Операция «Живой Ёлк»

      Проливной дождь не помешал мне припереться в тот ТРЦ. И даже то, что из кофе я пью только чёрный, без сахара, молока и прочих добавок, потому-то Старбакс мне не особо-то дался со всякими своими «Флэт Уайт», «Латте Маккиато» и остальной понтовитой ерундой — тоже мне совсем не помешало идти не куда-то там в ТРЦ, а именно в Старбакс. Правда, я ещё туда не пришла, и только подхожу к застеклённым дверям ТРЦ, но направляюсь-то я именно туда. Мне не помешало даже то, что сегодня мне было до ужаса лень выходить из дома. Ничего мне не помешало.       Вероятно, потому, что цель прихода в несчастный Старбакс забивала собой все остальные хотения и нехотения.       Я нетерпеливо толкаю карусельные двери, и пока они просто кошмарно медленно едут, я закрываю зонтик, забрызгав дождевой водой стёкла, и кладу его в сложенном виде в сумочку. Ребёнок, который шёл впереди меня и смотрел в мою сторону, вздрогнул от неожиданности. Я улыбаюсь, но ему отчего-то несмешно, и он с довольно огорчённым выражением лица поворачивается к маме и дёргает её за оттопыренный карман пальто.       Не успеваю я и три шага пройти от карусельных дверей, как откуда-то, а откуда — я сама ещё не поняла, выходит Ирацибета с довольно мрачным выражением лица. На ней винного цвета джинсы скинни, чёрное пальто с отделкой в тон джинсам на стоячем воротнике пальто, карманах и подоле. Изящные чёрные ботинки на толстом каблуке дополняют образ.       Хочу что-то сказать, но рот только открывается, а из него сипло выходят нечленораздельные звуки.       — А… Э-э-э… м-м-м, — пытаюсь говорить, но то ли от неожиданности, то ли от ещё какой-то фигни, не могу собрать растерявшиеся мысли в кучу.       — Да-да, привет, я тоже рада тебя видеть, — дразнится она, и я не могу не улыбаться. — Кто-то опоздал на шесть минут. Не знаешь, кто это?       — Были пробки, — виновато произношу я, как будто это по моей причине те перекрывшие дорогу автомобили столкнулись.       — Пешком не судьба?       — Сами видели, — осекаюсь я, но повторять сказанное, хоть и правильно — не хочу, поэтому, продолжаю. — Дождь же. Я бы промокла.       — Ладно, — хмыкает она. — Сейчас пойдём тебе выбирать униформу горничной.       Я только хлопаю глазами, и прежде, чем успеваю возразить, она меня перебивает, толкая в плечо:       — Совсем шутки не понимаешь! Вот и где твои журналистские навыки, если ты толком сейчас ничего сказать не можешь, а только стоишь и как рыба молчишь?       — Я теряюсь… — хотелось ещё добавить — «с тобой», чтобы было понятнее, но слишком я смущена, чтобы говорить ещё такое.       — Потеряйся уже поскорее, и веди нормальный диалог, — как бы приказывает она, и приходится повиноваться, потому что… чёрт, просто «потому что». Без продолжения.       — Хорошо, — всё ещё смущённо соглашаюсь я, и для себя осознаю, что лично для меня смущение — самое худшее чувство в жизни. Потому что приходится контролировать себя и фильтровать базар, а это очень сложно, когда пребываешь в таком состоянии. Вот и замкнутый круг, только молчать можешь и ругать себя за каждую мысль, которая думает то, что ты не можешь говорить вживую. — Пойдём в Старбакс? — вот, первый раз за тыщу лет я хоть что-то с претензией на ум брякнула.       — Фи, ради кофе с пирожными тащиться туда? Нетушки. Я успела проголодаться, пока ждала копушу-тебя, — она машет рукой и оглядывает меня с головы до ног. Её взгляд останавливается на моих ботильонах, и теперь и я вынуждена на них посмотреть… Ой, забрызгались. Ну, и не такое случается, когда так торопишься, что аж забываешь забрать сдачу у таксиста.       — Так мы же… в Старбакс и собирались изначально… — слегка растерянно бормочу я.       — А я изначально собиралась сделать так, чтобы ты работала у меня, и, что, теперь будем делать всё так, как собирались делать изначально? — снова колкая фраза от неё, которая электрическим током проходит по венам, из-за чего я почти вздрагиваю.       — Хорошо, а куда ты предлагаешь?       — А ты?       — А я?.. А я не знаю.       В ТРЦ играет рождественская уютная музыка, с бубенцами и праздничными мотивами, а мы морозимся возле входа, пытаясь решить — куда нам пойти.       — Кстати, а как у вас в «Wonderland» подготовка к Рождеству? — меня осеняет. Наконец-то нормальная тема для разговора. — Миране уже сшили костюм снеговика? — я улыбаюсь и хихикаю.       — Да какой снеговик! Этой оленихе только костюм оленя, максимум, — серьёзно говорит она, без намёка на улыбку и шутливость, так что я ещё не сразу понимаю, шутит она или нет. — О, я придумала! — её лицо светлеет, а глаза весело поблёскивают. — Пошли.       Она хватает меня за руку, и наши кольца звенят друг об друга, соприкасаясь. Ирацибета тянет меня, уверенно шагая впереди, пока я сзади плетусь и запинаюсь, делая свою и так грязную обувь ещё и попинанной.       Я позволяю тащить себя через весь ТРЦ, и в жизни я ещё не позволяла никому так грубо и своевольно относиться ко мне, но Ирацибете позволяю. Ирацибете вообще можно всё. А ещё песня, играющая в ТРЦ на фоне — полностью соответствует моему настроению и отношению к Ирацибете, потому что правда — all i want for Christmas is she, и только поэтому я не сопротивляюсь и разрешаю ей делать со мной всё, что она хочет, внезапно останавливаться, думать, и наступать мне на мои же ботильоны, а потом снова рывками волочить меня на обозрение всем.       Так мы путешествуем по двум эскалаторам, где на одном я спасаю шнурки Ирацибеты от зажёвывания их между движущимися ступенями, а когда мы приходим куда-то на третий этаж, я не сразу понимаю, где мы оказались.       Она снова наступает мне на носок обуви, а потом быстро убирает ногу.       — Я тебе новые куплю, — обещает она. — Выйдем с бара, и…       — Я уже такое слышала, — улыбаюсь я. — Что, «бара»?!       — Кстати, да, это бар. Ну, ресто-бар. Очень уютный. Я часто там бываю. Там вкусно и приятная атмосфера. А ещё там подрабатывает Стейн днём, когда не работает у меня.       — Трудяга, — восхищаюсь я.       — Я бы не сказала, судя по тому, с какой рожей и как наливал он тогда наливал ликёр.       — А, ну да, вообще-то.       Она подталкивает меня ко входу в бар, и я послушно захожу в окутывающий мрак помещения. Тут слегка душновато, но на смену затхлости быстро приходят аппетитные запахи.       — Шагай уже, я чуть на тебя не наткнулась, — шипение сзади, и я убыстрённым шагом сажусь за какой-то первый попавшийся столик на двоих.       — Да не сюда. Надо за тот столик, который обслуживает Стейн, чтобы как следует поиздеваться над ним за ликёр, — с тяжело дающимся ей терпением говорит она, берёт меня за плечи и поднимает со стула, ведя как ребёнка за нужный столик. — Попарафиним его перед коллегами, — она ухмыляется и злорадная улыбка проступает на её лице. — Потому что нечего было вести себя как ленивая задница и делать всё на «отъебись», особенно, если делать приходится в моём заведении. Как считаешь?       — Ты абсолютно права, — я, конечно же, соглашаюсь, потому что иначе и быть не может.       — Я всегда абсолютно права, — кивает головой она и аккуратно садится рядом со мной. — А ещё мы сидим поближе к сцене, так что если там будет какое-нибудь выступление, мы это увидим. Сегодня здесь должна выступать девушка Стейна, я не помню расписание, но, по-моему, сегодня должна.       — У тебя так много связей, — восторгаюсь я.       — Не прям много, но достаточно, чтобы быть в узких кругах известной личностью, — гордо говорит она. — Где официант? Я не вижу официанта, где он шляется?       Пока Ирацибета возмущается по поводу отсутствия Стейна, я разглядываю рождественское оформление бара. Тут и правда уютно. Повсюду гирлянды с шапками Санты, оленями, снеговиками, снежинками и карамельными красно-белыми тростями.       Но я не думаю, что всё это так радовало бы меня, если бы тут не было Ирацибеты.       — Я сейчас буду уже не официанта требовать, а книгу жалоб, а потом могу ведь и подать на них в суд, потому что они некачественно выполняют свою работу! Так не должно быть! Мы сколько уже сидим и ждём, пока этот засранец придёт!       — Здравствуйте, чего-нибудь желаете? — спокойный голос раздаётся где-то выше моего уха, и я оборачиваюсь.       — О, пришёл, — оповещаю я.       — Да вижу я, что пришёл. Не прилетел же! — всё ещё возмущённо восклицает Ирацибета, по инерции ещё не в силах понизить голос до обычной интонации. — Тебя почему так долго не было, а?       — Извините, мисс, но Вы можете со мной так обращаться только в пределах Вашего заведения, — так же умиротворённо произносит Стейн, явно со скрытым стёбом.       — Ладно, лучше посмотри, какой у него смешной костюм, — я успокаивающе беру её за руку, и пытаюсь переключить её внимание на что-то другое. — Он олень, — во всех смыслах сказано, кстати…       — Действительно, — цедит она. — Самый настоящий.       Парень терпеливо вздыхает и кладёт нам с Ирацибетой по меню. Пока мы листаем страницы и обговариваем, что будем, он достаёт из кармана маленькую ручечку и такой же маленький блокнотик. Его волнистые чёрные волосы, которые даже длиннее, чем у меня, лежат на белой рубашке. На голове ободок с оленьими рожками, а передник или что это… ну, фартук, такой коричневый и будто расписан глазурью, как пряник.       — Готов принять ваш заказ, — заученно произносит он, щёлкая колпачком ручки.       — Та-а-ак, — задумчиво тянет она. — Одну порцию креветок на шпажках, один салат с креветками и перцем чили, и там ещё, в десертах, нам два кусочка малинового тарта.       Стейн что-то быстро чиркает в своём блокноте.       — Напитки?       — Давайте чайник глинтвейна, — беру я инициативу в свои руки, и не понимаю, как я из супер-уверенной в себе крутышки, которая везде если не самая главная, то пытается быть самой главной, превратилась вот в такой комок неуверенности. И почему-то так только рядом с Ирацибетой.       — Отличный выбор, — она растягивает ярко-красные губы в улыбке и медленно кивает головой. — Я люблю глинтвейн. Стейн, а он без алкоголя? Мне ещё машину вести.       — Глинтвейн в чайнике без алкоголя. Это чай. Глинтвейн с алкоголем смотрите в разделе с алкогольными напитками.       — А, ясно, вот и давай в чайнике.       — Что-нибудь ещё? — вежливо спрашивает Стейн, что-то отмечая в блокноте.       — Нет, спасибо, — отказывается Ирацибета.       — Хорошо, ожидайте ваш заказ, — с этими словами он удаляется и скрывается из виду за барной стойкой.       — Какой-то он смешной, — делюсь мыслями я, заговорщически шепча.       — Что, понравился? — вполголоса спрашивает она, коротко улыбнувшись.       Я отпрянула, не ожидав такого вопроса, и чуть отодвинулась, скрипя деревянными ножками стула по полу.       — О, настолько понравился? — она вытаращивает глаза, пытаясь не хихикать.       — Как ты можешь так? — обиженно закипаю я, хотя, наверное, Ирацибета-то не понимает причину моей обиды, ведь только я знаю, кому я тогда посвящала песню «All I want for Christmas is you».       — Как? — не понимает она, и её голос тоже становится выше.       — Вот так, — отворачиваюсь я от неё.       — У тебя вода в мозги во время дождя затекла, или что? Я тебя не узнаю.       — Всё хорошо, — бурчу я.       — А, ты вспомнила, что у него есть девушка? Да ладно, не переживай, девушка — не стенка, подвинется.       Я чувствую, как у меня теплеет лицо и пылают щёки, но совсем не от смущения.       — Объясни, с чего ты взяла, что он мне нравится? — я рвано вздыхаю.       — А разве это не так? — удивлённо возражает она. — Тогда кто тебе нравится?       — Почему мне должен обязательно кто-то нравиться?       А мне ведь нравится, просто пока ещё рано признаваться, да и я не уверена, что она воспримет это всерьёз.       — Разумно. Мне тоже никто не нравится.       Я хотела снова вздохнуть, но кое-как сдержалась, потому что она бы не поняла этого, и начала бы задавать вопросы, а я бы не выдержала и ответила, потому что я немножко плохо умею хранить секреты.       Ладно, а чего я ожидала…       За соседним столиком, стоящим чуть поодаль от нашего, послышалось хихиканье. Я заглядываю за спину Ирацибете и вижу девушку примерно моего возраста, что-то бурно обсуждающую с двумя парнями, выглядящими несколько старше неё.       — …а к этим я постоянно захожу… — доносится до меня обрывок фразы девушки. Она была похожа на мягонькую булочку. Её доброе лицо так и светилось искренностью, а сама она была похожа на солнце, когда улыбалась. Ей очень шло смеяться. Некоторым не шло, а ей шло. Мне не идёт, например.       — Ну, так бы и сказала, Ник, что ты постоялец у них, — улыбается парень с очень светлыми бирюзовыми глазами, похожими на горный ручеёк.       — Арс, она посиделец, — возражает второй парень, выглядящий младше. — По-си-де-лец, — по слогам произносит он. — Это если бы она стояла, была бы постояльцем, а так…       Они так заразительно смеются, что я тоже невольно улыбаюсь.       — Не отвлекайся, сидишь ведь ты со мной, а не с ними, — отчитывает меня Ирацибета, и я вынужденно перестаю смотреть на тех людей.       — С тобой? — я притворно делаю стеклянный взгляд и меняю выражение лица на такое придурковатое, совершенно ничего не понимающее.       — Со мной, — твёрдо повторяет она.       — А что это такая за встреча? — сейчас как начну докапываться, ага, только надо поусерднее стараться выглядеть дурочкой, чтобы она не поняла, что я стебусь над ней. — И для чего?       — Слушай, Мари, если ты хочешь поскорее пойти покупать тебе даже не униформу горничной, а костюм для стриптиза, то так и скажи, я всё пойму.       Мой план с треском провалился. Я снова не знаю, что сказать. Облом.       — Хочешь, да? — заигрывает она, подмигивая мне.       — Да не хочу я, — мотаю головой, пока не стало слишком поздно, пока мне и правда не пошли её покупать.       — Жаль, — грустнеет она. — Даже только у меня в кабинете убираться не хочешь? Площадь небольшая, быстро приберёшься, — с надеждой говорит она. — А тебе так пошёл бы чёрно-белый передничек с бантиками и чепчик, — мечтательно произносит Ирацибета, подпирая голову рукой. — Так и вижу тебя во всём этом. Мне как раз не хватает таких милашек у себя в кабинете.       — Я думаю, мне радоваться, что ты назвала меня милашкой, или злиться на тебя за всё сказанное… — размышляю я вслух, стуча пальцами по поверхности стола.       — Можешь радоваться, — предлагает она, вырисовывая сердечки на моей руке. — Даже не помню, кого я когда последний раз назвала милашкой. Ты не в счёт.       За соседним столиком подозрительно зашушукались, и мне стоило больших усилий не посмотреть на то, что же они там делают.       — А как часто тебя называют милашкой? — заинтересованно спрашивает она.       — Даже не помню, кто и когда последний раз называл меня милашкой. Ты не в счёт, — пародирую её я, поиграв бровями.       — Как мило.       Я активно шерудю извилинами, придумывая ответ, но меня спасает внезапно подошедший к нам парень, который с соседнего столика. Он гремит кольцами на заведённых за спину руками и мнётся. А, так это тот самый, который про «посидельца» говорил. Ну-ну.       Мы с Ирацибетой переглядываемся и почти одновременно киваем головой на парня, который явно что-то хочет сказать.       «— Что это он?» — безмолвно спрашивает она, и, хотя она не говорит ни слова, но я прекрасно понимаю её, и будто слышу то, что она говорит.       Я пожимаю плечами и всем своим видом показываю, что ничего не понимаю.       — Что? — интересуется она, стуча пальцем по лакированной поверхности стола. — Автограф хочешь взять?       Я прыснула, но под строгим взглядом Ирацибеты закашлялась, сделав вид, что в эту, именно в эту секунду я подавилась и мне срочно нужно покашлять, потому что если я не покашляю сей момент, я умру. От мысли об этом мне становится ещё смешнее, и я и кашлять начинаю громче, так что, короче говоря, я очень глупо выгляжу сейчас. Всем уже давно стало понятно, что я ржу из-за какой-то ерунды, и тщательно пытаюсь скрыть это, но актёр из меня — как из Стейна «работник месяца», поэтому я удивляюсь, как ржать надо мной не начали они. Наверное, выдержка хорошая, или сейчас я больше кринжовая, чем смешная. Надо прекращать.       Я собираю всю волю в кулак и молчу, закончив кашлять. Тоже делаю строгий взгляд, как у Ирацибеты, и смотрю этим взглядом на парня, стараясь дать ему понять, что я, вообще-то, тоже крутая и совершенно несмешная чика, и что он даже не знает, перед кем стоит. Опять, наверное, кринжово выглядит, да…       — Купи́те котёнка, — почему-то, зачем-то и отчего-то предлагает он, и в данной ситуации сие предложение настолько неожиданное, что я не сразу понимаю, что он говорит, хотя оба слова-то вроде и понятные, но прямо сейчас они как-то не складываются и пониматься не хотят.       Ирацибета морщит лоб, и по ней понятно, что ей тоже ничего не понятно.       — Какого котёнка? — находит слова она, и я с нескрываемой завистью наблюдаю за тем, как красиво она ничего не понимает и быстро ориентируется в ситуации, не теряется, в отличие от некоторых…       — Маленького котёнка, — он жестикулирует, едва слышно позвякивая кольцами на пальцах. За тем столиком слышно сдавленное хихиканье, но я, как настоящая леди, даже не поворачиваюсь в их сторону. Только вопрос: почему это настоящим леди обязательно неприлично смотреть на чужих людей, сидящих за чужим столиком? Я потом подумаю над этим. Так, ладно, это же мои мысли, и необязательно, что то, что думает моя голова — наверняка имеет смысл, значит можно и не думать о всяких настоящих и ненастоящих ледях.       Парень неубедительно показывает руками примерные размеры котёнка. Правда, маленький.       — Что за котёнок такой? — всё ещё не понимает Ирацибета, но до меня тоже ещё не дошло — какого котёнка нам хотят вперить, поэтому можно вместе ничего не понимать. «Непонимание сближает…»       — Маленький котёнок, — повторяет он. — Ну, кошка. Вы кошек никогда не видели?       — Где уважение в твоём тоне? — отчитывает его Ирацибета. — И что ты пристал со своим котёнком. Иди у кого-нибудь другого поспрашивай, нам котята всякие не нужны. Утопи. На крайняк.       Парень оборачивается к своему столику, и, видя покатывающихся друзей, улыбается тоже, но снова поворачивается к нам, и на его лице нет и следа улыбки.       — Вам котёнков не жалко? Ну возьмите котёнка, — дружелюбно говорит он.       — А что за порода? — лениво спрашивает женщина, даже не смотря на парня. Она любуется своим маникюром и делает вид, что ей всё равно на всё.       — Мальчик, — улыбается парень.       За тем столиком уже стоит такой ржач, что интуитивно хочется присоединиться к ним и узнать причину их смеха. Но я сижу на своём месте.       — Допустим, мальчик, а порода-то какая? — снова задаёт тот же вопрос она, и по голосу слышно, как терпение покидает её. Странно, потому что кажется, что она вообще не тот человек, который имеет хоть капельку терпения.       — Порода называется «мальчик», — с лёгким смущением говорит он, и на его лице проступает скромная улыбочка, но такая, которая явно таит в себе что-то. Парень этот не просто так пришёл сюда, скорее всего. Может, шутки шутит, или, как сказала бы Ирацибета, подъёбывает, и в душе ухахатывается с нас.       — Ясно, всё, иди уже, свободен, — отмахивается Ирацибета, так и не дождавшись объяснений и описания породы «мальчик».       Парень молча уходит, но когда доходит до своего столика, уже гнётся пополам от наступающего и несдерживаемого смеха. Сев на стул, он кривится и оглядывает хихикающих друзей.       — Не буду я больше «действие» выбирать. Сами выбирайте, если так хотите, — с напускной обидой говорит он.       — Ага, договорились, но если в следующий раз у тебя в качестве вопроса на твой выбор — «правда» спросят... хм... спишь ли ты с мужчинами… например, с этим, — девушка качает ложечкой в сторону молодого мужчины с такими светлыми глазами, что они кажется, светятся. Она набирает из прозрачной креманки мороженое с горкой и кладёт в рот. Удовлетворённо улыбается, да так, что озаряет своей улыбкой всё вокруг, как настоящее солнце, что я тоже невольно улыбаюсь. Она так заразительно улыбается. Милашка. Капля варенья висит на пустой ложечке, но она поспешно её слизывает. — так вот, если тебя спросят — спишь ли ты с мужчинами, то… — она не успевает закончить, потому что её перебивает парень. Который про «кошку-мальчика» всё увещевал.       — Да понял я, понял. Придётся сказать правду. Всё тогда, к черту ваши игры.       Он отбирает креманку у девушки, пальцем собирая варенье с краёв.       — Всё дурачишься, да, — хмыкает второй, наблюдая за действиями того. — Ребёнок ты ещё, Тош.       Ребёнок, ха… А, ну да, «кошкомальчиковый» выглядит младше.       — Допустим, — мирно предполагает этот самый «Тоша», но я уже их не слушаю. У меня полный джингл, полный бэллз, а ещё я любуюсь тем, как Ирацибета украдкой считает бумажные салфеточки в подставке и переставляет солонку и перечницу буквами «S» и «P» «наружу» из подставки, чтобы все видели, где «солт», а где «пеппер».       Думает, что я не замечаю её действий. Ну какой лапусик, я не могу.       Сердце приятно покалывает и дыхание перехватывает. Я пока не знаю, почему, и сейчас не хочу думать об этом.       Мои мысли прерывает женский голос, что-то воскликнувший. Из-за своих громких мыслей — я толком не слышу что, и приходится глупо переспрашивать.       — Что, простите? — я оборачиваюсь на голос, и встречаюсь взглядом с той ВечноУлыбающейся. Хочется протянуть с теплотой — «А, это Вы…», словно мы давно знакомы, но я сдерживаюсь.       — Я хотела извиниться за того придурочного. Мы играли в «правду или действие», и я заволновалась, что мы вас потревожили, — она слегка тупит взгляд, а потом снова поднимает глаза. — Это Англия, всё-таки… Европа… тут не такой менталитет. Я просто знаю, что вы, европейцы, более скромные, спокойные. А мы с ЭсЭнГэ, шебутные, — она снова улыбается, и я не могу не улыбаться в ответ. — Я Ника, кстати. Вероника, — представляется она, и я замечаю в уголке её рта варенье. Очень мило.       Ирацибета с нежеланием отвлекается от своих пакостей — она делает торт из салфеток, соли и перца. Как она это делает? Очень просто: прослаивает чистые салфетки начинкой из перцо-соли и соли-перца. Ничего, я тоже так делаю. И потому становится по-особенному комфортно от мысли, что не одна я люблю приходить в кафе, рестораны и наводить там свои порядки.       — Я Марианна, очень приятно. Можно просто Мора, — тоже улыбаюсь я. Ну, знаете ли, невозможно не улыбаться при общении с хорошими людьми. Особенно, если улыбаются и они, эти хорошие люди.       Она протягивает мне руку, и я с энтузиазмом жму ей её. — Это Ирацибета, — представляю спутницу я, словно это я тут мамик или папик… Или что, как это называется. Ну, короче, будто это Ирацибета младше меня, и это я привела её сюда, а не наоборот.       Сама же Ирацибета сидит и сонно смотрит на нас. Нет, не сонно, а медленно моргает, как кошка, когда хочет сказать, что она тебе доверяет. Только сейчас вряд ли у Ирацибеты «про доверие», скорее, ей просто лень вести диалог с нашей новой знакомой.       — Рада знакомству! — восклицает Ника. — А это Арсений, — она указывает на парня, что выглядит постарше.       Он добродушно улыбается и подмигивает, помахав нам рукой. Я машу ему в ответ. Всё-таки какие хорошие люди бывают. А я привыкла к тому, что в Англии все люди закрытые. А эти, эсэнгэшники, яркие такие, интересные. Весёлые.       — И Антон, — представляет второго она.       «Кошкомальчиковый» ухмыляется и играет бровями.       Я машу рукой и ему, а он мне в ответ. Вот так сейчас привыкну легко общаться с русскими, потом накосячу в общении с англичанами.       — Будем знакомы, — мурлычет Ирацибета.       — Да-а, — соглашается Ника. — Здесь уютно, кстати, правда же? — спрашивает она, оглядывая гирлянды и украшения.       Её русский акцент проступает в длинных словах, но это даже украшает её речь и в целом её. Было бы неинтересно, если бы она чисто говорила на английском.       — Что вы там любезничаете? — доносится со столика соседей дружелюбный укор.       — Приглашай уже их на групповуху, да и дело с концом, — поддерживает второй голос.       — Тс, Антон, — шикает Ника, затем быстро что-то говорит им на русском, но тут же снова переходит на английский. — Они шутки шутят, — машет рукой она, оправдывая этих двоих, и это так похоже на то, будто она мамочка с двумя сыночками, которая извиняется за то, что один кидается бумажками, а второй украдкой показывает язык. — Они на своей Родине комики, — пожимает плечами она.       — Гомики, — захихикала я, но тут же спохватываюсь — вдруг это звучало грубо по отношению к новым знакомым, и мне не стоило так шутить. Ну а что я сделаю…       — Да-да, они самые, — смеётся она, но по ней видно, что Ника не шутит. Совсем. Видимо, голубые. Окей, я ничего против не имею. Так даже веселее. А ещё я слышала, что с геями дружить круто. — Комики они, — повторяет Ника. — Импровизация. Во всех смыслах. Слышали, может? — любопытствует она, слизывая с уголков губ варенье.       — Я — нет, — заявляет Ирацибета. — А это как? Что там? — интересуется она, и в её глазах снова загорается огонёк, который я так люблю у неё. Этот огонёк у неё детский, что ли. И это интересно. Так интересно, когда взрослый, разумный человек может смотреть на что-то взглядом ребёнка, который узнал что-то новое и горит желанием побольше расспросить об этом.       — Я не слышала, — признаюсь я. Сразу почему-то чувствую себя каким-то отсталым человеком, потому что, может, у меня тут рядом сидят комики похлеще Джима Керри, а я сижу и ухом не веду. А надо вести… наверное…       — Так даже интереснее! — хлопает в ладоши Ника. — Серьёзно! Потому что тогда они вживую могут устроить вам шоу. Они могут, да. Честно, они даже могут специально не хотеть делать шоу, но как с этим «кошкой-мальчиком» может запросто получиться. А мы всего-то играли в Пэ или Дэ, — простодушно говорит она. Я ей завидую.       Подождите, а что, если жизнь с комиком — секрет бессмертного существования?! Говорят же, что смех продлевает жизнь… Чёрт возьми, заверните мне этих троих!       — А что за «кошка-мальчик», если не секрет? — Ирацибета изящно закидывает ногу на ногу, делая вид, что ей неинтересен разговор, и ей совсем не хочется послушать настоящих комиков.       — Ника, а Вы тоже комик? — я под впечатлением.       Она смеётся от нахлынувшего потока вопросов. Как ей удаётся быть такой позитивной и яркой… — «Кошка-мальчик» — это кошка-манчкин. Порода «манчкин». А «мальчик», потому что однажды в одном выпуске Антон так по-настоящему облажался. Не в шутку, как сейчас, потому, что выбрал «действие», а не «правду». А перед кучей народа. Нет, «облажался» — неправильное слово. Всем-то было весело.       — Это главное, — соглашаюсь я.       — А я думала, это я чего-то не знаю, — обижается Ирацибета. — Фу.       — А я не комик. Я — режиссёр. И увлекаюсь литературой.       — Я тоже очень увлекаюсь литературой. Я работаю в журнале.       — Как хорошо, — радуется Вероника, снова облизывая губы. — Есть общие интересы. Так, подождите, там уже зажгли прожекторы, сейчас там будет выступление, — вдруг всполошилась она. — Давайте увидимся, если что, после выступления. Можно будет даже соединить столики и вместе посидеть. Или пересесть за столики побольше. Мы что-нибудь придумаем, — обещает она.       Откуда-то из места позади сцены выходит девушка с гитарой в руках. Я бы не назвала то, откуда она вышла — закулисьем. Не тянет на закулисье. Тут есть сцена, есть светящийся фон, но тут нет таинственного занавеса. Она вышла именно из «места позади сцены».       На девушке чёрная шляпа-федора, или, как я люблю называть её, «гангстерская шляпа». Хотя почему-то мне кажется, что в этой шляпе выступают обычно певцы джаза. Но я не любитель джаза, и никогда не смотрела джазовое шоу, поэтому я могу и ошибаться. Просто мне кажется, что это джазовая шляпа, и всё тут.       — О, кстати! — напоследок шепчет Ника. — Это моя лучшая подруга!       — Что-о-о-о? — поражаюсь я, открываю рот. Вот так придёшь в ресто-бар с владелицей стриптиз-клуба, и познакомишься в этом ресто-баре с комиками, режиссёром и её лучшей подругой, певицей, видимо. Наконец-то у меня началась интересная жизнь.       — Да-да! — гордо подтверждает она. — Ну всё, я пошла. После выступления увидимся!       — Пока, — растерянно выдавливаю я, ещё не перестав удивляться.       Ника уходит за столик и разворачивается на стуле к сцене, чтобы видеть подругу.       Так, стоп. Это, получается, Стейн — парень девушки, которая сама певица, а при этом она имеет подругу, которая режиссёр, а эта подруга — она сама подруга комиков из России. Как мир тесен, вау.       Или это как-то специально подстроено, чтобы потом все эти люди, в том числе Ирацибета, оказались группой бандитов, чтобы убить меня и ограбить?! Или наоборот — ограбить и убить… Неважно! Я не хочу ни так, ни так. Жаль только будет, если Ирацибета тоже бандит. Она, наверное, их предводитель. Крёстная мать местной мафии… Это, конечно, круто, если они правда все бандиты, и они передумали меня убивать, потому что я им понравилась, но если они бандиты, и я им не понравилась — всё очень плохо. Ладно, а почему они обязательно должны быть бандитами? Может, мир правда тесен.       Девушка в шляпе подходит к микрофону, и стучит по его этой круглой штучке в сеточку.       — Приём, приём, — проверяет она. Её мелодичный голос разносится по всему ресто-бару, и по телу проходит приятная дрожь. — Как слышно? — интересуется она, перехватывая гитару поудобнее.       — Отлично, Алекс! — кричит Ника, размахивая руками.       — Как я рада тебя видеть! — восклицает эта самая Алекс. — Хорошо, что ты с мальчиками пришла сюда прям перед Рождеством!       — Да ну-у-у-у, — замахала руками Вероника, скорчив смешную рожицу. — Сегодняшняя ночь — рождественская, а у меня ничего не готово. Собственно, поэтому я и пришла сюда. Чтобы совесть не сожрала за то, что я никак не подготовилась к празднику.       — Я думаю, сюда много кто пришёл или ещё придёт по той же причине, — задумывается на секунду Алекс, поглаживая гриф гитары.       — Меня пригласили сюда, — с гордостью и громко отвечаю я, словно меня спрашивали. — У меня всё готово.       — Притихни, — шикает Ирацибета. — Зачем ты всем об этом говоришь?       — Не знаю, по-моему, это было обращение ко вс… — оправдываюсь я.       — Нам уже несут, всё, молчи.       И правда, на горизонте уже показался Стейн. В его руках заполненный вкусняшками поднос. Вижу чайник, две чашки, основные блюда и тарт. Уже слюнки текут…       Ирацибета отодвигает подальше перчёно-солёно-салфетковый торт и смахивает со стола на пол малюсенькие кристаллики соли, случайно просыпавшиеся при приготовлении торта.       — Ставь сюда, — торопит она официанта. На сцене уже начинает играть гитара и звучать первый аккорд, и Алекс даже уже запела, кстати, очень красиво, но я не могу отвлекаться на это прямо сейчас, да и Стейн не может полюбоваться своей девушкой и насладиться её пением сполна. Слышу ещё как Ника свистит Алекс, подбадривая.       «I wanna be your slave» звучит из уст девушки в своём самом наишикарнейшем исполнении, которое я только когда-либо слышала, а мне, поверьте, довелось услыхать огромное количество перепевок этой песни.       Я накалываю большую креветку на кончик вилки и аккуратно отправляю её в рот.       — Очень вкусно, правда же? — мычу я с набитым ртом, а самой ничего в горло не лезет, потому что, простите, кто за всё это будет платить…       — О-о-очень, — тянет Ирацибета, снимая с деревянной шпажки свою креветку.       Вместе с креветкой мне в рот попадает кусмярик чили, и я шарю глазами по столу — чем бы запить. Почти мгновенно натыкаюсь на чайник глинтвейна. Ирацибета сразу понимает моё стремление, и качает головой.       Я разочарованно дышу ртом, пытаясь как-то погасить пламя во рту.       — Он ещё не заварился, — она легко указывает пальцем на лежащий на дне чайничка из прозрачного стекла кружочек апельсина. Как будто мы ждём, пока апельсин растворится в чае, ага…       — Но я не могу! — ною я, и, мне кажется, что уже пылкаю огнём.       — Ладно-ладно, — сдаётся Ирацибета и подаёт мне чайник ручкой в мою сторону, чтобы мне было сподручнее. Наблюдая то, в каком тяжком положении я нахожусь, и уже исхожу просто вся, она, умело подавляя злое хихиканье, делает вид, что ест и совсем не смотрит, как я со скоростью света лью чай в чашку и жадно глотаю жидкость.       Замираю с полупустой чашкой на весу, прислушиваясь к ощущениям.       Я супер-гений. Надо ж было придумать запить чили горячим чаем.       — Ты до сих пор красная, — замечает Ирацибета, когда её тарелка пустеет. Я ещё доедаю в связи с тем, что долго очухивалась после чили.       — А какой мне ещё быть? — высовывая язык, устало спрашиваю я. — Зелёной?       — Серо-буро-малиновой. Тебе пошло бы.       — Судя по нашим с тобой разговорам, мне всё пошло бы. И костюм горничной, и серо-буро-малиновой быть… — хмыкаю я. В животе булькают лягушки, квакая и купаясь в глинтвейне, как в сладком джакузи.       — Да, конечно, тебе многое пошло бы, — усмехается Ирацибета.       — Например, что ещё? — непринуждённо отвечаю я.       — Например… — она хмурится, теряясь в своих мыслях. — Я подумаю про «например». Когда что-то придёт в голову, я тебе сообщу.       — Ты же сказала, что многое. Значит, тебе должно быстро прийти, — рассуждаю я по логике вещей.       — Хорошо, — злится Ирацибета. — Тебе пошла бы та гирлянда. Светящаяся.       Я озираюсь по сторонам, но гирлянд тут много, и я не могу понять — какая гирлянда именно.       — Да вон та, — она разворачивает меня и указывает пальцем на нужное украшение.       — А-а-а, — протягиваю я.       — Не тупи, а, — вздыхает она. — И зачем ты выпила весь глинтвейн…       От еды нас разморило, и мы уже полулежим на стульях, не обращая внимания на то, что деревянные спинки впиваются нам в наши собственные спины.       — Я пить хотела, — с простотой говорю я. — А тарт я же тоже съела ещё до того, как покончила с креветками. Тоже с целью погасить пожар. Он такой холодненький и приятный был… — я облизываюсь. — А если бы я нацепила ту гирлянду, я была бы похожа на рождественскую ёлку. Разве нет?       — А что в этом плохого? — сонно интересуется она.       — Ничего, — я пожимаю плечами, но из-за лени, пришедшей вместе с сытостью, пожимание плечами вышло как-то чересчур коротким, и мне кажется, что его Ирацибета не заметила.       — Я могла бы заставить весь «Wonderland» прыгать возле тебя и петь рождественские песенки. Они были бы в ободках с заячьими ушками, оленьими рожками, эльфийскими ушками и всякой такой ерундой, — Ирацибета потягивается и зевает.       — А ты, дай угадаю, была бы в шапке Санты и каждые пять секунд с важным видом восклицала бы — «Хо-хо-хо»? — задумчиво говорю я, но спустя какие-то мгновения на моём лице расползается широченная улыбка.       — Кто-то что-то говорил про рождественские песенки? — слышится голос прям у меня над ухом.       Меня неожиданно хватают за плечи. Было бы ожиданно, если бы Ирацибета не сидела бы прямо сейчас передо мной в поле зрения.       Я подскакиваю на месте и сразу больше не хочется спать. Почему-то.       — Я же говорила, она подпрыгнет! — радостно говорит Алекс.       — Фу! — морщусь я. — А если бы инфаркт?       — Не волнуйся, тебе ещё не девяносто шесть, — смеётся Ирацибета. Из-за этого я смеюсь тоже. — Ты высоко подпрыгнула, учитывая то, что ты ещё и сидишь.       — Надо было тогда спорить на высоту прыжка, а не на вероятность, — замечает Антон.       Вероника энергично кивает головой, а Арсений кашляет в кулак. Все сегодня прикрывают кашлем смех, если так повспоминать…       Они все выходят из-за спины у меня и толкаются возле нашего столика. Я отодвигаю от края стола почти пустой чайник.       — Зато ты больше не хочешь спать. Это плюс, — дружелюбно напоминает Алекс, с жутким скрипом ставя стул к нашему столику.       — Да-да, — поддерживает её подруга. — А то мы видели, как ты клевала носом, даже уже к сцене не оборачивалась. Мы потому и решили напугать тебя. И вообще мы сегодня по случаю Рождества в клуб собрались, а ты тут в спячку залечь собираешься. Это не дело.       — Давайте кого-нибудь нарядим в ёлку и будем прыгать возле него, а он пусть как дурак стоит и лупится на нас, — предлагает Антон.       — Это мы, скорее, как дураки будем прыгать возле него, а он адекватный, — сомневается Арсений, почесав голову, тут же взлохматив волосы. — Если так подумать, он только в гирлянде будет стоять, а мы, как только что из дурки, в костюмах белочек-зайчиков будем возле него прыгать.       — И танцевать танец папуасов! — уже не выдержала я, поддаваясь всеобщему безумству.       — Из дурки более-менее здоровыми выходят, — замотала головой Ника.       — А кого в ёлку нарядим? — хлопает в ладоши Алекс.       — Кинем жребий, — выдвигает свою идею Арсений. По-моему, он из всех присутствующих самый нормальный.       — Марианну, — издевается Ирацибета, и я вытаращиваю глаза.       — Ну спасибо, — надуваюсь я.       — Кинем её? Не жребий? — удивляется Антон.       — Кинем меня?! — я сначала пугаюсь, но комичность ситуации очень даже веселит, и давно я так не смеялась.       — Да жребий! — Арсений закрывает руками лицо, смотря на нас через щели между пальцами, а-ля «я не могу так больше». — Хочешь, Антон, кинем тебя, чтобы не говорил всякую чепуху.       — А давайте по очереди в ёлочку наряжаться, — Алекс улыбается во все тридцать два зуба.       — По пятнадцать минут засекать будем! — я довольно потираю ладони. То-то веселье будет.       — И что, на трезвую голову прыгать? Не комильфо, — не соглашается Ирацибета.       — Давайте сначала в клуб, там… — Арсений замолкает и щёлкает пальцем по горлу. — А потом возле ёлочки.       — Кого возьмём ещё? Стейна возьмём? — закидывает вопросами Алекс, деловито поправляя шляпку.       — Он зануда, — корчится Ирацибета.       — Да ладно, за компанию пусть, — беззаботно отвечаю я.       — Лучше сначала решить — в какой клуб, — качает головой Антон.       — И кто платит, — напоминает Арсений.       — В «Wonderland», там танцпол есть. Можно ещё Мирану притащить, пусть веселит нас, — изо всех сил пиарится Ирацибета.       Эх, хорошо, наверное, быть хозяйкой стриптиз-клуба.       — А платит-то кто? — самого старшего из нас больше всего интересует цена вопроса. Что ж, логично. И мыслит он здраво, надо сказать.       — Да не кипишуй, всё решим, — машет рукой Алекс.       — Ёжик, ты будешь платить? — уточняет Ника у брелка-ёжика на своей сумочке. Все молчат, ждут, пока ёжик скажет. Девушка подносит сумочку к уху, ежонка вместе с ним. Она ждёт около минуты, после чего печально изрекает: — Нет, он не будет.       Все выдыхают, будто с облегчением, и начинают дышать.       — Соррян, ёжик, тогда ты не идёшь на нашу тусу, — Ника всматривается в чёрные глазки-бусинки ёжика. — Я возьму тебя с собой, никому не говори только, ладно? За мой счёт, — обещает Ника ёжику шёпотом.       Молчание продолжается.       — Э-э-э, что она только что сказала? — я делаю вид, что не слышала, что ёжик будет бессовестно жрать и пить на Никины деньги. Но Бог с ним, с ёжиком. Никин ёжик, деньги Ники — всё честно.       — Понятия не имею, — хорошо притворяется Ирацибета, за что я ей очень благодарна. — Гирлянду где возьмём? — она аккуратно доливает себе остатки чая в чашку.       — Купим, — решительно заявляет Арсений, будто покупает он.       — Найдём, — Антон многообещающе закивал головой.       — Стыбзим, — у Ирацибеты загораются глаза.       — Да! — я хлопаю в ладоши. — Вон той ножки приделаем.       — Какой? Той самой, которую мы на тебя хотели повесить? — осведомляется она, допивая чай. На краю чашки с её стороны остаётся отпечаток красной помады, а на губах, в свою очередь, помада съедается.       — Ты только хотела, но да, — слегка нехотя соглашаюсь я.       — Она высоко висит… — с недоверием тянет Алекс, оглядывая сверху-вниз стены в ресто-баре.       — Ну… — пожимает плечами Ника, типа «делайте, что хотите».       — Я дотянусь, — улыбается Антон, подмигивая.       — Точно, Тоша? — немного хмурится Арсений.       Все смотрят на двухметрового «Тошу», и сомнений не остаётся: дотянется.              — Джингл бэллз, джингл бэллз, джингл олл зэ вэй! — кричу я, прыгая и танцуя какие-то обряды для призыва демонов.       — Оу вот фан итс ту райд, — поёт Алекс, и поёт так, словно это не продолжение моей кричалки, а что-то оперное. Она кружится по залу и параллельно хватает из коробки с ёлочными игрушками шарики, вешая их себе на пальцы.       — Ин э уан-хорс опэн слэй! — хихикает Ника, наливая любимому ёжику в рюмку вино. На её лице абсолютное счастье, а щёки розовеют то ли от внезапной перемены температуры — холод-тепло, то ли от алкоголя.       — Дашин троу зэ сноу, — продолжает Ирацибета, но не поёт, а скорее пропевает или говорит, тянув гласные. Она чокается со мной пустыми бокалами, и я не помню — то ли уже пустыми, то ли ещё.       — Ин э уан-хорс опэн слэй! — вопит Антон, за ручку кружась с Арсением возле ёлки.       — Оуэр зэ филдс ви гоу, — подпевает Арсений, чуть запинаясь об прыгающего Антона, который со своими прыжками вполне может достать до потолка, если подпрыгнет ещё выше.       — Лоуфин олл зэ вэй! — на разные лады и вразнобой допеваем мы.       Мы на русский лад ждём, когда на часах будет двенадцать, чтобы праздновать и пить за Рождество, хотя для празднования Рождества вполне достаточно было бы просто смякать золотистую индейку, загадать желания и отправиться по койкам. Но мы ждём двенадцати, потому что после двенадцати начнётся самое интересное. А ещё я не знаю, что мне загадывать, потому что я встретила в своей жизни прекрасных людей, и одну даже самую прекрасную… людю? людя? людý?! Неважно. Я встретила Ирацибету, и я без понятия, чего мне ещё желать.       — Алекс, когда мы уже уйдём из этого дурдома? Мне надоело стоять, — ноет ёлка. — Пятнадцать минут уже давно прошли.       — Постой ещё, ну, пожалуйста, — икает Алекс, надевая с ходу на Стейна свою шляпу. — Сколько там уже прошло? — шепчет она мне, сцепляя руки в замок.       Ёлка, или, вернее, ёлк, сдувает упавшие на глаза чёрные пряди.       Я гляжу на настенные часы. Прошло уже сорок три минуты.       — Мало ещё прошло, пусть стоит, — фыркаю я, подталкивая Ирацибету в бок.       Она тоже смотрит на часы.       — Да-да, рано. Ему ещё стоять и стоять.