Безумно [бес]сердечно

      Торжественный вечер в советском посольстве действовал на меня странно. Раньше на подобные приёмы меня обязательно сопровождал сэр Хамфри. Но несколько дней назад он ушёл на повышение, а с новым постоянным секретарём Министерства административных дел мы не то чтобы поладили: у бедняги полностью атрофировано чувство юмора. И совершенно нет шарма.       Заканчивались последние часы кануна нового (восемьдесят третьего) года. По-русски, кстати, замечательно непроизносимо: [Sochel’nik]* — ну невозможно же! — если я правильно записал на салфетке, чуть-чуть пофлиртовав за аперитивом с эффектной переводчицей-синхронисткой (и, готов поспорить, «медовой» шпионкой).       В шумной толчее гостей я заметил мелькнувшего рядом с ПМ сэра Хамфри. Мне пришло в голову, что в смокинге с белым галстуком и крахмальной манишке больше всего он напоминает чёрного кота с белой грудкой... Очевидно, я уже успел несколько захмелеть.       Наблюдая, как мой экс-секретарь следует за премьер-министром, я ощутил острую грусть. Несмотря на очередной фужер игристого шампанского в руке и общее праздничное ликование вокруг (или именно поэтому), я почувствовал себя тоскливее некуда. Одиночество в толпе... как тут не напиться.       Я увидел, как Хамфри тепло рассмеялся чьей-то остроте, и у меня окончательно скисло настроение. Настолько, что захотелось вообще сбежать отсюда в ближайший паб.        Вместо этого, из присущего моему характеру ослиного упрямства, я направился прямиком к Номеру Десять и на ходу сочинил, что её-де разыскивал по срочному делу Номер Одиннадцать*. Когда она, сердито стуча каблучками, устремилась прочь, я заявил сэру Хамфри, решительно завладев его локтем, что мне необходимо переговорить с ним в спокойной обстановке.       Он взглянул на меня с вежливым удивлением, но послушно отправился за мной через залу, потом по длинному коридору, и по лестнице вниз…       Каким образом я собираюсь излить ему душу, я имел весьма смутное представление. И вовсе не думал, куда тащу его — просто хотелось попасть с ним в тихое и укромное место, подальше от праздничной сутолоки. Случайно нам повезло выйти в достаточно большой зимний сад. Где под сенью непонятного развесистого деревца (на табличке чудным кириллическим алфавитом, буквы которого походят на столы и стулья, значилось таинственное [Kl’ukva]), мы опустились на изящную кованую скамью.       Я в нерешительности посмотрел на своего экс-секретаря, готового внимать моим речам с хорошо знакомой очаровательной, хоть и слегка насмешливой, полуулыбкой. Выигрывая время, я уставился себе под ноги, затем на остеклённую крышу — отсюда хорошо бы полюбоваться фейерверком чуть позже. Сделал вид, что меня ужасно заинтересовало раскидистое растение, всё в новогодних огоньках, в тени ветвей которого мы укрылись. Откашлялся. Откашлялся ещё раз...       Мы с Хамфри проработали плечом к плечу в Министерстве административных дел полтора года, а я по-прежнему почти ничего не знал о нём, кроме нескольких разрозненных фактов. И того, что на свою беду, с каждым днём сильнее и сильнее увлекаюсь им.       Я знал, к примеру, что, разменяв пятый десяток, он так и не умеет водить автомобиль: и что его квартира находится ровно в тридцати пяти минутах неспешной прогулки пешком от здания министерства (несколько раз я подбрасывал его до крыльца) — и буквально в паре шагов от любимого клуба.       Что вместе с остальными постоянными секретарями он не вылезет из опер и балетов (где они плетут козни против нас, министров) — но насвистывает и напевает под свой длинный нос, когда думает, что я не слышу, популярные мотивчики из классики американских киномюзиклов да музыкальных спектаклей, что идут у нас на Вест-Энде. Не удивлюсь, если однажды мы столкнёмся с ним в буфете во время антракта одной из премьер.       Знал, что в МАД он работает с самого его основания в середине шестьдесят четвёртого, то есть уже тридцать лет. И что примерно тогда же, по слухам, ему случилось тяжело переболеть влюблённостью в Икс, ныне уже покинувшего высший государственный пост (иногда, для разнообразия, речь шла о какой-нибудь другой уайтхолльской либо вестминстерской шишке, или об иностранном сановнике, или даже о ком-то, имеющим отношение к королевской семье... а то и о популярном дикторе с Би-би-си!), о чём изредка продолжали ещё судачить и по сей день. Закончилось там всё как-то не особенно счастливо, хотя и без трагических карьерных последствий для расправляющего крылья молодого, подающего блестящие надежды правительственного секретаря. При этом в глаза, разумеется, никто бы не посмел оскорбить сэра Хамфри Эплби и намёком на ту давнюю историю сейчас... Единственное облачко, роняющее крохотную, едва заметную тень на его в целом безупречную репутацию образцового госслужащего образцового государства.       И я опасался, как бы призраки запутанного и таинственного служебного романа из его прошлого не удержали Хамфри от того, чтобы поверить искренности моих чувств и разделить их.       Я — наивно ли, самоуверенно — считал, что вижу его насквозь: не был он тем сугубо асексуальным ангелом (на мгновение павшим, но моментально взявшимся за ум и преодолевшим «неестественные склонности»), которым старался с тех пор слыть. Принёсшим в жертву служению Короне всю свою частную жизнь. Убеждённым холостяком, женатым на работе. Бесстрастным, бессердечным.       Были же наверняка и у него время от времени полуслучайные торопливые приключения: в примерочных на Сэвил Роу, или, скажем, в общественной уборной «Хэрродз». Представить его с каким-нибудь проходимцем в тёмном переулке за одним из сомнительно-знаменитых баров Сохо, или в объятиях незнакомца на просторах Хэмпстед-Хит, казалось чересчур даже моему дикому воображению (незнакомца при этом оно исправно наделяло узнаваемыми автопортретными чертами)...       — Хамфри, — голос у меня стал совсем хриплый, так я был взбудоражен (отчасти мелькнувшими в мыслях картинками). Я совершал ужасную глупость, но не желал по-другому: — Хамфри… — (Чёрт возьми, как же тяжело находятся слова. И как хочется курить!) — Я заранее прошу прощения у вас за то, что сейчас наговорю…       Тут же заподозрив неладное, он попытался отвлечь меня, спросив вдруг о делах министерства, но я проигнорировал обманный манёвр:       — Нет, я должен кое-что вам рассказать. И дело не в том, что я перепил на приёме!..       Хамфри сдался: видимо, мольба в моём голосе слышалась настолько громко, что он не мог сделать вид, будто не замечает моего странного, отчаянного настроения.       — Но вашей вины в том, что произошло… что происходит, нет.       Я сделал паузу, ожидая, что сейчас он спросит, что, собственно, со мной творится, и при чём тут, дьявол побери, он. Но нет — сэр Хамфри, как обычно, был сама сдержанность и осторожность.       — Вам не в чем себя упрекнуть. Всё то время, что мы работали вместе, вы вели себя идеально. Во всяком случае, в этом плане...       Хамфри рассматривал резные листочки проклятой разлапистой Kl'ukwa. Новогодняя гирлянда отбрасывала разноцветные блики на его порозовевшие скулы — топили здесь слабовато. Я вздохнул, прочувствовав всю безнадёжность ситуации.       Пора было переходить к сути:       — Да, никто в целом свете не нашёл бы, в чём вас укорить. А я… что ж, — я виновато развёл руками, — должен признаться, что я ужасно... — (вот он, момент истины!) — ... ужасно скучаю по вам.       Разрази меня гром!       Я-то думал, мне хватит пороха, чтобы выложить ему всё, чтобы бросить своё сердце к его ногам. Но в последнюю минуту благоразумие (нет, трусость!) взяло верх.       Я с досадой вскочил со скамьи. И чего, спрашивается? Разволновался хуже мальчишки.       — Господин министр?.. — сочувственно проворковал мой бывший секретарь. Щёки у него совсем раскраснелись от прохладного воздуха. Он потянулся было, чтобы дотронуться до моего предплечья, но на полпути замер, убрал руку.        Я ожидал от него кривой ироничной усмешки. «Соскучился»! Как же, убедительно: едва неделя минула с его перевода в офис Кабинета. Но раз прошло целых десять секунд, а Хамфри ещё не поднял меня на смех, может, дело не безнадёжно?..       — Благодарю вас, господин министр, это очень мило с вашей стороны, — продолжился после паузы его церемонный ответ. — Уверяю, я тоже не без ностальгии вспоминаю утренние совещания с вами в Министерстве админи…       Я не дал ему закончить предложение. Страшно сердясь на себя за трусость, по-прежнему не в силах прямо посмотреть ему в лицо, я выпалил:       — Но на самом деле я собирался сказать, что ужасно, по уши влюблён в вас.       Вот! Мяч теперь на его половине корта.       Думается, он тоже давно видел меня насквозь: знал, что творится у меня на душе, но наверняка предпочёл бы и дальше закрывать глаза на очевидное, не загони я нас в угол, раскрыв карты.       Теперь уже Хамфри отвёл взгляд и смотрел куда угодно — только не на меня.       Тянулись секунды.       Наконец, с болезненной гримасой сожаления, он опустил голову и едва выговорил:       — О, мой дорогой министр… Я благодарен вам за ваше смелое, — (читай «идиотское»), — признание… Но, тем не менее... это невозможно, абсолютно немыслимо, попросту безумно, небезопасно, чрезвычайно безответственно.       Вот уж чего я не ждал — это того, что несмотря на произносимую отповедь, он растрогается от моего признания почти до слёз. А раз музыка и слова не совпадают..!       Ни у каких призраков прошлого нет ни малейшего шанса.       — Милый, дорогой Хамфри, — начал я ласковые уговоры (неизменные мои ослиное упрямство и надежда), — ну почему же «невозможно»? Нет, возможно! Невозможно — произнести Satchieln'ek c первого раза, попробуйте — потом вам расскажу, что это (нет-нет, приличное). И вы опять морочите мне голову — я уже кристально ясно понял: вы относитесь ко мне так же, как я к вам. Скажите честно, я ошибаюсь?       — Не ошибаетесь, но… — он запнулся, раздумывая, подбирая короткое и доходчивое объяснение. Упрям не меньше меня, в этом мы схожи! — Человек не всегда должен получать всё, что ему только заблагорассудится, если это может ему навредить. Согласитесь, господин министр, разве правильно, например, давать виски алкоголику?..       Ну и ну! Это и есть его лучший аргумент против? И ведь мы заключили негласное соглашение о том, что забудем тот приём в Кумранистане. Да, я переусердствовал с фляжкой во дворце, зато он перебрал шампанского на борту самолёта и проспал на моём плече весь обратный рейс!..       На всякий случай решил уточнить, прежде чем вернуться к главному:       — Хамфри! Вы, что же, на самом деле считаете меня алкоголиком? Сегодня я пьян (в основном) от любви.       Наконец-то он встретился со мной взглядом. И я никогда прежде не видел в этих тёмных омутах столько чертенят, столько озорных искорок:       — Что вы, дорогой министр, и в мыслях не было. Прошу прощения, вероятно, выбранное сравнение не слишком удачно, не представляю, по какой причине именно оно первым приходит на ум в вашей компании!..       Я предупредил:       — Хамфри, мне кажется, я вас сейчас поцелую.       — Мне тоже так кажется… — здесь он осмотрелся по сторонам, и сперва я решил, он опасается случайных свидетелей. (Вполне разумно: ко всему прочему, мы находились на «вражеской территории», в чужом посольстве!) — Как считаете, нам посчастливится найти здесь омелу?       И знаете? Мы нашли целых три!