыгивает назад и аплодирует — и никого даже не раздражает неприятный металлический лязг. — Как по маслу! — воодушевлённо восклицает он. — Осталось самое главное… но теперь дело уже за ними, нам остаётся только наблюдать. Всем спасибо! — Тебе спасибо, — усмехается Шото, — это же ты придумал. — Как прекрасный старший брат и будущий лорд я должен оставаться скромным и благочестивым, — а ещё ужасно собой гордящимся, судя по интонации. Но в этот раз Шото не хочется спорить — надежда, в нём разгоревшаяся, слишком обширна. И всё благодаря Тойе. Ладно, нет — ещё потому что отец решил измениться. Здесь уже стоит благодарить Кейго. Шото даже чувствует, что не хочет с ним расставаться — как было бы славно остаться в замке всем вместе — и пускай матери придётся перебраться в другую спальню, он уверен, что лорд отнесётся к ней с должным уважением.       Следующие несколько дней проходят так же, как и большинство предыдущих — Кейго гуляет с Тёмной Тенью по территории, читает книги (уже, правда, не прячась), болтает с прислугой и детьми Тодороки, и, конечно же, самим Энджи. И рядом с ним почему-то всё кажется ужасающе другим — что-то появилось в нём с того самого вечера, зацвело и укоренилось в груди, никак не желая исчезать. Он не может дать чёткого определения, но знает одно: с Энджи ему невыносимо хорошо. Одно лишь нахождение рядом творит что-то немыслимое — Кейго, наконец, понимает, что это за «бабочки в животе», коих так любят описывать авторы романтических произведений. Романтических? Нет-нет! Кейго, вероятно, напридумывал всякого только из-за хорошо проведённого недавно времени. Никакой романтики.       Никакой романтики… но Энджи такой хороший, такой чудесный, такой… красивый — и плевать на мех, клыки и когти. Действительно плевать. Он никому ещё не навредил этим, никому не сделал больно — доказал, что, несмотря на животное обличье, остаётся человеком. Даже когда они дрались.       Кейго не знает, что и думать, но знает одно: ощущение это сравнимо с полётом в небе. Только, наверное, лучше. Намного лучше. Конец срока всё приближается, но он чувствует себя как никогда спокойно — проклятие обязательно будет снято. Быть может, уже совсем скоро. Он со всем разберётся — ведь недаром Тойя так старался, чтобы устроить этот вечер — Кейго не подведёт ни его, ни Шото, ни всех, кто на него так отчаянно надеется. ***       Тога ему не нравится. Фумикаге определился уже давно, но в её компании неприязнь усиливается — повезло, что Руми согласилась пойти с ними — и присмотреть, чтобы девчонка ничего не учудила, и, наконец, увидеть место заточения Кейго воочию.       Иронично, что именно Фумикаге кличут психом, когда настоящий псих идёт прямо перед ними — скорее всего, Шигараки просто заткнул всех недовольных, чтобы не вздумали обижать его дорогую подругу. Или из опасения перед ней и её… особенностями. Тога, как и Фумикаге, любит охотиться — но судя по состоянию всех жертв, делает это не из-за нежелания покупать мясо или банально поесть, а потому что… ей нравится издеваться.       Множество колотых ранений — постоянно, перебитые ноги у оленей, выщипанные перья и вывороченные глаза у птиц — она, очевидно, достаточно ловка, чтобы первым же ударом ограничить подвижность, а после просто наслаждаться весельем. Остатки она тащит в деревню; для Шигараки это одновременно способ сократить траты на еду и припугнуть неугодных. Раньше Тога особо не отсвечивала — увлечение её оставалось в тайне, но, попав под крыло Шигараки, разошлась по полной, и никто, разумеется, и слова не сказал. Повезло, что Фумикаге охотится ночью — думать о том, что с ним могла бы сделать Тога, когда они одни посреди безлюдного леса, совсем не хочется.       Сейчас она идёт вперёд без тени страха — несмотря на то, что Фумикаге предупредил её о возможности появления волков. Тога сказала лишь, что волки ей не страшны — не «какие могут быть стаи летом», не «мы достаточно тихи и осторожны», нет — «волки мне не страшны». Либо она взаправду настолько умелая, либо попросту безумная. Не исключено, что верны оба варианта. — Вы не говорили, что это настолько далеко, — правда, сейчас она канючит, как безобидный малый ребёнок, — и почему Томура отправил меня? Я устала!       Ни черта Тога не устала — Фумикаге видит, что она даже не запыхалась, несмотря на сложность преодоления пути — с тропы они давным-давно сошли, и сейчас постоянно перешагивают корни и уклоняются от будто намеренно тычущих в глаза ветвей. Тога, наверное, такая же выносливая, как Руми, если не больше — моложе же. У Фумикаге, между тем, уже давно гудят ноги. — Мы точно туда идём? — осторожно тычет его Руми со спины. Фумикаге напряжённо кивает — он помнит эти места, тихие и жуткие. — Не нравится мне тут. — Точно. Тога, осторожнее, — кричит он ей, слишком далеко забравшейся, — впереди может быть… — А-а-а! — …обрыв.       Он едва успевает настигнуть её и потянуть за локоть, оттащив от лощины — несмотря на их натянутые отношения, Фумикаге хорошо помнит, сколь болезненным было падение, и не желает испытать того же Тоге. Она выдёргивает руку и недовольно щурится. — Мог бы и раньше предупредить. Я же чуть не упала! — впрочем, он тут же немного жалеет, что вообще удосужился поймать её. Закатив глаза, Фумикаге оттесняет спутницу и осторожно ступает на круто уходящий вниз камень, сглотнув. Как он вообще выжил, столько раз ударившись? И точно ли полностью восстановился? Стоит поблагодарить Шигараки за двухнедельную отсрочку — лишний раз перестраховаться не помешает. Сражаться будет не только тварь — у неё там целая куча бессмертных приспешников, и придётся как следует постараться, чтобы обезвредить их. Конечно, бравых вояк ждёт сюрприз в лице заколдованных предметов, но что поделать? Если Руми не до конца верит, то о Шигараки и говорить нечего — скажи они правду, засмеял бы в лицо, в очередной раз назвав сумасшедшим. Главное, чтобы Тога не увидела ничего подозрительного — показать замок и сразу вернуться будет достаточно.       Спуск проходит без происшествий — они все, к счастью, достаточно умелые, чтобы преодолеть такое препятствие. Фумикаге сомневается, что остальные дружки Шигараки столь же хорошо двигаются в подобных условиях — а Тога ещё спрашивает, почему выбрали именно её. Шигараки не дурак — никто другой из его соратников не сможет грамотно оценить сложность пути и избежать при этом травм.       По лесу внизу они шествуют молча — обстановка вокруг нагнетает. Фумикаге настоял, чтобы они шли днём, но здесь даже дневной свет кажется зловещим — солнце клонится к закату, и тени становятся длиннее и гуще — он почти видит, как они колышутся, постепенно поглощая собою всё вокруг. Тога прекращает ныть — как такой же хищник, она инстинктивно почувствовала: что-то не так. — Слишком тихо, — бросает она настороженно, — а ведь кругом лес. Я даже насекомых не слышу. — Это нормально, — отвечает Фумикаге, бесшумно сглотнув. — Нет, Токоями, не нормально. Уж ты-то должен знать, — хмыкает Тога, — но так даже интереснее. Я не скажу Томуре, не беспокойся.       Вот же чудачка. Сама нарывается на неприятности и хоть бы хны. Интереснее ей. А как бы она запела, оказавшись на месте Кейго или Фумикаге? Размышлять об этом некогда — они уже пришли. Замок за полмесяца никуда не делся, но крошечной части Фумикаге всё ещё кажется, что это — всего лишь дурной сон, и совсем скоро он проснётся — как всегда, раньше Кейго, мирно дремлющего на соседней койке.       Однако нет — вот он, причина всех их несчастий, стоит такой же, каким он его запомнил. Тёмный, мрачный и величавый, нагоняющий мурашки одним своим видом. А неподалёку мирно пасётся Тёмная Тень — живой и здоровый, ограниченный лишь забором. Вроде бы даже не похудевший. Доказательство того, что Кейго именно здесь. На радостях Фумикаге едва не зовёт его, но вовремя вспоминает, что может тем самым выдать себя — и лишь тоскливо наблюдает за любимым конём, спокойно щипавшем траву. — Ого, — Тога присвистывает; Руми же округляет глаза, — и вправду, замок. А я думала, ты обманываешь. — Потому что я местный чокнутый? — закатывает глаза Фумикаге. — Не-а, я чокнутее. Чтобы позлить Томуру.       Руми прыскает, Фумикаге бычится. — Я не стал бы врать о чём-то, что касается Кейго, — твёрдо заявляет он. Ну… может, это не совсем правда — в любом случае, Фумикаге не солгал, лишь недоговорил. Если повезёт, и всё пройдёт по плану, никто из деревенских не пострадает — а как перед ними оправдываться, они подумают потом. Прежде всего нужно вызволить Кейго. — Да-да, — Тога щурится, — выглядит опрятным. А где все? — Очевидно, внутри, — Фумикаге напрягается. Надо скорее уходить, пока не вышел кто-то… или что-то. — Ну, ты убедилась, что мы не врём. Пойдём отсюда? — Нет, я хочу посмотреть, — упрямится Тога. — Не на что тут смотреть, — шипит Фумикаге, — если заметит, нам не поздоровится. Ты же хочешь повеселиться, а не оказаться за решёткой и всё пропустить? — Ты что-то скрываешь, — обвинительно щурится она. — Тога, — вступает Руми, — уже темнеет. Мы не хотим наткнуться на хищников по дороге домой.       Двое против одного — Тога переводит гневный взгляд с одного на другую и вздыхает, признавая капитуляцию. — Ладно, убедили. Но перед Томурой ты будешь объясняться сам, Токоями.       Тога отступает первой — её силуэт растворяется в тенях мгновенно и без единого звука — Фумикаге на секунду кажется, что пропала она с концами. Что этот лес сожрал её, как наверняка многих других до этого. Некоторое время они с Руми ещё смотрят на замок, но потом звонкий голос нарушает мёртвую тишину этого места. — Ну, где вы там? Я голодная!       И они возвращаются. По дороге на них никто не нападает, но Фумикаге вздыхает полной грудью, лишь оказавшись в нормальном лесу. Где нет этой давящей на плечи тишины, чересчур длинных теней и жестокого зверя, прячущегося в замке.       Где, возможно, уже не будет Кейго.       Он старается не думать об этом, но тот монстр был так силён и безумен… хоть бы Кейго всего лишь сидел, запертый в темнице. Думать о том, что чудовище может сделать с его братом, другом и наставником, ужасно страшно. Думать о том, что совсем скоро они пойдут против него биться, ещё страшнее. Но — ничего. Фумикаге готов. Кейго вырастил его, научил заботиться о себе, читать и писать — будет низко не отплатить. Ему, наверное, так плохо там, в этом отвратительном месте — он легко мёрзнет и не любит темноту, а в тех камерах так сыро и зябко…       После доклада Тоги Шигараки (в кои-то веки не играющего в карты), Фумикаге и Руми идут к ней домой — последнее время он живёт и ночует у неё. Не так-то просто привыкнуть к одиночеству при всей сознательной жизни, проведённой бок о бок с кем-то. Ничего — скоро Кейго вернётся, и он перестанет беспокоить Руми кошмарами.       Скоро всё будет как прежде. ***       Как прежде уже ничего не будет.       Осознание не то чтобы внезапно — просто Кейго не давал ему форму, не обнажал словами. Но… как он может после всего, что было, вернуться домой и забыть? Как он может бросить Энджи тут? Нет, надо что-нибудь придумать. Забрать его с собой. Заставить извиниться перед Фумикаге… познакомить с Руми… или хотя бы навещать изредка? Будет тяжеловато это делать после переезда в большой город… но он справится — обязательно.       Об этом Кейго думает вечером последнего дня, нервно прогуливаясь по подстриженной траве вокруг замка. Тёмная Тень, почувствовав его беспокойство, тычется в спину, и он мягко гладит лошадь по морде. — Не переживай, всё будет в порядке, — шепчет Кейго мягко, а затем слух его улавливает едва слышный шорох человеческой поступи. Он оборачивается в сторону звука, но не видит никого — и тогда зовёт. — Кто здесь? — спрашивает Кейго настороженно, жалея, что не носит с собой кинжала — всё забывал попросить Энджи его вернуть. Затем из-за лесного дерева выплывает силуэт неизвестного, с лёгкостью перемахнувший через высокий железный забор — Кейго сжимает кулаки крепче. Чёрт, силён, должно быть. — Кейго! — от удара его останавливает лишь знакомый до боли голос — Руми наваливается на него с удушающими объятиями всем телом, и он, отвыкший, растерянно кряхтит. Тёмная Тень обрадованно фырчит и даже подскакивает, счастливый лишь из-за одного присутствия кого-то родного. — Руми? — растерянно выдыхает он, и лицо Руми — точно её, никак не перепутать — растягивается в широкой улыбке. — Слава богу, ты в порядке! — она озирается и мгновенно серьёзнеет. — Он далеко? — Кто он?.. — Монстр, конечно же! Фумикаге всё рассказал и смог убедить Шигараки помочь. Пошли скорее, пока он не пришёл… — Что? Какой Шигараки? Я не могу уйти! — Кейго порывисто вырывает руку из чужой крепкой хватки, мельком поморщившись. Руми теряется. — В смысле не можешь? Тебя же пленили. А это — прекрасный шанс сбежать и расправиться с уродом. — Он не урод! — рявкает Кейго неожиданно взбешённо. — В смысле да, он схватил меня в обмен на свободу Фумикаге… но собирался отпустить уже завтра! И он вовсе не монстр. Он очень хороший, Руми. — Объясни мне, — Руми, наконец, прекращает попытки его увести, окончательно сбитая с толку, — что произошло за этот месяц? — Много всего. В двух словах не расскажу. Но Энджи… этот человек… он… — Господи, — стонет она, — как вы меня заколебали, оба! Один говорит про чудовище, а второй… господи. Шигараки и остальные будут здесь с минуты на минуту. В любом случае нужно уходить, срочно! — Я не могу! — кричит Кейго. — Почему?! — Потому что я его…       Договорить он не успевает — потому что слышит шаги и множество голосов. — Я должен предупредить. — Чёрт… у меня вообще нет шансов тебя переубедить, да? — Вообще. — Тогда я иду с тобой, — Руми решительно вскидывается, — хоть погляжу, что за зверь такой. — Не вздумай ему навредить, — предупреждает Кейго, после чего они вместе проникают в замок, заперев за собой дверь — кажется, никто не успел их увидеть.       Он должен был вернуться в деревню хотя бы на день и предупредить, что всё в порядке — но это даже не пришло ему в голову, а теперь… теперь придётся иметь дело с последствиями. — На нас напали! — громогласно объявляет Кейго, мгновенно вызывая переполох. — Тихо всем! — усмиряет их Тойя, после чего поспешно подходит к нему. — Что случилось? Кто это с тобой? — Некогда объяснять. Вот-вот прибудет толпа деревенщин — нам нужно защититься. Тойя, я серьёзно.       Кивнув, он стучит балясинами, привлекая внимание. — Значит так! Фарфоровые — прячьтесь и не отсвечивайте! Остальные, занимайте позиции, нам предстоит обороняться! Живее! Кейго… — Я иду к Энджи, — он тянет остолбеневшую Руми за руку, — ну же, скорее! — Подсвечник, — исступлённо бормочет она, сдвинувшись с места, — говорящий, мать его, подсвечник. Кейго, ты тоже это видел? — Я живу с этим месяц. Ты привыкнешь. Быстрее! Нельзя терять ни минуты!       Спустя несколько шагов Руми, наконец, очухивается, и больше Кейго не приходится её тащить — она идёт сама. — Фумикаге говорил правду, — как заведённая повторяет она, всё ещё пребывающая в прострации. — А ты сомневалась? — Кто бы не сомневался! Я знала, что Фумикаге не сошёл с ума, но увидеть воочию… — Это ещё не самое интересное, — хмыкает Кейго и внезапно осознаёт, как сильно скучал. По Руми, по Фумикаге, по их маленьким домикам и совместной жизни. В иной ситуации он заобнимал бы подругу до смерти, но, увы, не сейчас — они как следует компенсируют время, проведённое порознь, после того, как отобьются.       Кейго врывается в спальню Энджи с ноги, и, завидев его — целого и невредимого, сидящего на кровати — не сдержавшись, обнимает. — Кейго? — растерянно вздыхает он, похлопывая его по спине. — Что происходит?       Ох, в который раз за последние несколько минут ему задают этот вопрос? — За мной пришли, — говорит Кейго, крепко вцепившись в чужие плечи, — прости, это моя вина. — Так уходи, — немедля отзывается он, — я тебя не держу. — Не получится, — медленно отзывается Руми, к её чести, сохранившая хладнокровие, — они пришли не только за Кейго. Они знают, что здесь живёт богатый полоумный мужик… и хотят убить и разграбить. — Вот чёрт, — выругивается он, — понятно, почему Шигараки пришёл. — Значит, будем обороняться. — Тойя уже в курсе, — кивает Кейго. И крепко стискивает горячую ладонь. — Кстати, это Руми. — Приятно, наконец, познакомиться, — учтиво отзывается Энджи. — Наконец? Как много ты про меня растрепал? — показательно недовольно интересуется она, беззлобно ткнув в плечо. — Достаточно, — усмехается он, — а это Энджи. Или ты хочешь, чтобы она звала тебя Лордом Тодороки? — Упаси господи, — закатывает глаза тот, — мне до чёртиков надоели официальные звания.       Так пойдём с нами, — до смерти хочется позвать Кейго снова, но не судьба — с улицы доносится грохот, знаменующий начало вторжения. — Знаешь, — шепчет Руми на ухо, когда они оказываются внизу, — этот тип не так удивил, как всё остальное. — А чего ты ожидала? Дракона? — Что-то вроде. Он более… пушистый. На нём удобно спать? — Что ты мелешь, Руми, — возмущённо отзывается Кейго, — мы спим отдельно! — Да ну? Ты так на него бросился. Признавайся — что у вас? — Ничего! Совершенно ничего. Мы друзья. — Хм-м, — Руми демонстративно задумывается, — ты меня не убедил. Разберитесь с этим, как только мы закончим, окей?       Как раз в этот момент ворота распахиваются — и теперь ломятся уже в дверь. Её упорно подпирает Камиджи — прочие замерли наготове — во главе с Тойей, воинственно загоревшимся (буквально). — Заранее предвкушаю головную боль с Шигараки, — нервно хихикает Руми. Кейго берёт её за руку — несмотря на то, какие проблемы это сулит, она осталась на его стороне. Энджи распахивает крылья, мгновенно увеличиваясь в два раза — Кейго смутно надеется, что все разбегутся при одном лишь его виде. Зная, однако, упрямство Шигараки, тот и самого дьявола не испугается. — Я не смогу удерживать долго, — пыхтит Камиджи. — И не нужно, — мрачно цедит Энджи. После его громогласный голос разносится по всему залу. — Они не знают, кто их противники! Мы должны ошарашить и напугать их настолько, чтобы они и не подумали возвращаться. Только… без убийств и членовредительства. — Ну вот, а я так хотел, — вздыхает Тойя. — Хватит с нас крови, — чуть тише возражает Энджи, и зал многозначительно замолкает. Кейго не знает всей истории, но, стремясь успокоить, кивает другу, и тот благодарно улыбается, — мы всего лишь их проучим. А с теми, кто будет доставлять проблемы, я разберусь лично, — он вдруг самоуверенно, радостно ухмыляется — и Кейго замирает. Ни разу ему не доводилось видеть Энджи в подобном состоянии — то лишь чистое возбуждение перед хорошим боем; пробудившаяся жажда сражений, укоренившаяся в его крови.       Красиво. Руми, заметив направление его взгляда, пихает под бок и коротко хохочет; Кейго смущённо огрызается. Далее времени на перепалки не остаётся — Камиджи больше не выдерживает и падает на пол; дверь распахивается, являя толпу жадных деревенских во главе с Шигараки. Энджи встречает их громким, протяжным рыком, сотрясающим весь дворец. — Я очень рада, что в итоге на стороне этого парня, — тихо говорит Руми. — Какого чёрта, — шипит Шигараки взбешённо — однако его всего бьёт дрожь испуга, — мальчишка не предупреждал о таком! — А ты бы ему поверил? — щурится Руми. — Нет, конечно, но… стоп, Усагияма? Таками? Что вы вообще тут делаете? — Планы изменились, — властно отзывается Руми, делая шаг вперёд, — Кейго — не пленник. Можете уходить. — Уходить? — страх постепенно отступает; Шигараки расправляет плечи и прищуривается в ответ. — Я не могу уйти. Я торчу здесь уже три года, а этот замок — мой шанс вернуться домой. Эй, вы, — он повышает голос и оборачивается к всё ещё перепуганным до полусмерти сообщникам, — я знаю, вы не этого ожидали и очень напуганы. Но представьте, как мы прославимся, если добудем голову этой твари? Давайте убьём чудовище! — Убить чудовище! Убить чудовище! — восторженно верещит Тога. — Томура, Томура, можно я его помучаю? Пожалуйста! — С телом делай что хочешь, — зловеще усмехается Шигараки, — но голову оставь целой. — Ура! — и она без тени сомнения бросается в атаку самой первой — успевает среагировать лишь Руми, выскочившая навстречу. — Ножи детям не игрушка, — яростно рокочет она, выбивая оный из ладони Тоги. Та мрачно хмурится. — Мешаешься, — и выхватывает второй — Руми едва успевает увернуться от удара, нацеленного точно в глотку. — Я не дам ей пройти! — кричит она. — Разбирайтесь с остальными!       Деревенщины оправляются окончательно — бесстрашие Тоги подало им пример, которому те безоговорочно последовали. И начинается побоище. Камиджи, игнорируя все законы физики, поднимается и тут же хватает кого-то, запирая за дубовыми дверцами; Тойя бросается под ноги, и подключаются прочие многочисленные подсвечники, метёлки, швабры и даже посуда — вилки колют, ложки бьют — задействованы все (кроме хрупких), и их действительно много. Их всегда столько было? О, господи, надо будет потом извиниться перед столовыми приборами… — Этот замок, — бормочет Шигараки, вышедший вперёд, — проклят, не правда ли? Ну и в заварушку меня втянул ваш пацан, Таками… но так даже лучше! Отец будет мной гордиться!       И он достаёт меч, всё это время покоившийся в ножнах под плащом. Кейго сглатывает. Всё это время ему ни разу не приходилось видеть, чтобы Шигараки в принципе брался за оружие — он только и делал, что играл в карты и пил. Может, это пойдёт им на руку?..       Шигараки, однако, двигается умело, с лёгкостью отбивая все атакующие его предметы. — Я не умею драться на мечах, — шепчет Кейго, сжав кулаки. — Тебе и не нужно, — отзывается Энджи на удивление спокойно, — иди, помоги Тойе и другим. Им займусь я.       Кейго кивает и в последний раз сжимает чужую руку. Клыки и когти. Он надеется, что до этого не дойдёт, но если Энджи потребуется всерьёз защищаться, у него, по крайней мере, есть, чем. Нырнув в самую гущу событий, Кейго оглядывается и посылает другу уверенную улыбку — они справятся! Но почему-то есть ощущение, что он упускает нечто… важное. Нечто, о чём он позабыл в самый неподходящий момент. Думать, однако, некогда — сюда действительно пришла вся деревня, исключая детей и стариков. Ох, после такого они точно не смогут жить в мире…       И он бьётся — исключительно, правда, кулаками. — Предатель! — гневно шипят со всех сторон. — Променял нас на монстра! Убить его! Убить вместе с чудовищем!       Он подумал бы о жалости, если бы всю его жизнь к нему и его друзьям не относились, как к отбросом; не перешёптывались завистливо за спиной, не осуждали лишь за то, кто он есть. Здесь никто и не думал осуждать его — к нему в конечном счёте отнеслись, как к дорогому гостю — по-доброму, со всей отдачей. Здесь его уважали. Здесь его любили. И Кейго тоже любит — их всех. И потому бьёт, не сдерживаясь — недостаточно, чтобы серьёзно травмировать, но так, чтобы ясно продемонстрировать своё отношение.       Эти люди (да, именно люди) за последний месяц стали его друзьями — и он приложит все силы для их защиты.       Тога Химико сильна и быстра — Руми понимает это с первого же удара. Маленькой садистке она, однако, не так интересна, как здоровяк за ней — оттого и смотрит Тога со злостью и пренебрежением. Не хотелось бы пускать её к этому… Энджи, раз уж он так дорог для Кейго. Он влюбился — сомневаться не приходилось. И Руми решила поверить ему на слово, несмотря даже на рассказы Фумикаге. Чёрт, Фумикаге… она же не предупредила… нужно закончить здесь поскорее! — С дороги, — рычит Тога, нападая вновь и вновь, — я хочу убить чудовище! — Да сдалось тебе это чудовище, — плюётся Руми, — я твой противник! — Ты не понимаешь. Я всегда мечтала убить такого, как он! Большой, сильный и разумный… я хочу услышать его крики! — Ты права. Мне не понять такой тяги к насилию, — Руми бьёт, бьёт и бьёт, но всегда мимо — Тога успевает уклоняться, — как насчёт сублимации? Может, писать или рисовать начнёшь, вместо того, чтобы мучить бедных животных? — Скучно, скучно, скучно! — Тога продолжает наступать — и один раз всё-таки попадает. Длинный, размашистый, болезненный порез увенчивает вовремя подставленную руку — на её месте могло быть лицо. Глаза, нос, рот и уши — уязвимые, слабые места. Всем известно, что Тога любит поиграться с жертвой — и предварительно наносит несмертельные, но ослабляющие удары, позволяющие потом всласть поразвлечься. Мерзкая, подлая тактика — но ей можно воспользоваться.       Стараясь не обращать внимание на ноющее и кровоточащее предплечье, Руми кружит и выжидает — Тога атакует всё быстрее и яростнее, тем не менее, избегая нанесения критического урона. Вероятно, дело старой привычки. Руми чувствует, что начинает уставать, и, разменявшись ещё несколькими ударами, останавливается, стирая со лба набежавший пот. — В чём дело, старуха? Спину прихватило? — ехидно щебечет Тога, хищнически облизнувшись. Да, вот оно — ослабить бдительность, подпустив поближе; заставить думать, что ты уже на последнем издыхании… так охотятся на хищников. Тога подскакивает и замахивается, и в этот момент Руми перехватывает чужую руку с кинжалом, застывшим в считанных миллиметрах от её носа. — Я уже говорила, — устало выдыхает она, — ножи детям не игрушка.       И она, избавившись от угрозы ножевого, прицельно бьёт Тогу в шею — и та безвольно обвисает. Удивительно лёгкая, но всё ещё подтянутая — Руми чувствует, сколь у неё плотное и твёрдое тело. Мышцы, позволяющие понять, сколько времени она уделяла тренировкам. Достойный противник.       Наконец оглядевшись, Руми обнаруживает, что нападающих стало значительно меньше — Кейго и прочие (господи, самостоятельно двигающийся и разговаривающий интерьер — она никогда это не забудет) добивают оставшихся, выгоняя из замка буквально пинками под зад. — Уходите! — орёт тот самый ржавый подсвечник. — И никогда не возвращайтесь! Круто я их, а? — А то, — ухмыляется Кейго и бьёт в лицо очередного нарвавшегося — даже жалко беднягу. Руми облегчённо вздыхает — может, предупреждать и не понадобится.       Но в этот момент раздаётся грохот, сопровождающийся знакомым скрипом двери — битва Шигараки и Энджи достигла пика. Ублюдок напрыгнул на Энджи, коего до этого теснил ко входу, и они кубарём покатились на улицу. Вот чёрт! — Кейго! — вопит она, однако остатки сопротивляющихся всё ещё мешают пробиться к нему — задержаться в любом случае придётся. — Он в опасности! Нельзя было выпускать его на улицу! Иди за ним, ну же!       И Кейго, побледнев, разом исчезает за дверью следом — и Руми ненадолго успокаивается. Его присутствие остановит Фумикаге. Должно остановить. А с этими… она расправится самостоятельно.       Шигараки до сих пор орудует мечом — и Энджи осторожно, неспешно отбивается, внимательно следя за его движениями. И почему Руми сказала, что он в опасности?.. Если не считать той странной сбивающей атаки, пока что превосходство Энджи очевидно. — Прекращай, — раздражённо вздыхает он, перехватывая лезвие двумя когтями, — тебе не победить. — Ты силён, — признаёт Шигараки на удивление спокойно, — а от этих… никакого толку, — он недовольно цыкает. — Они не готовы сражаться за тебя до последнего. В этом их главное отличие от моих людей. Уходи. Тебе здесь делать нечего. — Чёрта с два я уйду, — он чудом вырывает меч и продолжает атаковать — на этот раз быстрее и яростнее, — я должен одолеть тебя. И ради этого, — Шигараки нехорошо усмехается, — пойду на всё.       В сгущающейся тьме отсвечивает лезвие, летящее чётко по направлению к Кейго — и он едва успевает увернуться. Метательный ножик оцарапывает щёку — от боли он тихо вскрикивает, хватаясь за свежий порез. — Так легко увернулся, — тянет Шигараки скучающе, — что и ожидалось от Таками.       Воздух вновь прорезает страшный рёв — на этот раз во много раз громче. Энджи оглушительно рычит, запрокинув голову к небу, и вопль его полон не ярости, вовсе нет — это страх. Чистый, первородный, ничем не помутнённый ужас, который можно испытывать лишь за кого-то. — Энджи! — окликает Кейго, забеспокоившись. — Я в порядке, не переживай! — Не смей… его… трогать… — Энджи, однако, не слушает, и в мгновение ока становится кем-то другим. Припав на четыре лапы, вздыбив спину и осклабившись, он обращает весь свой страх на его причину. — Воу-воу-воу, — впечатляется Шигараки, — похоже я тебя разозлил, а? Давай же. Покажи свою истинную силу, чудовище!       Он не чудовище, — думает Кейго отчаянно. Не чудовище… но Энджи срывается с места и нападает — на четырёх лапах он стал двигаться ещё быстрее, ещё изящнее. Шигараки едва успевает отдёрнуть голову от щёлкнувшей в сантиметрах от уха пасти, с трудом отпрыгивает назад, когда к нему тянутся острые, как лезвия, чёрные когти. Шигараки не выживет, если его достанет хоть один удар. — Энджи, — кричит он, не осмеливаясь приблизиться, — остановись! Ты можешь победить без кровопролития! — Он чудовище, Таками, — шелестит Шигараки, несмотря ни на что, до странности спокойно, — а им свойственно убивать. Он и тебя убил бы когда-нибудь, — он замахивается мечом, но Энджи хватает его зубами и вырывает, отбрасывая в сторону. Теперь Шигараки абсолютно беззащитен перед лицом ярости зверя. Чёрт! Нельзя дать ему умереть!       Кейго не думает о том, каким надменным ублюдком был Шигараки, как уничижительно шутил и пожалел десяти золотых, для него являющихся сущими копейками — голова его пуста, когда он встаёт и раскидывает руки, защищая собой ослабшего и уставшего старосту. — Таками? — впервые он звучит по-настоящему удивлённо. — Почему? — Потому что я не мудак, Шигараки, — отвечает Кейго ровно. Энджи останавливается. Перестаёт скалиться и поднимается на ноги — и теперь перед ним вновь старый-добрый Лорд Тодороки — грустный и потрёпанный. — Прости, — тихо говорит Энджи, — я подумал, что он чуть тебя не убил, а дальше всё как в тумане. — Я не дамся так просто, — весело хмыкает Кейго и делает шаг вперёд с намерением обнять.       Повисшую тишину взрезает молниеносный свист стрелы. Кейго слышит, как она втыкается, но не видит, куда именно и откуда вообще прилетела. Постойте, стрела?..       Голубые глаза Энджи поражённо распахиваются. — Из-за спины, — шепчет он сдавленно, — она прилетела из-за спины… — тело его пошатывается и плюхается на колени. И Кейго, оббежав его, действительно видит стрелу, плотно застрявшую в плоти между лопаткой и позвоночником, искусно минувшую основание крыльев и достигшую своей цели. Никто в деревне не стреляет так умело. Никто, кроме… — Кейго! — вопит запыхавшийся Фумикаге, вынырнувший из тьмы. — Ты точно можешь уходить! Мы победили!       Кейго, услышав ещё один родной голос впервые за месяц, не находит в себе сил порадоваться. Он опускается на колени, осмотрев вздымающуюся спину тяжело дышащего Энджи — вокруг стрелы всё набегает свежая кровь, пачкая рубашку. Фумикаге прекрасно видит в темноте и не менее хорошо стреляет. Он, к тому же, наверняка тренировался, надеясь вызволить бедного брата из лап жестокого зверя. — Кейго? — вновь зовёт его Фумикаге. — Что случилось? Пойдём домой! — он тянется к нему, но его, на удивление, останавливает не кто иной, как Шигараки. Староста молча и серьёзно качает головой. — Когда он выскочил, чтобы защитить меня, зверь не тронул его. И взбесился он из-за ранения Таками.       Из замка, наконец, выбегает Руми — за ней подтягиваются и дети Тодороки, и их прислуга во главе с Тойей. — Опоздала, — выдыхает она обречённо, — это был наш план. Если у Шигараки не получается победить, он выманивает Энджи к Фумикаге. Прости, Кейго. Я хотела предупредить, но всё так быстро началось…       Он качает головой. Тойя, наконец разглядев, что происходит, к ним практически подлетает — на всей скорости своей единственной ноги. — Папа? — полным неверия голосом шепчет он. Тойя — вечно самоуверенный, насмешливый и ехидный зовёт папу — жалостливо и несчастно. Впервые на памяти Кейго. — Что произошло?.. — Кейго, — хрипит Энджи — и он осторожно приподнимает его голову, кладя на колени, — прости меня… за всё. — Не извиняйся, — надломленно отзывается Кейго. — И ты, Фумикаге, — он не слушает, переведя помутнённый взгляд на исступлённо замершего Фумикаге, постепенно начинающего осознавать, что натворил, — я заслужил это. Так что… ничего страшного. Не вини себя. Кровь за кровь. Настал час расплаты. — Чушь собачья! Разве ты недостаточно страдал? Не доказал, что способен исправиться? Не смей умирать! Только не сейчас, Энджи… пожалуйста…       Большой, тёплый Энджи. Сильный, умный, красивый Энджи, едва заметно улыбающийся его шуткам, держащий на руках важничающего Тойю, робко поглядывающий на своих детей полными чудовищного чувства вины глазами. Подаривший ему потрясающее ощущение полёта, раскаивающийся и исправляющийся, будто постепенно пробуждающийся от долгого сна. Кейго впервые подружился с кем-то ещё; впервые жил там, где все принимают его таким, какой он есть. Пожалуй, один из лучших моментов его жизни, закончившийся столь нелепо и страшно, по вине того, кого он тоже любит всем сердцем. Любит. Любит… — Кейго! — обращается к нему Тойя внезапно властно. — Ты же… ты, наверное, хочешь что-то сказать ему? Это может быть твой последний шанс.       Сказать? Тойя прав. Он молчал, прятался и не хотел признавать, пока не стало слишком поздно. Напоследок… Энджи заслуживает знать. — Знаешь, я никогда не думал, что когда-нибудь окажусь в такой ситуации. Это так… странно. Рассказать — не поверят. Заколдованный замок и чудовище-похититель, с которым я подружился. Но… я не жалею. Мне почти никогда не было так же хорошо, как здесь, так что… спасибо за всё. Извини, что не смог снять проклятье. Я люблю тебя. Я правда очень тебя люблю, — Кейго прижимает его к груди, отчаянно жмурясь. Не этого он хотел. Не здесь. И не так. — Я тоже тебя люблю, — одними губами шепчет Энджи. И закрывает глаза, вконец обессиленный. Кейго зарывается лицом в его шерсть на затылке — меж рогов. Коротко целует и гладит уже остывающее тело, чувствуя подступающие к горлу слёзы.       Он не плакал, когда не смог спасти мать, и та сгорела в огне. Не плакал, когда однажды утром обнаружил отца мёртвым. Когда перепуганный до полусмерти Тёмная Тень вернулся один. Когда осознал, что останется здесь навсегда. Он всегда оставался достаточно сильным, чтобы сдержаться — пережить и идти дальше.       Но сейчас он не чувствует себя способным пережить и идти дальше. Сейчас он хочет лишь одного — остаться здесь, прижимая к себе Энджи, пока не испустит дух и не воссоединится с ним. — Энджи, — повторяет он, — я люблю тебя, Энджи…       И его озаряет сияние. Настолько яркое, что Кейго, даже зажмурившись, ощущает резь в глазах — отовсюду слышатся растерянные крики, и Энджи — сверкающий, как тысячи сокровищ — поднимается в воздух — за счёт лишь одной неведомой силы. Стрела выпадает из его тела, и он, чуть приоткрыв глаза, видит, как исчезает шерсть, растворяются рога и крылья — а дальше всё пропадает во вспышке, озарившей лес на много километров вокруг.       Оглушающая, всепоглощающая — будто само солнце взорвалось. — Мои руки! — радостно орёт кто-то, как только Кейго приходит в себя. — Мои ноги! Я снова могу сделать вот так, — разносится топот, — и вот так! И вот так! Смотрите все! Я человек! Я человек!       Некий рыжий юноша странно вытанцовывает, дрыгая руками и ногами так и эдак, будто впервые за десять лет почувствовав их вновь. Ах, да. — Из тебя дерьмовый танцор, Тойя, даже не пытайся, — задушено смеётся Кейго. Он оборачивается — глаза у него, оказывается, такие же голубые, как у Энджи. — Ещё научусь, — ухмыляется тот, но улыбка его меркнет, когда он оборачивается на распростёршегося неподалёку отца. — Папа! Папа, ты в порядке?       Энджи не шевелится несколько секунд, но, после того, как Тойя начинает его тормошить, резко открывает глаза. Поднимается. Оглядывается несколько растерянно — Кейго заворожённо разглядывает его лицо — грубое и мужественное; шрам, пересёкший левый глаз, огненно-красные волосы — такие же, какой была шерсть его чудовища. — Тойя? — спрашивает он сына поражённо. — Это правда ты?.. ты так изменился. — Десять лет прошло, пап, — хихикает Тойя, мелко дрожа, — конечно, я изменился.       Он без раздумий крепко обнимает отца, любовно ткнувшись носом в его шею. — Наконец-то ты вернулся, — урчит Тойя, и Кейго слышатся слёзы. — Мы все вернулись, — подросток — не старше Фумикаге — выглядывает из-за дверей, — посмотрите. — Господи, какого хрена происходит, — стонет Шигараки, но его уже никто не слушает, спешно возвращаясь в помещение.       Кейго на ватных ногах плетётся следом — и его хватает Фумикаге. — Кейго, прости, я не знал… — Всё в порядке, — увещевает он, слабо улыбнувшись, — главное, Энджи жив.       Он осторожно отцепляет Фумикаге, стискивает его ладонь и тянет за собой, безмолвно знаменуя их примирение.       Шото мчится в западное крыло, Тойя и ещё двое молодых людей (очевидно, Фуюми и Нацуо) следуют за ним, замыкает процессию Энджи. — Энджи! — Кейго, не выпуская Фумикаге, настигает его, и тот останавливается. — Там… моя жена, — тихо говорит он, — она и была проклятьем. Я должен убедиться, что она в порядке. — Я пойду с тобой, — мягко отзывается Кейго. — Спасибо. Я… виноват перед ней.       Кейго молча берёт его за руку, и они так и идут — втроём.       На втором этаже стоит и смотрит в окно женщина с белоснежными волосами и прямой спиной. На расстоянии десяти шагов вокруг неё столпились взволнованные Тодороки за компанию с невольными свидетелями — никто не осмеливался подойти ближе. — Сколько времени прошло? — спрашивает она, и голос её шелестит, подобно морскому бризу. — Я помню эту яблоню гораздо ниже. — Ровно десять лет, мам, — Тойя первым делает шаг вперёд, — мы сняли проклятие спустя десять лет. — Неважно, как долго это заняло. Самое главное, что вы справились, — незнакомка оборачивается, и Кейго видит, сколь мягко она улыбается. — С возвращением.       Тодороки отмирают, бросаясь в материнские объятия — лишь Энджи продолжает стоять поодаль, потупив взгляд. — Иди, — Кейго осторожно отпускает его, — она наверняка рада тебя видеть. — Думаешь? — Знаю.       И Энджи подходит — осторожно и нерешительно, словно опасаясь чего-то. — Рей, — заговаривает он, ссутулившись, — прости меня. Я был неправ. — Выпрямись, — приказывает Рей, и Энджи беспрекословно слушается, печально глядя сверху вниз. И она протягивает руку — белую и изящную — предлагая рукопожатие, — я рада, что ты понял.       Энджи принимает негласное перемирие, благодарно кивая. — Я вспомнил, ради чего сражался. ***       С Шигараки всё проходит на удивление гладко. — Не думал, что ты самоубийственно кинешься защищать такого, как я. За мной должок, Таками. — Надеюсь, ты выберешься отсюда, — серьёзно отвечает он. — Не сомневайся, — усмехается Шигараки. И уходит — с Тогой, перекинутой через плечо. — Может, хоть теперь он одолжит нам денег? — интересуется Руми, опёршись о его плечо. — Думаю, да. По крайней мере, к карточному долгу он относится серьёзно. — Вот именно, к карточному. А к обычному? — Да будет вам, — ворчливо встревает Фумикаге, — надо радоваться, что он хотя бы простил нам… это всё. — Но простят ли остальные? — вздыхает Кейго. — Это не так важно, — за ними возникает громоздкая тень Энджи — даже будучи человеком он почти таких же внушающих размеров, — скоро мы пойдём в город. — Мы? — недоверчиво спрашивает Фумикаге. — С каких пор ты с нами? — С этих самых. Шото тоже с нами, кстати. — Так ты согласен! — восторженно восклицает Кейго. — Как я могу не согласиться, — нежно улыбается он. — А как же замок? — Руми скрещивает руки на груди. — Тойя за ним присмотрит. Надоело быть лордом. — Ну ты и чудак. — Под стать вам.       Кейго, не выдержав, смеётся, а потом неожиданно для всех (и себя в том числе) обнимает Энджи за шею и тянет вниз, прижавшись в коротком поцелуе. — Всегда хотел так сделать, — чуть застенчиво признаётся он, и Энджи внезапно притискивает его сильнее — руки у него, по ощущениям, каменные. И целует в ответ — куда глубже и дольше — так, что у Кейго невольно подкашиваются ноги. — Бе-е-е, ну и гадость, — недовольно кривится Фумикаге, — зачем они суют языки друг другу в рот? — Привыкай, — Руми ехидно тычет его локтём под рёбра. — Ты просто завидуешь, — хохочет Кейго, не выпуская Энджи из объятий. — Было бы чему, — он демонстративно закатывает глаза. Но, не выдержав, хихикает тоже — и они все отправляются обратно в замок — чтобы начать собираться. ***       Ходит легенда, что где-то глубоко в тёмном лесу и по сей день стоит замок Лорда Тодороки, полный жизни и смеха. Когда-то давным-давно Энджи Тодороки разгневал лесную ведьму, наслав на себя страшное проклятие, обратившее его в чудовище. Но в один прекрасный день туда заявился простой деревенский парень с большим и добрым сердцем, что смогло укротить безумие монстра — Лорд полюбил однажды и навсегда, и это помогло освободиться ему от оков страха и ненависти, висевших на нём с самого рождения. Кейго Таками был прекрасен — и душой, и телом — тем не менее, он смог разглядеть что-то хорошее даже в таком человеке, как Энджи. Они путешествовали вместе до самой смерти, и никакие препятствия не смогли их разрушить клятву их любви — вечную и столь же чудесную, как сияющие в ночном небе звёзды.