My Father’s Eyes

Поравнявшись со знакомой дверью, Эрик плавно проводит рукой в воздухе, отпирает замок изнутри и бесшумно шагает внутрь. Пьетро босиком стоит у окна, одетый в белую просторную рубашку, спущенную с плеча и едва прикрывающую голые бедра. Он не оборачивается на знакомые шаги вторжения. Ртуть ждет отца и напивается. Эрик видит на столе початую бутылку крепкого пойла, повернутого к Эрику черепушкой на этикетке. Чистый ром. Дорогой. Откуда только… а, ну да, тяжело отказаться от прежних вредных привычек, даже если риск попасться копам возрастает многократно. Леншерр подходит к Пьетро вплотную, притягивает к себе за талию и крепко целует в теплые кудри. — Опять бухаешь. — Нахрена ты пришел? — А нахрена ты позвал? — Поговорить. — Я слушаю тебя. — Па, все это… — начинает Пьетро заплетающимся языком. Темные глаза цвета самого крепкого чая тревожно стреляют в отца через плечо, и сын тут же отводит взгляд, не выдерживая ответный тяжелый взгляд Эрика, который очень не любит, когда его выдергивают по пустякам. — Что — все? — строго произносит тот. — Все! — Вот прямо все? — Ну, да… — Конкретнее. — Дай сказать, чувак, не дави! — Ртуть стихийно злится, вызывая у Леншерра широкую ухмылку — не так-то часто взрослый сын обращается к нему как-то кроме щенячьих вариаций «папочки» — слишком повернут на восторженном к нему уважении. — Все это… должно закончиться. Иначе мне — пиздец! Моим способностям — пиздец! Не могу так жить! Не привык влачить жалкое существование на черепаховой скорости, я сам себя не выношу, сам себе противен, как же вы живете так всю жизнь, па… — Успокойся. Леншерр опускает руки ему на плечи. Черта с два Пьетро это успокаивает. Тяжелые, горячие ладони. От уверенного, властного прикосновения сильнейшего мутанта у Питера привычно дрожат колени, потеют замерзшие ладони. У пьяного Пьетро неудержимое, агрессивно красочное воображение. Он с ужасающей ясностью представляет себе два самых мощных магнита в мире, заключенных в сухих горячих ладонях отца. Это они жадно подчиняют железо в его крови, это от них закипает кровь, угрожая лопнувшими венами, это они провоцируют анемию, полнейший упадок сил, плавят и выкручивают суставы, поднимают температуру до критической, давят, тянут его вновь опуститься перед отцом на колени. Если бы Магнито не поддерживал его надежно сзади, ей богу рухнул бы к его ногам… — Успокоился? — Отпусти. Не могу… — Я не держу. Ты сам влез в это, а теперь ноешь и похоже не хочешь нести за себя ответственность. Нервы лопаются с тем же звуком, что и воображаемые вены внутри его измученного тела. Пьетро бьется у в руках отца, пытаясь развернуться к нему лицом и ударить. — Значит, так и не вернулась… — задумчиво тянет Эрик, схватив его сзади за шею, и стальной хваткой второй перехватывает бледное запястье. Острое колено вдавливается в крестец, подталкивает под голый зад, вынуждая прижаться вплотную к подоконнику и стоять смирно. С коротким хныканьем Пьетро пытается выдрать руку из хищных пальцев. Тщетно. Больно. Как больно. Останутся синяки. Питер с шипением качает головой, мгновенно расставаясь с заведомо глупой затеей, и только убедившись, что мальчишка послушно расслабился в его руках и больше не сопротивляется, Эрик осторожно отпускает. Пьетро хватается за стакан и залпом приканчивает остатки янтарного пойла. Теперь, когда способности глухи к нему, он пьянеет куда стремительнее. Эрик пристально наблюдает за ним. Внезапная потеря способностей после того, как Пьетро сам запрыгнул на него, а Эрик не стал отказывать, и даже, мягко сказать, поощрил не один раз, выкачала из его сына желание радоваться жизни. Пьетро растерял свою обычную дерзость и беспечность. Перестал красить волосы в серебристый цвет ртути, словно не желая больше ассоциироваться с утраченной силой. Приятным открытием для Эрика, который категорически не выносил любые человеческие вмешательства в природные данные мутантов стало то, что волосы его сына на самом деле вьются темно-медными шелковистыми кольцами, делая его мальчишку куда симпатичнее. Он перестал воровать из супермаркетов вредную еду (точнее, Эрик был в этом уверен до того, как увидел на кухонном столе дорогое бухло), и одеваться ярко и модно. Все чаще Эрик видит на нем либо свои старые черные водолазки, либо просторные белые рубашки. На его обычно живом и проказливом лице застыла тонкая скорбь. Темные глаза стали задумчивыми, шутки — мрачными и горькими. Переживая свою первую серьезную потерю, Пьетро тихо и незаметно повзрослел. И также тихо и незаметно помешался на нем. — А это откуда? — Эрик мрачно кивает на бутылку: — Спер? — Логан притащил на днях. Хотел… поддержать, в общем хотел. — Что забыл здесь этот хрен? «Держись подальше от моего щенка, Росомаха, или ты забыл, что я везде учую твой адамантий и с огромным удовольствием расплавлю его прямо так, не выдирая из твоей шкуры», — читает в его требовательно-холодном голосе впечатлительный Пьетро и вжимает голову в плечи. Пугливый щенок. — Он трахал тебя? — Пап, ты что! — Пьетро почти орет, впрочем, фальшиво так, что даже неинтересно. — Мы только выпили. Вообще, чтобы ты знал, тут ко мне огромная очередь из сочувствующих выстроилась, паломничество, вашу мать! Ни дня в покое не оставляют. Ороро, Рейвен, красноглазый придурок, хвостатый змееныш. Сопьюсь я с ними со всеми к чертям. Только Джин не решается сунуть сюда нос, ограничивается сочувствующими звонками, говорит, боится выдать меня профессору ненароком, если я чего лишнее подумаю при ней… — Смотри мне. Учти, я не одобряю ваших контактов. — А что не так с этими ребятами? — Ты понял, о ком я. — Эрик берет его за подбородок, заставляя смотреть в глаза, поворачивает то в одну сторону, то в другу, осматривая шею; оглаживает сухим, горячим пальцем щеку, которой не помешала бы бритва. Пьетро странно дергается от легкой, но властной ласки. Каменные, в сомнениях плечи, растерянный, загнанно бегающий взгляд. Эрик понимает, что сын и правда не помнит, какого черта они вытворяли накануне с Логаном. По крайней мере, видимых следов на нежной коже парня не обнаружено. И не обнаружится, скорее всего, старый облезлый волк умен и осторожен, стремительно, благодаря регенерации, трезвеет, и давно научился сдерживать свои первейшие животные импульсы. Эрик отпускает дрожащий подбородок и неделикатно, предупредительно ерошит мягкие кудри Ртути, мол, чтоб ты там не делал за моей спиной, не сомневайся, я все узнаю. Пьетро страдальчески морщится и поспешно меняет тему: — Как дела в школе? Как проф и ну… остальные? — Ты бы знал, если бы хоть иногда посещал тренировки. — Прикалываешься? — Ничуть. Он в который раз зовет тебя обратно. И в который раз намерен с тобой позаниматься индивидуально. Столько, сколько потребуется. — И что… я ему скажу? — Как есть. — Ты действительно хочешь, чтобы проф взболтал мои мозги? — Если это поможет тебе. — Но он увидит там! Тебя, — почти шепчет Пьетро. — Я все улажу с Чарльзом сам, тебя не коснется, я обещаю. Меня он послушает. — Она не вернется, пока мы это все… пока ты приходишь ко мне. Пока я зову тебя. Если бы я знал, к чему приведет мое любопытство. А ведь мама предупреждала меня, что я не знаю, на что нарываюсь. — Твоя сила не возвращается, потому что ты, как выяснилось, не умеешь или не хочешь справляться со своими эмоциями, — жестко, безапелляционно чеканит Эрик. — А не потому, что я тебя трахаю. Сила мутанта тесно завязана на самоконтроле. Если ты не умеешь справляться с собой — ты слабый, бесполезный слизняк. Ты же впервые что-то почувствовал, что-то, что тебе непонятно о себе самом, твоя жизнь впервые немного усложнилась, не так ли, и ты тут же сломался. — Немного? Пап, немного усложнилась? Обычно миролюбивому Пьетро снова хочется взбунтоваться и совершить самоубийственное сумасбродство, но он только с силой сжимает онемевшими от холода пальцами край подоконника. — Раньше ты ни о чем не задумывался, ты вообще мало о чем думал, и благодаря твоей беспечности у тебя все получалось легко и без напряга. — Не всегда. Иногда я думал о тебе. Где ты, почему бросил нас. Меня. Где я так лажанул, в чем провинился, что мой отец не хочет знать меня. Это я потом понял из пьяных рассказов матери, что ты не знал о моем существовании, но я все равно винил себя. А когда впервые увидел по телику, еще тогда, когда ты попался после убийства Кеннеди, и о тебе писали газеты, тебя узнала мама… черт возьми, все были в ужасе, но я… я тоже боялся тебя, но больше всего гордился. Ты был таким крутым… — И что случалось? — спрашивает Эрик, не обратив внимания на привычную, искреннюю щенячью восторженность. — Случалось? Когда, когда случалось? — голос сына съезжает на фальшивый писк — Ртуть изображает беспомощного попугая, давая себе время собраться с мыслями. — Не дури. Что случалось, когда ты думал обо мне, Пьетро? — Я, ну… какое-то время не мог собраться. Я буквально разваливался на миллиарды крошечных ртутных шариков. Промахивался, врезался в стены, влипал в неприятности, попадался копам, и все такое… Пьетро болезненно кривится и трет лоб, припоминая, как же больно было расшибаться каждый раз из-за папочки. И как же непередаваемо больно это сейчас… Эрик удовлетворенно кивает: — Твоя сила эмоционально завязана на мне. Я не просил об этом, но так вышло. Теперь нам нужно понять, как с этим работать. — Па, не будь говнюком! — А ты перестань жалеть себя. — Твои концлагерные штучки не сработают со мной. — Сынок, поверь, если бы я всерьез взялся за тебя, как в свое время взялись за меня, ты побежал бы у меня в тот же день. Питер в его руках напрягается и бросается на него из-за плеча жадный потемневший взгляд. — Так что ж не берешься? К его удивлению, Эрик долго молчит. На мгновение пьяному Пьетро чудится невыносимая, горячая нежность, которая исходит от сильной фигуры отца, от его объятий, заключивших его в крепкое кольцо рук. — Я вынужден тебя щадить, — звучит тихое и хриплое, будто Эрику тоже что-то сдавило горло. — Гребаное родство, если ты это хотел услышать от меня. И об этом я тоже не просил. Пьетро невесело усмехается, борясь с желанием позорно расплакаться. Вместо этого он, как обычно, все портит. — Я не Нина. Я давно вырос, и я не просил меня щадить. Поговорим о ней, папочка? — Не сейчас! — предупреждающе рычит Эрик, и его пальцы больно стискивают талию парня. Обычные люди не выживают после таких температур, с которой Магнито горячит кровь молодого мутанта. Пьетро испытывает на себе лихорадку. По щекам расползается нездоровый румянец, глаза возбужденно блестят, дыхание частое и прерывистое. Самое время продолжать нарываться на неприятности. — Это почему еще! — заходится он вздорным щенком. — Нина — моя сестра, которую я никогда не знал. Думаешь, мне не больно? Каждый день. Знаешь, в последнее время я часто думаю о ней. Какая она была? Что любила на завтрак? Что вообще любила? Расскажи мне о ее силе. Как ты учил ее контролировать свои эмоции? В одном его сын остался прежним — в раздражающей способности выстреливать сотней неудобных вопросов сразу. Он истерически хохочет, когда Эрик силой разворачивает его к себе и встряхивает за плечи, замахиваясь. Пьетро зажмуривается. Но удара не происходит, рука угрожающе застывает в воздухе, и он продолжает, дерзко приоткрыв один глаз: — Или не учил вовсе? Я понял! Ты не занимался с ней. Жалел. Как меня сейчас. Потому малышка погибла? Потому что однажды ты выбрал жизнь среди людей и стал игнорировать свою и ее силу. Она оказалась не готова. Слабак! Крепкая пощечина все же обжигает щеку. Скорее досадно, чем больно. Эрик рывком усаживает Питера на подоконник, встает между его ног, подтянув за бедра тесно к своему напряженному паху, обхватывает ладонью горло, нажимает пальцем на кадык. Питер кашляет, дрожит, пытается сдвинуть голые колени, но Эрик крепкими шлепками расшвыривает их в стороны, чтобы не вздумал прятаться от него. — К счастью, чтобы отыметь непокорного пацана, достаточно его не слушать. Давай в постель. Иначе я возьму тебя прямо здесь, в этом свинарнике. За этим ты меня позвал? Разговоры в том состоянии, в котором ты сейчас, я не намерен с тобой вести. Протрезвей, для начала. — А ведь я прав, папочка… — упрямо хрипит Пьетро. — Протрезвей, я сказал! — Эрик властно повышает голос, показывая, что разговор окончен. А после внезапно хватает мальчишку поперек корпуса, забрасывает к себе на плечо и тащит к ближайшей удобной поверхности, ударив по заднице для острастки. — Приму во внимание, что ты надрался и не следишь за языком, — вопреки снисходительным словам, в его голосе сквозит холодная ярость, когда он небрежно швыряет Пьетро на кровать. Под злым взглядом металлические пуговицы с его просторной рубашки разлетаются в стороны. Пьетро предстает перед ним совсем обнаженным, неловко переворачивается и пытается куда-то отползти, но Эрик снова бьет его по голой заднице, и Пьетро, огорошенный смачным звуком, дергано замирает, когда Эрик подтаскивает его к себе, прижимает к паху, трется между ягодиц и снова бьет. — Ай-яй! Да ты чего… пап, папа… папочка… — Пьетро сладко воет это свое испорченное «папочка», и Эрик, сметенный волной накрывших его чувств, запрокидывает голову и выдыхает ртом, ладонью ведет от шеи до члена Пьетро, оглаживает горящее от порки бедро. Пьетро пьяно и несогласно хнычет, но бесстыдно притирается к нему ягодицами. Ему, черт возьми, как всегда, слишком хорошо, и к черту все остальное… Нет, не к черту! Да! Да пошло оно… Эрик не в настроении не склонен к проявлениям нежности, но с Пьетро неизменно в них скатывается. Он напористо целует, покусывает шею, оставляя свои следы, а после укладывает Ртуть к себе на колени и дает мальчишке сосать, но не член, а долго, завороженно смотрит, как темноглазый Пьетро натягивается пухлым чувственным ртом на его тонкие жесткие пальцы; ласкает подушечками его послушный горячий язычок, мокрые мягкие губы, гладит по волосам… «Мой маленький распущенный ангел…» «Чарльз, я такой плохой мальчик, давай, выскажи мне все, что думаешь об этом…» А после влажной от слюны ладонью сжимает член мальчишки. Пьетро многого не нужно. Очень быстро он кончает в отцовский кулак и долго дрожит, пока Эрик щедро ласкает его успокаивающими поглаживаниями. А следом на Пьетро снова наваливается беспросветная черная тоска. Он навсегда потерял свои способности. Ему больше нет места в мире мутантов. А хуже всего то, что во всем виноват этот бесстыжий, мрачный, не считающийся с ненавистной человеческой моралью мужик, которого он любит так, что каждый раз рядом с ним задыхается. Которому, похоже, быстро надоедает нытье хлюпиков и слюнтяев. — Проваливай, па, — тяжко вздыхает он, уткнувшись Эрику в плечо. — Мне так паршиво... Я лучше сдохну тут один. Хочу, чтобы ты свалил… ну, пожалуйста! — Это не ты мне звонил и ныл час назад? — хрипло усмехается Эрик, отстраняясь. — У меня нет времени и терпения на твои пьяные капризы, Пьетро. Не умеешь бухать — не берись. Эрик резко покидает кровать, раздраженно дергается ширинка, пряча член, и Магнито шагает прочь, судя по напряженной атлетичной спине, еще злее от того, что не кончил, не выпустил пар после тяжелого разговора. Сердце Пьетро заходится, как у кролика перед смертельной опасностью. Он страшно пугается мысли, что авторитарный отец больше не придет к нему и не захочет ни близости, ни общения с ним, ни видеть его. Пьетро настигает отца на пороге прыжком на спину. Эрик только разводит руками, мол, ну что мне с тобой делать, прикончить я тебя, к своему величайшему несчастью, не властен… — Пап, научи меня! Я обещаю во всем слушаться. Что мне сделать? — Протрезветь. — Па! Я трезвый! — Нет. — А когда протрезвею? Эрик стряхивает его с себя и крепко держит за плечи, серьезно глядя в глаза. — Уверен? Ты просишь меня забыть об отцовском милосердии. Готов ли ты к тому, во что ввязываешься теперь? Пьетро копирует его серьезный взгляд и жест. — Да, пап. Я не подведу. Да и вообще, все лучше, чем просить профа. Мне… пап, мне ужасно стыдно перед ним. А тебе — нет? Губы Эрика расползаются в борзой ухмылке. Нет, Пьетро никогда не перестанет его забавлять. Страх сына перед всепрощающим профессором Ксавье откровенно веселит. Регулярно прощает не заслуживающих доверия людишек, простит и все то, что здесь происходит. А будет чем-то недоволен — серия напряженных шахматных партий с приятным продолжением, как в старые добрые. Эрика захватывает знакомое теплое чувство ностальгии — он совсем не против, чтобы проф уличил хронически, безнадежно плохого парня Эрика Леншерра в очередных грешках, ведь после ожесточенных споров всегда следует классный секс. Ради этого стоит вытерпеть и благополучно пропустить мимо ушей поток профессорских нравоучений. Давно Чарльз не забивал хер дорогого друга на свою профессорскую спесь. Давно не бился под ним в экстазе, чередуя скулеж с крепкими ругательствами. Твою мать, а он и не замечал, как соскучился… С тех пор, как его внимание перетянул на себя его восторженный щенок. Эрик рвано вздыхает, не без труда возвращаясь в реальность, к сыну. — Не убедил. Пьетро резво опускается на колени. — Я не это имел в виду. Впрочем… Эрик приваливается к стене, не помогая ему расправиться с тугой от давления молнией. С некоторой рассеянностью, задумчиво любуется, как Пьетро усердно отсасывает у него, зарабатывая себе очки, не поощряет, но и не отталкивает, лишь перед самой разрядкой ласкает спутанные кудри, почесывает и позволяет себе несколько раз резко толкнуться в послушную, расслабленную глотку и прижать к паху голову плачущего от нежности и напряжения Пьетро, чтобы затем отпустить и кончить на капризные растраханые губы. Пока Пьетро трезвеет, отмокает в прохладной ванной прямо в своей изодранной рубашке, Эрик расхаживает по комнатам, думает и прикидывает. Кроме Чарльза никто никогда не узнал, что было после. После убийства матери и устроенного Эриком погрома, в одну из следующих встреч в лаборатории, Клаус Шмидт приказал привести его отца, чтобы накормить его жадную, хаотичную и стихийную силу живой мишенью. «Папа, я не готов!» «К этому никогда нельзя быть готовым, сынок. Соберись, ты сможешь.» Обдумав свой предельно простой урок для сына, Эрик входит в ванную. — Ты готов? Взяв полотенце, он ловит Пьетро в объятия, стаскивает прилипшую к телу рубашку и еще раз умывает его ледяной водой. Сын доверчиво льнет к нему, утыкается носом в плечо, пока Эрик досуха растирает нежное молодое тело. На тот момент достаточно овладев способностями, Эрик действительно спас отца. Снова, и снова. Спасал от смерти множество раз, останавливал свинец, отшвыривал, крошил, плавил пули, сколько потребуется, пока Клаусу Шмидту не наскучило закреплять результат. Он приказал избавиться от его отца, бросив с очередной группой заключенных евреев в газовую камеру, — Эрик узнал об этом значительно позже, из архивов Аушвица — Шмидт тогда благоразумно решил не злить его еще больше. И если он прав… Эрик набрасывает на плечи Пьетро чистую рубашку и велит ему следовать за собой, в спальню. Два тонких стальных браслета серебристыми змеями обвиваются вокруг запястий задранных над головой рук, и приваривариваются к спинке кровати. Ртуть при своей силе, отчаянно возжелавший освободиться, даже не заметит эту хлипкую конструкцию. Слабый, бессильный Пьетро не сможет сделать ничего. Эрик небрежно устраивается на стуле чуть в стороне от кровати, ближе к окну, заставляет взмыть в воздух девятимиллиметровый Вальтер PPK, чтобы затем направить его на себя. Поправляет траекторию, и удовлетворенно кивает — дуло направлено точно в сердце. Довольный результатом, он оборачивается к прикованному Пьетро. — А теперь, сосредоточься. — Чего ты, пап? — неуверенная улыбка быстро выцветает с губ сына. — Ты хочешь, чтобы я тебя спас? — Умный мальчик. Приготовься. Пьетро нервно дергается на звук щелчка снятого предохранителя. Горестно вздыхает, готовясь заплакать. — Я не смогу освободиться. Ты погибнешь, из-за меня погибнешь! Хватит, это не прикольно… — Все хорошо, ты успеешь. Соберись. Максимальная концентрация. Я стреляю. — Дай мне минуту! — Сейчас. — Нет, па! Я не готов! — Ты никогда не будешь к этому готов, малыш. Осознав, что это конец, ведь у отца нет способности к регенерации, как у Логана, Пьетро орет не своим голосом. Эрик нежно улыбается ему в последний раз. Пьетро не успевает изумиться этому второму за день горячему всплеску любви, как отец делает легкое, почти незаметное движение пальцами, инициируя выстрел. Глаза Пьетро расширяются от ужаса, он до боли выкручивает запястья из браслетов... Пуля замедляется за мгновение до встречи с сердцем Эрика. Мощная, очень молодая и горячая, стихийная волна силы вступает в конфронтацию с его собственной, зрелой и расслабленной, почти ленивой, и побеждает, сметает и пулю, и наставленный на сердце Леншерра Вальтер, свирепо швыряет его об стену, заставив разлететься на куски, а после, оставляя грязно-металлический след, сползти на пол раскаленной, расплавленной лужей. Эрик оборачивается в сторону кровати — Пьетро по-прежнему, полуобнаженный, распятый и прикованный. Дышит тяжело приоткрытым ртом, совсем черные, дикие от ужаса и изумления глаза широко распахнуты, взгляд перебегает от Эрика к содеянному и обратно. — Не совсем то, что я имел ввиду, но тоже неплохо… — бормочет Эрик, разглядывая уничтоженное оружие. — Что ты сделал? — А это не ты? — ошалело выдыхает Пьетро, и Эрик слегка теряет терпение: — А нахрена мне, если я тебя учу, и не планировал досрочно заканчивать наш урок! Так что? — Что я… я, черт возьми, разозлился! А еще страшно за тебя испугался. Ты совсем спятил, пап! — Теперь ты обязан научить меня бегать, — шально улыбается Эрик, игнорируя его причитания. — Если сам пойму, как эта хрень работает, — сиплым, сорванным голосом ворчит Пьетро и впервые за долгое время смущенно оскаливается в ответ. — Не все сразу, малыш. Не все сразу. Зато теперь ты можешь сам освободиться. Давай. А я посмотрю, на что способна твоя новая сила. И пушку собери обратно. Неплохая была пушка.