В шкафу

      За окном мелькали одно за одним деревья, знакомые пейзажи, которые должны были вызывать приятную ностальгию, нагоняли на меня и так уже чуть ли не душащую тревогу. Электричка приятно покачивалась, как бы убаюкивая, призывая к спокойствию, но ничто сейчас не могло притупить мою тревогу. Я еду домой.       Помню, как бежал оттуда сломя голову, только-только окончивший школу, как судорожно ждал результатов и как только увидел свою фамилию в списке поступивших – собрал вещи и уехал. Помню, как клялся что никогда больше не вернусь в этот проклятый дом в деревне. Забавно вышло.       Но я бы не стал возвращаться, если бы не просьба матери. Оставила она в деревне свою любимую шаль, хотела чтобы её в ней похоронили. То, что она умрет, было ясно с самого начала: попала в больницу она с циррозом печени, который не лечила и усугубляла своё положение, ибо все деньги, которые мы с сестрой ей присылали на продукты и лекарства, она пропивала. Не будь это её последнее желание, я бы просто купил ей новую шаль, но не поехал бы в ТО место.       Сестре я даже не предложил ехать вместе – знаю прекрасно, что она, как и я, ненавидит родительский дом. Да и не в том положении она, чтобы по электричкам и проселочным дорогам ездить – совсем скоро должен появиться на свет мой племянник. И вот я здесь. Кажется, будто время в этом месте остановилось навсегда: всё та же пыльная платформа с полусгнившими лавочками, те же ступеньки, кое-где обвалившиеся, та же тропинка ведущая к домам. Даже воздух, кажется, пахнет так же. Ничего не изменилось за тринадцать лет.       Шел до родительского дома я часа два по ощущениям, на деле же – не больше пятнадцати минут. Чем ближе я подходил к дому, тем тяжелее мне давался каждый шаг, тем упорнее мне приходилось подавлять желание позорно сбежать. Я уже не тот мальчишка, который вечно получал по шее за любой проступок, я давно окончил университет, давно зарабатываю на жизнь сам, у меня уже своя семья – я вырос. Я вырос, но все равно до ужаса боюсь дома, перед которым стою.       Калитка открылась с мерзким визгом: «Давно её не смазывали» – мимолётно подумалось мне. Да и кому было смазывать? Отец умер давно, по той же причине, что и мать сейчас - алкоголизм, а матери и так было нормально, видимо. Весь участок порос травой, деревянная тропинка, ведущая к дому и дальше по участку, вглубь огорода, вся покрылась мхом и сгнила, сам дом выглядел не лучше: грязный, с несколькими разбитыми окнами, весь опутанный плющом. Крыльцо выглядело относительно неплохо, не без мха конечно, но хоть доски целые. С замком пришлось повозиться некоторое время, но я всё-таки его одолел.       Дверь отворилась и в нос ударил едкий запах плесени, помоев и чего-то ещё. От смрада закружилась голова, захотелось уйти, сбежать, забыть, наплевать на всё. Но уже было поздно, я уже здесь, уже пообещал сестре, что привезу эту дурацкую шаль, пообещал матери. Я несмело двинулся вперёд, пройдя прихожую, я попал вглубь дома. Да, время в этом месте определенно остановилось. Всё было так же, как и двенадцать лет назад, как тридцать лет назад. Ничего не поменялось ещё со времён моего раннего детства.       Те же выцветшие обои, те же потрёпанные занавески, те же пыльные ковры. Всё, что вызвало бы у других ностальгию, вызывало во мне лишь жгучее чувство страха, обиды и боли.       На кухню я глянул мельком - ничего кроме грязной утвари и бутылок из-под алкоголя там не было, вряд-ли мама оставила шаль там. В противоположной от кухни комнате жили родители, я почти не заходил туда, когда был ребенком. Я всегда крался мимо этой комнаты, так, чтобы не наступить на ту самую скрипучую половицу, чтобы никто не услышал как я хожу.       Только сейчас я осознал, что точно так же, как в детстве, хожу по дому тихо-тихо, будто кто-то может услышать. Ко мне также стремительно пришло и осознание того, что это не я шумел, а полы предательски скрипели, скидывая свою вину на маленького меня. От этого стало как-то больно.       После долгих минут нерешительности я всё-таки сделал первый шаг по направлению к комнате. Здесь было как-то особенно тихо, даже часы не шли. Комната была грязная, воняло пылью и дешёвым алкоголем. Пройдя вглубь, первое, что бросилось в глаза - фотография на тумбе. Я взял её в руки: на ней была мама, та самая мама, которую я потерял в детстве. Вы спросите, почему потерял? Потому что сейчас она напоминала лишь тень себя же самой. Раньше она была такой светлой, такой нежной, её глаза искрились жизнью, а заразительный смех заставлял смеяться вместе с ней. Сейчас же она будто уменьшилась, глаза застекленели, волосы потеряли свой блеск, она перестала смеяться, стала такой серой, невзрачной. Всё это сделал с ней отец, сам запил и мать с собой утянул.       В комнате было полно его вещей, все они были не в лучшем состоянии. Оно и понятно, отец запрещал трогать свои вещи, особенно свою военную форму. Он был военным в отставке, бывал в горячей точке, где получил травму. Из-за неё и пришлось завязать с карьерой военного. Отец тяжело пережил травму, а потом и выход на гражданку. Не справился с переживаниями и, как обычно бывает, запил.       Отца до его алкоголизма я знаю только из воспоминаний сестры, она старше меня на семь лет. По её словам он был строгим, но справедливым человеком, редко бывал дома из-за службы, но о семье не забывал, он горячо любил сестру, маму и не родившегося ещё меня. Когда он ушел в отставку мне было всего полтора года. С этого момента начала рушиться наша семья.       Отец стал мрачен и замкнут в себе, мало говорил и много пил. По трезвости он не вызывал страха, так как контролировал свои действия. А вот в состоянии алкогольного опьянения он становился самым настоящим монстром. Он мог избить ни за что, закрыть в подполье на долгие часы, вышвырнуть на улицу и не пускать домой несколько часов. Время суток и сезон года его совершенно не волновали, он не слышал слёзные мольбы матери впустить нас, не слышал наш истерический плачь. Ему было наплевать. Приходилось идти спать в сарай или проситься переночевать к соседям, если была зима. На утро он просто мрачно молчал да опохмелялся, готовился устроить очередной скандал к вечеру. А может и к обеду, если не повезет.       С каждым годом он все меньше и меньше становился похож на себя. Это был не отец, это был кто-то другой. Вскоре и мать, не выдержав пьянства и бесчинств отца, стала жертвой алкоголизма. Но, если отец был агрессивен, то мать выглядела так, словно вот-вот умрет от горя.       Не найдя ни шаль, ни в себе силы дальше погружаться в болезненные воспоминания, я покинул родительскую спальню. Оставалась только одна комната и, честно сказать, я не надеялся даже, что в ней я найду хоть что-то.       Это была наша с сестрой комната, она была так же пуста, как и в тот самый день, когда я уехал. Мы покинули родительский дом сразу же, как представилась возможность. На удивление, комната была очень чистой, самой чистой из всех. Видимо, мать убиралась в ней. Эта мысль заставила меня улыбнуться.       Старая двухъярусная кровать без матрасов, пыльный письменный стол, старая табуретка. И шкаф. Тот самый шкаф, в котором нас прятала мать от злющего отца. Когда и она запила, мы сами стали там прятаться. Удивительно, но отец никогда нас не искал в нём, для меня до сих пор это самая загадочная загадка - почему? Почему он никогда не заглядывал в шкаф? Но, если быть до конца откровенным, это и не важно, главное - что мы могли избежать избиения, находясь в нём.       Мы могли с сестрой сидеть там очень долго и тихо-тихо, еле шепча какие-то неважные, редкие фразы, тихо пели песенки, задерживали дыхание, когда открывалась дверь в комнату. До сих пор помню леденящий кровь ужас, когда скрипела старая дверь и полы, от веса ступающего человека.       Этот шкаф был и спасеньем, и проклятьем. Спасеньем он был по понятным причинам, а вот проклятьем... Этот шкаф был нашей тюрьмой. Да, это конечно лучше, чем быть избитым до смерти, но давящая узость, темнота и постоянное чувство страха значительно снижали значимость собственного физического здоровья.       Мне потребовалось много времени, чтобы открыть этот шкаф. Я боялся. Боялся, что открыв его, встречусь с двумя парами глаз, блестящими от подступающих слез. Боялся увидеть искореженные в ужасе лица детей, их дрожащие от страха тела.       Распахнув шкаф, я с облегчением выдохнул. Очевидно, не было там никаких напуганных детей, только пустота. И шаль. Лежала она там, где мы обычно жались с сестрой друг к другу. Взяв шаль и плотно закрыв двери шкафа, привычка, оставшаяся с детства, я уселся на первый ярус кровати. Безумно захотелось уткнуться носом в мамину шаль. Долго сопротивляться этому желанию мне не удалось и вот я делаю вдох. К моему глубокому удивлению, она не воняла. Она пахла. Пахла пылью, временем, если бы время имело запах, оно пахло бы как эта шаль, я уверен, и немного духами. Она пахла мамой. Пахла тем временем, когда мы были ещё более менее счастливой семьёй. Глаза защипало от слез и я, не сумев справиться с накрывшими меня эмоциями, разрыдался как маленький ребенок. Рыдал я долго, до икоты. Было жаль маму, сестру, себя. Было жаль отца.       Успокоившись, я пулей вылетел из дома, позвонил сестре, сообщил что шаль у меня и, закрыв дом, побежал что есть сил от этого места, от воспоминаний. Это слишком для меня.       Больше я никогда сюда не вернусь.