Дети — наше наказанье

Мэтт стоит, задыхаясь от адреналина, бегущего по венам, кровь стекает с перчаток и капает на человека у его ног. Ночь вокруг тихая, обычная для Адской Кухни, только слегка искаженное дыхание поверженного преступника, сливающееся с его собственным, нарушает спокойствие этой… Постой-ка. Мэтт слегка поворачивает голову, замечая дыхание третьего человека, чье сердце бьется ровно, но быстро. Сосредоточившись, Мэтт пытается определить место, следуя за привкусом пота и запахом одеколона — откровенно детского — до крыши здания позади. Нет, погоди, для крыши слишком близко… на стене, что ли? Там же нет пожарной лестницы. — Кто там? — спрашивает Мэтт, выжидая. Ага, тихий выдох, и сердце начинает биться сильнее. — Я знаю, что ты там. Человек движется вперед, но продолжает держаться стены. Что за черт… а, подожди. Ползанье по стенам. Как зовут того парня из Куинса, который так делал? Мэтт напрягается. Человек-Паук. Точно. Почему он так далеко от… постой-ка. Хрупкие кости складываются в фигуру намного меньше, чем Мэтт ожидал. Сколько лет этому парню? — Хорошо, пожалуйста, не бей меня. Я совершенно не хочу тебе вреда, «отведите меня к вашему лидеру» — типа того. Мэтт замирает. Голос такой высокий, что перехватывает дыхание. Нет, это не просто воображение. Одеколон детский, потому что это и есть ребенок. Если этот пацан хоть на день старше шестнадцати, то Мэтт святой. А если Мэтт в чем и уверен, так в том, что он не святой. — Господи, — выдыхает Мэтт и глотает рвущиеся извинения за кощунство, вбитые в него монахинями да так никогда до конца и не выбитые. — Сколько тебе лет, ребенок? Сердце Человека-Паука набирает обороты, гудящей пчелой шумит в переулке. — Что… что ты имеешь в виду? В смысле, я знаю, что маска скидывает пару десятков лет, но мужик, сейчас было обидно. Склонив голову в сторону Человека-Паука, Мэтт выражает все недоверие, на какое способен: — А если и впрямь ответить на вопрос? — Вопрос? Какой вопрос? Был какой-то вопрос? Совсем не заметил никакого вопроса. Человек-Паук усаживается на краю крыши, все еще слишком далеко от пожарной лестницы, чтобы Мэтт добрался до него раньше, чем он скроется из виду. Конечно, для Мэтта это ничего не значит, но пусть парнишка еще немного позаблуждается. — А! Кто там. Ты спрашивал, кто там! Что ж, там я, ваш дружелюбный сосед Человек-Паук. — Он слегка елозит на месте. — Просто я, человек. Человек-Паук. Не нужно даже особой проницательности. Пятнадцать. Точно, пятнадцатилетний и предельно неловкий. Где, черт подери, его родители?.. и Мэтт, ты что, всерьез это только что подумал? Мэтт проникается отвращением к собственному высокомерию вкупе с оскорбительной жалостью и смутным ощущением, что он мог прозвучать, как один из тех ворчунов с Фокс-Ньюс, сетующих на «современных подростков». — Не мой дружелюбный сосед Человек-Паук. Ты работаешь в Куинсе. Не слишком ли мы далеко за пределами твоего района? — Мэтт делает шаг к стене, с которой Человек-Паук свешивается. Тот хоть и отодвигается, но не бежит, так что Мэтт делает еще один шаг. — Что ты делаешь в моем городе? — спрашивает Мэтт. — Немного того, немного сего, — Человек-Паук кивает на человека на земле. — Ты типа убил мою последнюю наводку на чудака, поставляющего стволы в Куинс. Мэтт замирает, его бросает в холод. — Я не убиваю, — говорит он, и холод, бегущий по жилам, просачивается в голос. — Никогда не убивал. — Ой-ой, простите, э, мистер Сорвиголова, сэр. — Этот пацан что, отсалютовал ему? — Вижу, наступил на больную мозоль, так что простите, не хотел обидеть. Э, но если он не мертвый, чего он такой смирный? Сосредоточившись на краткий миг, Мэтт разбирает легкое биение сердца и затрудненное дыхание. — В отключке. Он ноет потихоньку, если хочешь, спустись и проверь — он все еще дышит. — Можно спуститься? Господи, парнишка, похоже, в восторге. — Это свободный город, я тебе не мешаю. Секунда или две проходят, прежде чем парень протягивает руку и выпускает из запястья что-то вроде веревки — не натуральной, Мэтт отсюда чует запах синтетического материала, — используя ее, чтобы опуститься на землю. Приземляется он легко, гораздо легче, чем Мэтт ожидает от человека его размеров, и подскакивает к лежащему телу. Во время движения он держится к Мэтту лицом, и отстраненная часть сознания Мэтта это одобряет, остальная его часть вопит о том, что это же ребенок. Положив ладонь на шею лежащему человеку, Человек-Паук выдыхает. — Он дышит. — Я же сказал, — мягко говорит Мэтт. — Услышу я ответ на другой заданный вопрос? — А? О. — Долгая пауза, во время которой Человек-Паук поднимается на ноги. — Девятнадцать. Мне девятнадцать. Мэтт под маской закатывает глаза. Даже без своих способностей, он бы уловил нотку нерешительности в голосе мальчишки и легкую ломкость. Парень лжет. — А если без вранья? — Восемнадцать? — Ты сам не уверен, сколько тебе? — спрашивает Мэтт и не может сдержать веселье в голосе. Человек-Паук делает шаг назад, к зданию. — Тебе шестнадцать, самое большее, и то вряд ли. Человек-Паук с трудом хватает воздух ртом и делает еще несколько торопливых шагов назад, пока не прижимается спиной к стене. Мэтт тоже отступает на несколько шагов, предоставляя мальчишке необходимое расстояние. — Парень, ты слишком мал для всего этого. Иди домой. Поворачиваясь спиной, Мэтт собирается уходить. — Погоди! Ты отправляешь меня домой? Как непослушного малыша в угол. — Ты и есть непослушный малыш, парень. Оставь эту работу людям, способным с ней управиться… — Я могу с ней управиться! Тони Старк пришел за помощью ко мне! Он мне помогает, так что я сам могу решить, чем мне заниматься! — Человек-Паук карабкается вверх по стене, будто высота придает больше веса его словам. В эту игру можно играть вдвоем. Мэтт хватается за ближайшую пожарную лестницу и взлетает на крышу в рекордный срок, хоть Человек-Паук его и обставляет. — Ну что ж, раз сам Тони Старк говорит, что все нормально, значит все в полном порядке. Ведь он хорошо известен умением делать разумный выбор и хорошо продуманными решениями. — Мэтт вздыхает. — Брось, такую работу я никому не пожелаю, и ты не должен ею заниматься, малыш… — Не зови меня «малыш»! — Но ты малыш и есть! — бросает Мэтт резко, и Человек-Паук отшатывается. Одергивая себя и отгоняя внутреннего дьявола, Мэтт отступает сам. — По закону и умственному развитию ты ребенок. Ты вообще об этом задумывался по-настоящему? Представлял, что случится, если тебя поймают? Если тебя ранят? Убьют? О, какая ирония в том, что Мэтт это говорит. — Ты когда-нибудь всерьез продумывал последствия своих действий? — Тянется гнетущая тишина, но Человек-Паук ни подтверждает, ни отрицает слов Мэтта. — Послушай, ма… Человек-Паук. Отправляйся сегодня домой. Поразмысли над этим, а потом оставайся дома. Здесь небезопасно. Человек-Паук срывается с места и убегает, раскачиваясь на своих веревках. Прежде чем он исчезает, Мэтт успевает расслышать невнятное бормотание: «Но я должен». Вот черт. Кажется, Мэтту придется завтра показаться в Куинсе, да? ******** — Ладно, серьезно, это уже не круто. Одно дело послать меня домой со своей части города: никаких обид, я знаю, что она твоя, больше не зарулю. Но чувак, заявляться в мою часть города? Не круто. Мэтт только вздыхает, задирая бровь. Он знает, что Человек-Паук ее не видит, но все равно чувствует в этом необходимость. — Я сказал тебе, чтобы ты шел домой, — говорит он просто, не озаботившись даже поднять голову, чтобы посмотреть на Человека-Паука, прилипшего к зданию над тем местом, к которому прислоняется Мэтт. Они довольно высоко: Мэтт стоит на крыше, и над ним еще что-то вроде навеса. — Ага, прошлой ночью? Это — это не прошлая ночь. Брось, чувак, зачем ты здесь? Мэтт подается вперед, словно бы глядя на город. — Могу я просто видом полюбоваться? — Ха. Ха. Ха. Дьявол Адской Кухни любуется видом. А в твоей части города тебе видов недостаточно? — Человек-Паук с тихим глухим шлепком спрыгивает позади него. — Почему ты здесь? — Потому что тебе пятнадцать… — паническое биение сердца Человека-Паука свидетельствует о том, что догадка Мэтта верна, — и я не могу с чистой совестью оставить тебя заниматься линчеванием. — Эй! Я супергерой, а не линчеватель. — Мэтт отмечает, как у Человека-Паука колотится сердце, как он скрипит зубами. Должно быть, это его больное место, такое же больное, как для Мэтта обвинения в убийстве. Не та ли газетная шутейка выставляла его линчевателем? — Есть разница. Мэтт одаривает его легкой улыбкой. — Супергерой. Моя ошибка. И все же тебе нужно достичь совершеннолетия, чтобы подписать Соглашение и быть супергероем, если только кто-то из твоих родителей или опекунов не расписался за тебя. — То, как Человек-Паук мнется, выдает даже больше, чем его сердце. — Так и думал. — И что же? Ты просто собираешься таскаться за мной, донимать и пилить, пока я не сдамся и не отправлюсь домой? — Если придется, — отвечает Мэтт, слегка пожимая плечами. — Ну что ж. Удачи! — И с этими словами Человек-Паук выстреливает отрезок веревки — паутины, как Мэтт узнал из газет, — и, спрыгнув с крыши, уматывает с радостным гиком, от которого Мэтт чуть закатывает глаза. Детки. Конечно, теперь ему нужно отсюда как-то спуститься. Проклятье. ******** — Как ты меня, черт возьми, нашел? — требовательно спрашивает Человек-Паук, пока Мэтт вырубает последнего из грабителей, на которых он налетел с кулаками, оттолкнув Человека-Паука в сторонку. — Серьезно, как ты меня нашел? — Шел на звук подростковых страхов и неудачных попыток вершить правосудие, — саркастично отвечает Мэтт, подтягивая одного из хмырей к ближайшему фонарю. Он слышит, как Человек-Паук вздыхает, а затем хватает за руку второго и без усилия, даже не пикнув, подтаскивает и усаживает рядом с предыдущим. Словно тот ничего не весит. Интерес Мэтта, должно быть, очевиден, потому что Человек-Паук останавливается и топчется на месте. — Э, пропорциональная сила паука. Она, э, иногда приходится кстати. — Держу пари. — Мэтт приваливает двоих друг к другу и кивает на них, улыбаясь, когда Человек-Паук ловит намек и связывает их паутиной. — Это все равно не значит, что ты обязан ее использовать. — Ой, да брось, серьезно? Мэтт вскидывает руки и пожимает плечами. — Что мне сделать, чтобы ты от меня отцепился? — Повисает долгая пауза. Мэтт дает Человеку-Пауку самому осознать, что именно он только что сказал. — Ладно, какой-нибудь другой вариант, кроме «все бросить» — что мне сделать, чтобы ты от меня отцепился? У тебя, что ли, своего города нет, который надо спасать? Вопрос задевает за живое, в основном потому что это чистая правда, но Мэтт старается не выдать себя голосом: — Адская Кухня обойдется без меня, пока я здесь не закончу. — А если ты никогда здесь не закончишь? Еще удар, в этот раз острее и точнее. Потому что Мэтт не может постоянно мотаться в Куинс, постоянно отговаривать упрямого подростка от того, чем он явно хочет заниматься и к чему имеет способности. Он и сам в свое время был полон решимости разыскать Роско Суини и привлечь к ответу, так или иначе. Оглядываясь назад, Мэтт понимает, что был глупым юнцом, лезущим в бой не в своем весе, но тогда никто на свете не смог бы его разубедить. Он вздыхает. — Так или иначе, малыш, я скоро здесь закончу. — Говорил же, не называй меня малышом, — бурчит Человек-Паук. Не успевает Мэтт ответить, как ночь прорезает неожиданный звук: резкий, высокий, громкий. Мэтту требуется мгновение, чтобы очистить разум, сосредоточиться на происходящем за пределами звука и осознать: просто какой-то кретин врубил гудок. Из тех жужжащих, фу. Довольно близко, вообще-то, достаточно, чтобы Мэтт подскочил, а его сердце — заколотилось. Быстрая проверка показывает: да, ничего криминального, просто кто-то поднял всю эту шумиху, потому что «Там Человек-Паук, ох блин, давайте, свиньи, двигайте сюда скорее». Определенно пора уходить. — Давай, малыш, пойде… — обернувшись к Человеку-Пауку, Мэтт смолкает на полуслове. Пацан зажимает уши руками, а сам покрывается потом и скрипит зубами так же, как сам Мэтт, бывало. — Черт, — шепчет он и задирает голову, прислушиваясь к сиренам. Они приближаются, не время медлить. — Давай, малыш, Человек-Паук, сосредоточься на моем голосе, на моем дыхании. На мне. Я знаю, больно, но сосредоточься на мне. Отключись от остального мира, он не важен. Только я. Мгновение руки Человека-Паука не двигаются, а затем его дыхание начинает выравниваться. Эти гудки сильнее действуют на детей, да? Из-за обостренного слуха. Но такая реакция — это слишком, даже для подростка… Обостренные чувства. О Боже всевышний, обостренное восприятие вдобавок к подростковому слуху. Чудо, что мальчишка еще не завязался в узел. — Лучше? — спрашивает Мэтт. — Немножко? — Хорошо. Пора уходить. Мэтт хватает Человека-Паука за руку и тянет по направлению к ближайшему переулку, с неожиданно накатившим удовлетворением от того, что Человек-Паук не думает сопротивляться. — Как… как ты узнал? — спрашивает Человек-Паук слабым голосом, пока они пробираются через крыши Куинса: Мэтт делает гораздо больше прыжков, полагаясь на удачу и молитву, чем обычно, без досконального знания близлежащих поверхностей. Мэтт останавливается на полдороге посреди крыши, вынуждая Человека-Паука остановиться на краю. С одной стороны, тайна его личности — лучшая защита для него самого и любого, кто его знает, а его обостренные чувства — ключ к разгадке этой тайны. Но с другой стороны, Человек-Паук уже рассказал ему фрагменты и кусочки, из которых можно составить целую картинку… и что ж, Мэтту знакомо острое ощущение одиночества и отделяющей тебя от «нормальных» людей невидимой стены, сквозь которую просеивается каждый контакт, пусть они об этом не знают. Будучи подростком, он бы все отдал за кого-нибудь по свою сторону стены. — Я был младше тебя, — говорит он наконец, — когда получил свои способности. И, пожалуй, я лучше подготовлен, — Человек-Паук переступает с ноги на ногу, единственный признак того, что намек Мэтта на недостаток его подготовки, возможно, попал в цель, — но я знаю, каково это. — Ты… ты тоже? — выговаривает Человек-Паук почти беззвучно. — Но… ты не кажешься таким же сильным… Я… я что-то упустил? Мэтт качает головой и без усилий перескакивает на следующую крышу. — Ты неправильно понял, — ворчит он, не повышая голоса и не заботясь о том, слышно ли его. — Только обостренные чувства. Человек-Паук легко следует за ним, даже без помощи паутины. — О. Но… с тобой тоже так бывает? Когда все накрывает и все чересчур? — Мэтт кивает. — Вот… вот зачем глаза у твоей маски? Заслоняться, когда чересчур ярко? Мэтт не может ответить правдиво, лишь неопределенно пожимает плечами и слышит, как Человек-Паук кивает. — Мистер Старк сделал мне этот костюм, — говорит он, — и из-за этого всего сделал мне такие. Он стучит себе по глазам, и до Мэтта доходит источник механического жужжащего звука, который он иногда слышит. — Это… это помогает, но только со зрением. — Я могу помочь с остальным, — осторожно говорит Мэтт. — Если ты этого хочешь? — Собираешься, как там было, «подстрекать и пособничать угрозе»? — говорит Человек-Паук, ехидно цитируя последнюю статью в «Дэйли Бьюгл» о внезапном появлении Сорвиголовы в Куинсе. Мэтт сердито хмурится, чем вызывает у Человека-Паука смех. — Разве такая помощь не противоречит этой твоей затее «доведи Человека-Паука до того, чтобы бросил супергеройство»? Типа всерьез противоречит. — Я не помогаю тебе супергеройствовать, — выдавливает из себя Мэтт. — Я помогаю тебе жить. Не думаю, что тебе в школе так уж сладко приходится, когда временами так накатывает. Воспоминания Мэтта о старшей школе приглушены временем и страстным желанием забыть как можно больше, но некоторые все-таки сохранились. Самые яркие — о моментах, когда лязг шкафчиков и дребезжание звонков соединялось с запахом пота, гормонов и необъяснимо омерзительным духом подростков в замкнутом помещении, захлестывая его с головой. Не один и не два обеденных перерыва он провел, медитируя в уборной, и раз в столетие позволял себе роскошь взять больничный, когда приступы из ежемесячных превращались в ежедневные. Да, он точно знает, насколько весело в старшей школе, даже когда чувства в основном под контролем. Он не представляет, каково испытывать это без его тренировок или контроля… он бы спятил. — …Ладно, — шепчет Человек-Паук, и сразу же забегает вперед Мэтта. — У тебя или у меня? — спрашивает он более уверенно. — Найдешь меня завтра вечером у меня. Считай это своим первым испытанием. ******** — Сосредоточься. Что ты слышишь? Три недели еженедельных уроков — на разных крышах или в заброшенных зданиях Адской Кухни — и Мэтт убедился в трех вещах. Первое, все пять чувств Человека-Паука намного сильнее, чем у среднего человека, но и близко не такие острые, как у Мэтта. Второе, Человек-Паук определенно умнее Мэтта, но к его умственным способностям ему не хватает опыта. И третье, если Мэтт был хоть чем-то похож на этого малого, Стик обладал ангельским терпением, раз не убил его под горячую руку. — А мне обязательно глаза завязывать? Наверняка, я выгляжу просто нелепо. То есть, и маска, и повязка. Разве в модных советах не говорят, что так нельзя? Выбери одно или другое, но не вместе. Маски и повязки на глаза не сочетаются. — А ты вызываешься добровольно снять маску? — мягко говорит Мэтт и ухмыляется тому, как Человек-Паук напрягается, а его сердцебиение ускоряется. — Так и думал. Ты слишком полагаешься на зрение, это мешает тебе научиться использовать остальные чувства в полную силу. Так что будем заниматься без него. Сердечный ритм Человека-Паука снова приходит в норму. — Ха. Вроде звучит разумно, когда ты так излагаешь. Зрение — доминирующее чувство… тебе тоже приходилось так делать, во время тренировок? Мэтта пробирает холод. Он не хочет лгать… — Я тренировался без зрения, да. — Сколько тебе было? Ты сказал, ты был младше меня… — Десять. Мне было десять, когда я начал тренироваться, одиннадцать или около того, когда мой учитель предоставил меня самому себе. — Человек-Паук вскакивает на ноги, так быстро, что Мэтт замечает движение, когда тот уже стоит. Перемещаясь в оборонительную позицию, Мэтт спрашивает: — Что такое? — Тебе было всего десять, и ты еще ко мне придираешься? Какое у тебя вообще право предъявлять претензии? Человек-Паук злится, его сердце колотится и стиснуты кулаки, но есть в его голосе какая-то нота. Может быть, боль? Мэтт обдумывает то, что он сказал. — Я стал тренироваться, когда мне было десять. Я стал Сорвиголовой, когда мне было далеко за двадцать. Есть небольшая разница, малыш. Кулаки Человека-Паука разжимаются, плечи обмякают, остатки напряжения покидают его тело. — Погоди. Сколько тебе лет? Типа, прямо сейчас, сколько тебе лет? Потому что ты сказал, что стал Сорвиголовой сильно за двадцать, и, ну, Сорвиголова что-то из себя представляет немного дольше, чем Человек-Паук. Ты был новеньким, когда я получил свои силы. Как Мэтт и говорил, парень слишком умен, себе на беду. — Мне исполнится тридцать через пару месяцев, — говорит он таким голосом, будто каждое слово вытягивают клещами. — Так ты меня не намного старше! — говорит Человек-Паук, в голосе его слышно веселье, а сам он подпрыгивает на месте. Мэтт фыркает. — Я тебя вдвое старше, что значит «не намного»? — Прыжки слегка замедляются, но не прекращаются. — Давай, аргументируй. — Да не намного же! Всего на пару лет больше десяти лет… — Не силен ты в математике, малой, — говорит Мэтт, поворачивая голову туда, откуда доносится запах бумаги, чернил и ткани — рюкзака, который Человек-Паук принес с собой. — Кстати говоря, мне стоит поинтересоваться насчет твоего домашнего задания? Тот издает возмущенный писк, вызывающий у Мэтта ухмылку. — Значит, да. — Ой, да брось, нет. Мне этого хватает от моей те… моей мамы. Пожалуйста, не начинай. Тетка, не мать, хотя попытка отвести внимание была хорошая. — Все равно там один испанский, — добавляет Человек-Паук с отвращением. — Puedo ayudar con Español, — произносит Мэтт на хорошем испанском, его усмешка растет от того, как Человек-Паук вскидывает голову. — Я могу помочь, — повторяет он по-английски. — Но сначала мы займемся вот чем. ******** Каким-то образом к списку еженедельных занятий добавляются домашние задания по испанскому, хотя неправильное произношение Человека-Паука порою вызывает у Мэтта желание что-нибудь стукнуть. Место встреч перемещается на крышу Мэтта, пусть Человек-Паук об этом и не знает, — просто ради удобства. Поэтому, пусть на эту ночь не назначена встреча, Мэтт точно знает, где искать Человека-Паука после того, как «Бьюгл» напечатал о нем откровенно разгромную статью. Его неблагосклонно сравнивали с «рогатой угрозой», которая внесла вклад в разрушение Адской Кухни, — по крайней мере, пока Человек-Паук продолжает носить маску и, по-видимому, не связан Соглашением. Мэтт уверен, что здесь играет свою роль протекция Тони Старка в сочетании с той же проблемой, которая возникает и с попытками заставить Сорвиголову подписать Соглашение, — с тайной личности. Любого из них надо сначала поймать и стянуть маску, чтобы хотя бы узнать, кто должен поставить подпись. Никто пока до этого не доходил, и прямо сейчас они не настолько важные птицы, чтобы кто-то взял на себя труд за ними гоняться. Что однако не мешает «Бьюглу» периодически призывать к этому. — Так и думал, что найду тебя здесь, — говорит Мэтт, присаживаясь рядом с Человеком-Пауком на краю крыши. Он не спрашивает, в порядке ли тот, потому что он явно не в порядке, даже если бы в воздухе не чувствовался привкус слез. Поэтому Мэтт просто сидит и ждет, готовый выслушать, когда Человек-Паук будет готов разговаривать. — Тебя называли Дьяволом, — произносит он в конце концов, стараясь говорить ровно, но горло саднит от слез, и голос срывается, — Дьяволом Адской Кухни. Мэтт кивает. — Тебя ненавидели за преступления, которые ты действительно мог совершить, — Мэтт кивает снова, его лицо кривится от нахлынувших досадных воспоминаний, — но они переменили свое мнение за одну ночь. Вот так просто… — Потому что я дал им кого-то еще, кого они могли ненавидеть, — тихо произносит Мэтт, — и стало ясно, что я невиновен. Человек-Паук отодвигается, и бок, к которому он прижимался, чувствует холод. — А я нет? — спрашивает он, и такой же холод чувствуется в его голосе. — Ты невиновен. Но… но нас нельзя сравнивать. До Дьявола я был неизвестен, просто человек в черном. А после Дьявола я стал Сорвиголовой. Разница, которую люди используют для отговорки. Они дурачат сами себя, думая, что ненависть, которую они испытывали, относилась к Дьяволу, а Сорвиголова — это не он. — Мэтт вздыхает и складывает руки под подбородком. — Мне повезло, что никто важный в СМИ не затаил на меня обиду, теперь у меня там даже сторонники есть. — Вот… вот так? Это можно поправить везением? Мэтт роняет руки на колени, сопротивляясь ребяческому порыву поболтать ногами, хоть это и могло бы прогнать нервную дрожь под кожей. — Нет. Это нельзя исправить, — говорит он, не обращая внимания на то, как Человек-Паук вздрагивает всем телом, — просто живи своей жизнью и докажи, что он неправ. В конце концов либо доказательства твоих добрых намерений будут такими несомненными, что этот кретин изменит свое мнение, либо он превратится в одинокий незначительный голос, тонущий в хоре восхвалений и противостоящий этим несомненным доказательствам. — Так… мне оставаться Человеком-Пауком? — говорит Человек-Паук, в его голос закрадываются нотки тепла и веселья. — Ты это предлагаешь? Глубокий вдох, а затем Мэтт отваживается ткнуть Человека-Паука в плечо. — Ты знаешь мое мнение на этот счет, — говорит он, когда Человек-Паук позволяет ему попасть в цель. — Двухлетний перерыв никому не повредил бы, а ты бы научился прилично махать кулаками. Но… что ж, если собираешься продолжать, я знаю, что ты уже проявил себя тысячу раз. До Джеймсона просто туговато доходит. Это вызывает у Человека-Паука взрыв смеха сквозь слезы. — Ага. — Он ерзает на месте и снова прижимается боком к Мэтту. — Знаешь, ты все жалуешься на то, что я не способен помахать кулаками, но, мистер Сорвиголова, что-то я не слышу предложений это исправить. Что ж, это не повредит. — Сдашь контрольную по испанскому в пятницу на отлично, малыш, и я научу тебя махать кулаками. Не так ли чувствовал себя отец, когда Мэтт умолял научить его драться, вместо того чтобы делать скучные домашние задания? — И… Человек-Паук? — А? — Я Мэтт. — ...Питер.