Сгореть

      Тихо тикали часы. Лунный свет скользил по паркету, аккуратно касаясь чемодана, стоящего посередине комнаты. Он был открыт и завален вещами. Их обладатель лежал на кровати и смотрел на потолок расфокусированным взглядом. Было почти невозможно смириться с тем, что буквально неделю назад на месте школы могло бы остаться пепелище. Мы все могли сгореть. А из-за кого? Из-за горсти пыли времени, из-за гребаного призрака. А сейчас все делают вид, что всё в порядке. Что ничего не было. Словно приснился нелепый кошмар, один из тех, где он видел хайда. Учебный год кончился, и студенты Невермора отправляются на каникулы. Раньше было можно их провести в школе – её никогда не закрывали, но в этом году всех оповестили, чтобы ни один студент не оставался – наверное, чтобы окончательно замять конфликт с внеплановым воскрешением трупа и пробужденным монстром, и договориться с властями о том, как дальше следует пудрить мозги особо любопытным. Ксавье про себя зло хмыкнул.       Со дня поступления в частную закрытую школу он почти не бывал дома; его и не ждали. После ухода матери отец стал слишком занят, чтобы помнить о существовании сына, всё изменилось. Сколько себя помнил, они с мамой часто вместе рисовали. Маленький Ксавье измазывал красками холст, она дорисовывала и оживляла картинки. По комнатам плавали причудливые рыбы и летали красочные птицы, но стоило до них дотронуться – они в мгновение рассыпались разноцветной пылью. Отец, в прочем, был равнодушен к таким развлечениям и только недовольно ворчал, когда нечаянно наступал на гору радужного песка. Так было до того, как она исчезла. Ксавье не знает, как именно это случилось. Он учился на первом курсе Невермора, когда, приехав домой на зимние каникулы, обнаружил свой дом мрачным, пустым, почти заброшенным. Этого никогда не бывало в канун рождества, это был самый почитаемый в семье праздник, к которому готовились во что бы то ни стало. Она готовилась. Но её уже не было, а он не знал. Но время лечит, ведь так?              С тех пор на каждые каникулы Ксавье оставался в школе с парой-тройкой других учеников, которых не смогли забрать. Их присутствие не давало погружаться в свои мысли и предаваться удушающему сожалению, злобой на отца, которого, по всей видимости, ничего не заботило, ведь он не виноват в её уходе, он никогда ни в чём не виноват. А сейчас нужно возвращаться обратно. Вещи собраны, а за кроватью стояли в тубусах аккуратно свёрнутые рисунки. Портреты Уэнсдей.       Он поворачивается на бок и смотрит на полочку, где лежит черная коробка. Подарок для нее. Она эксцентричная и грубая, холодная и странная, кажется равнодушной, но Ксавье слишком хорошо знает, что это такое равнодушие, чтобы понять, что только кажется. Единственный человек из тех, кого я знаю, что способен обвинить в убийстве, а потом заслонить от стрелы собой.       Прошла уже неделя, но каждый раз, как Ксавье закрывает глаза, он видит тот вечер, как будто это случается вновь. Огонь, мечущиеся студенты, четырехугольная площадь, тот призрак с отвратительным лицом и девчонка с косичками напротив него. Он чувствовал уже это раньше, эту твердую уверенность, что должен защитить. Впервые - когда падала каменная гаргулья - и сейчас. Но Уэнсдей не нуждается в помощи. Ее самостоятельность озадачивает, ведь изгои называются изгоями не по собственной воле, а она осознанно ограждает себя ото всех, никого к себе не подпуская. И чем больше ограждение, тем сильнее хочется его преодолеть, ведь за ним – сокровенное, нетронутое. Под слоем вечной мерзлоты все-таки бьется сердце.       На этой мысли сознание зациклилось и Ксавье усыпает.       На следующий день школа наполнилась необычной суетой, в коридорах было много людей – студенты, родители. Ксавье знает, что за ним приехал личный водитель, уведомленный днём ранее, а отца ждать нет было причин, он никогда к нему не приезжал. Ксавье не стал спускаться. Облокотившись о перила наблюдает за происходящим на первом этаже. Вот несколько человек разносят по машинам багаж, в стороне стоят Бьянка и её мать, бегает Эннет и прощается со своими подругами. Стоя там, наверху, он все время искал Уэнсдей глазами, даже не осознавая этого. И нашел. Как всегда ужасна мрачная, одетая уже не в школьную форму, оглядыватся, тоже кого-то ищет. Поднимает глаза вверх и находит, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.       - Слышала, тебя освободили, - она смотрит, не моргая.       - Ага, все обвинения сняты, - замялся, - послушай, когда я сидел в камере, многого наговорил. Конечно, быть твоим другом то еще приключение, но из тех, кого я знаю, мало кто заслонил бы меня от стрелы. Так что встречай 21 век, Аддамс, - Ксавье не может сдержать улыбки. Как ребёнок, он счастлив. Она открывает черную крышку коробки и видит телефон. Тоже черный.       - Свой номер я уже вбил, - он жадно пытается уловить смену её настроения, всматривается ей в лицо.       Иногда ему это удаётся, он уже видел её однажды восхищённой, когда на уроке Торнхилл оживлял паука. Никогда до этого он не рисовал мрачняк, вообще после ухода матери он редко рисовал, только в свете последних событий начал выплескивать на холст свои эмоции. Сначала это были омерзительные образы хайда, а позже уже портреты самой Уэнсдей. Ему особенно запомнился день, когда он увидел её за виолончелью. Исполняющая «Зиму» Вивальди, такая же холодная, как сама зима, как Смерть во плоти, она играла эмоциональнее, чем могла себе представить.       - Смелый шаг. Ты же не ждёшь, что я позвоню? - исподлобья поднимает черные глаза.       - Нет, зачем. Мне и сообщения хватит, - снова улыбка, - ты же знаешь, что это такое?       Не отвечает, но по взгляду видно её расположение. Выражение трупно-бледного лица на мгновение меняется, всего лишь на мгновение – а потом становится, как прежде.       - До свидания, Ксавье. Разворачивается и уходит по направлению к лестнице.       До сих пор он и не мог представить, как сильно его взволнует перекинуться несколькими фразами с этой Аддамс, тончайшее искусство уловить её эмоции, привычка художника, пожалуй, даст вдохновение на ещё несколько её портретов. Но главное, что Ксавье заметил – она совершенно точно почти улыбнулась.       Поздно вечером, уже лежа в своей пустой комнате в поместье отца, он берет лежащий рядом телефон, в который раз жмёт на иконку «Уэнсдей Аддамс», на мгновение задумывается, пишет. Стирает, снова пишет.

«Ужасной ночи»

Пожалуй, я бы сгорел, чтобы завоевать твоё сердце.