без самодурства

обычный будний день. солнце выедает глаза, а маразматичные профессоры мозги студентов. все они были на один сорт, абсолютно все — старые, выжившие из ума и выгоревшие преподаватели, неспособные объяснить материал нормально и сходу заваливающие людей работами на проверку — та ещё экзекуция по ложному обвинению. олег шел по коридору университета с тяжелым дипломатом в руке, совсем не беспокоясь о том, как именно будет вести лекцию. студенты его обожали и по-настоящему отдыхали на парах, несмотря на достаточный обьём информации, которая поступала в их умные или не очень головы. олег совсем не беспокоился из-за этого. нет, совсем нет. но это не значило, что беспокойство не испытывает его и не терзает во всех смыслах... ему хотелось поскорее провести пары и уйти пить кофе в столовую, болтая с поварами о погоде, потому что последние полгода его нервная система уже не выдерживала всего наплыва. проф. выгорание, переутомление, за ним и эмоциональное выгорание... дошло даже до того, что его даже собственное отражение не устраивало. где-то осунувшееся, с проступающими ребрами. голод выглядел совсем некрасиво, не так, как его представляют бедные, извращенные умы анорексиков. а больше всего доводили эти отвратные приставания, которые он даже отвергнуть не мог из-за внутренних противоречий и противности человека... обычно человек в таких условиях не выживает. и нет, самоубийство совсем не добровольно — его вынуждают пойти на это обстоятельства, убеждения о том, что смысла нет или же все правда плохо, психика не справляется и просто отключается. это как смертельная инъекция — и то ты даешь на нее согласие только потому, что уже не можешь терпеть адскую боль и муки, исходящие от твоей раковой опухоли. а моральная боль распространяется именно так — безжалостно и с метастазами. олег этого придерживался, но слишком боялся, и просто вынужден был изо дня в день бегать из дома в университет, с университета домой. проблема заключалась в том, что дима селиванов — тот самый загадочный ловелас, — патологически не разделял людских эмоций, и не потому, что он аутист или имеет какие-то иные отличия мышления, а потому, что он козёл. самый настоящий. и, увы, олег потерпал из-за своих чувств еще больше, потому что его пошлость, бывало, ему нравилась, смущала, притягивала... но отторгало его студенство и человеческие факторы. он не мол встречаться с мудаком, к тому же льнущим таким образом так к ааждому второму... просто не мог. но вот он снова слышит шаги в коридоре, широкие, не совсем быстрые, с особенно гулким звуком... трудно было не узнать, кто это, и от этого его зубы невольно скрежетали. только этого не хватало. только этого, блять, сейчас не хватало. он еще не зашел, а олег уже мысленно просит его выйти... но он не выходит. он стоит, дурманит его взглядом и думает, как бы эффектнее поприветствовать. нам же нужно обязательно выделиться, поставить ногу на ногу... — приветик. — не вынуждай меня ругаться. о никаких дополнительных у нас с тобой речи быть не может. — о, так вы хотите перейти сразу к делу? даже без уроков? — дима похотливо прищурился, — в тихом омуте... в последний момент олег отворачивается к доске и молчит, тяжело дыша... а затем дима замечает, как его спина начинает дрожать. — так что, мы... — как же я устал, как же я уже у-устал от тебя, селиванов! — голос олега дрожал и заметно понизился – он все же не смог сдержать слез... — как я устал от твоих выходок, слов, поведения! думаешь, что у меня в жизни нет проблем, что мне не плохо? что я какой-то так сухой ворчливый урюк, который... — слезы становились буйнее, настолько, что он уже судорожно вдыхал воздух, — которому просто нравится тебе отказывать? ну посмотри, посмотри на себя со стороны, на свое поведение! мне хочется КРИЧАТЬ от того, как ты себя ведешь, говоришь эти отвратительные вещ-щи.. боже! — он осел на стул, буквально содрогаясь от собственных рыданий. его глаза были настолько красными, что белков за этой краснотой почти не было видно. — зачем ты это делаешь? почему я?.. почему ты ничего не понимаешь, почему ты позволяешь себе так вести с челове-еком, если ты ПЛЕВАТЬ хотел на его чувства и раны? да потому что ты черствый, эгоистичный, и тобой движет только желание соития, тупого, тупого соития... а я устал, понимаешь, устал! я уже в университет не могу нормально зайти без твоего взгляда, ГОСПОДИ... — олег, выдохшийся и совсем разбитый, рухнул на свои руки, захлебываясь от своих рыданий, — как же ты меня доста-ал... он не поднимал своей головы. олег горько плакал, совсем не удивляясь тому, что дима молчит — он ничего не может больше с... на его руку вдруг легла рука. олег, остановив рыдания, скорее бы поверил, что это бог коснулся его руки в желании наставить, чем в то, что это дима к нему подсел в каком-то порыве. но когда он поднял заплаканные глаза... он никогда не видел диму таким, и это не было похоже на его мастерскую актерскую игру — олег умел различать эмоции. поджатые губы, символизирующее то, что человек осознал, что наделал; брови в единой печальной дуге... все это его выдавало. но он молчал. молчал и вглядывался ему в лицо в поиске ответов. он прикусил губу и наконец серьезно спросил: — получается... получается, ты себя чувствовал так, как будто я к тебе домогался? олег нерешительно кивнул, слизывая с губ соленые слезы. дима не нашел слов и вместо этого зажмурился так, будто ему дали пощечину... а потом покачал головой... — блять... все мои похождения, какими бы их не считали, были всегда, ну... с согласием? — он заморгал, упираясь взглядом в парту. — я понимаю, это звучит очень глупо, но... — не выдержал и впился руками в волосы. — вот же блять... какой же я мудак! почему я сразу не понял?! — будет тебе уроком... — тихо всхлипнул олег, — не все люди хотят... ну... — я понял, — поджал губы дима и резко встал от того, что в аудиторию кто-то ломился: — олег михайлович! извините за беспокойство, я... — не время, сейчас не время! потом зайдешь! — шикнул дима в лицо студентке и захлопнул дверь. — о господи... сейчас ты, конечно, на многое мне глаза открыл. — у тебя плохо получается поддерживать словесно, не пытайся, — выдержанно улыбнулся олег блестящими от слез щеками. — так... я и без того перед тобой разоткровенничался, так что ты можешь... — нет, не можешь! — неловко воскликнул дима, — давай я... — ну вот, опять ты не берешь ни за что мое согла!.. — нет-нет-нет, просто, бля, сядь за стол, подожди, пожалуйста! — дима непривычно для своего типажа затараторил и активно зажестикулировал, усаживая олега обратно за стол. тот уже с интересом наблюдал, что же дима будет делать, а тот уже тяжело вздыхал от того, как сформулировать мысли в своей голове. — ладно... чай. — что "чай"? — ну чай, чай будешь? — немного раздраженно взвыл дима, всплеснув руками, — из.. извини. просто. будешь. чай? — ...да, давай, — с интересом и пугающим спокойствием согласился олег, и, опережая димин вопрос, ответил. — без сахара, не очень крепкий. — да... ладно, — и дима встал посреди аудитории, растяренно опустив руки. — блять. а... — подсобка сзади тебя, — олега впервые пробило на небольшую улыбку. очень уж нравилось наблюдать за тем, как дима рушит своего мудаковатого самца и становится настоящим – а у него уже не было в этом сомнений. и он очень, очень был похож на костю. или костя на него. дима, сдержанно кивнул, исчез, и через пару минут уже вернулся, неся в руках кружку и пару задубелых ирисок. — я нашел это в шкафу с заваркой, так что... олег, наслаждаясь открывшимся видом, принял чашку. — спасибо, — но не смог сдержать еще одной улыбки. дима это заметил: — чего ты так улыбаешься? — да так... напоминаешь мне кое-кого, — олег отпил немного. чай с его рук был определенно вкуснее, — все-таки, ты в какой-то мере самодур... тебе идет быть таким, как ты сейчас. — ой, брось вот эти философические штучки! — раздраженно фыркнул дима, — я такой, как и обычно. — ты такой красивый, пока не открываешь рот, — хохотнул олег, допивая остывающий чай, — и это не философия... это жизнь. и лучше бы тебе её провести искренне, а не в нарциссичных иллюзиях. олег был готов поклясться о чем угодно, но после его первоначальных слов димины щеки как-то резко порозовели, и судя по тому, как дима заморгался после вторичных, он что-то понял, и это лучшее, что могло случиться. может, у него даже есть шанс... и на израненное сердце олега в том числе.