Кровь и молоко

      Я ненавидела, когда что-то шло не так, как я этого хотела, и даже под чёртово Рождество, светлый праздник, когда парочки должны проводить время вместе, я осталась одна. Но обо всём по порядку.       Лалиса Манобан была тварью, которой я хотела вырвать волосы, всё в ней кричало о стервозности и счастье, когда она могла заставить любого разрыдаться и возненавидеть весь мир. В старшей школе, где мы учились, существовало лишь одно правило: не зли тайскую диаспору, а то проблем не оберёшься, и действительно, многие, кто переходил дорогу Лисе или кому-то из её ближайших союзников, страдали. Тараканы или дохлые крысы в шкафчике, где хранятся учебники, — это ещё не самое жуткое наказание, у Тэна папа работает в борделе, и кто-то сказал, что какую-то из выпускниц накачали наркотой и туда как раз повезли. Я, честно, была в шоке: это нелегально и незаконно, но когда что-то касается Манобан, всё становится нормальным и приемлемым, даже насилие.       Америка — это страна возможностей, денег и красоты, только вот я, когда вместе с папой переехала после смерти матери сюда, ощутила, что это страна блядей и продажных личностей, которые готовы сделать всё, лишь бы наживиться на ком-то. Моя семья обладала неплохим достатком, способным оплачивать моё обучение в хорошей частной школе, но я никогда не позволяла себе падать и платить за внимание и популярность, потому и обрела статус холодной стервы, которая не старается ни с кем подружиться. Мне было комфортно наедине с собой и своими мыслями, я всегда знала, что буду делать в тот или иной момент, и однажды в моей жизни появился он — «тот самый», который меня впоследствии променял на какую-то блондинистую шлюху. Мин Юнги, именно так звали этого парня, производил впечатление очень американизированного корейского плохиша, который старается выглядеть крутым, и ключевое слово здесь — «старается». Да, носит белые растянутые майки, а на плечах — кожаная куртка; да, у него в джинсах больше дырок, чем самой джинсовой ткани, курит как паровоз и матерится через слово, а ещё редко бреется и ему двадцать два, но именно он вскружил мне голову, лишил меня девственности, а потом бросил и ускакал за длинноногой тайкой.       Плакала ли я? Не особо. Ощущала ли полнейшую несправедливость по отношению к самой себе? Несомненно. Почему именно я всегда страдаю, хотя есть много других девушек, идентичных мне? Я была особенной не только в этом, но и том, что именно на мою долю выпало целое соблазнение — конечно, не то яблоко, которое надкусила Ева, но амулет, что сейчас лежал на моём столе, так и манил к себе.       Я его нашла в день расставания с Юнги, что был буквально вчера, на пересечении улиц, будучи разбитой и рыдающей, с покрытыми от холода коркой руками, и поняла, что мне его точно нужно поднять. Вся моя ненависть и злость, сконцентрированная в бренном худом теле, буквально влилась в эту побрякушку, напитав её силами. Мне с детства говорили, что магия существует, но я не верила — не встречала никогда подтверждения и относилась ко всему скептически, но эта вещица, от которой за километр веяло чем-то необычным, буквально заставила меня опуститься на корточки и прикоснуться к ней.       — Руби, сходи в магазин, купи молока для Санты, совсем скоро он будет и у нас дома, — папа заглянул в мою комнату и понял, что со мной творится что-то не то — я сидела на кровати, подтянув колени к груди, и пялилась на амулет. — Что случилось, дорогая?       Со мной ничего не случилось, кроме чёртовой Лалисы Манобан, которую убить мало за её поступок. Стеклянные глаза взглянули на отца, а потом я выдохнула, опуская ноги на пол и стараясь выглядеть нормально, адекватно, чтобы он не понимал, какую ненависть я на самом деле испытываю. Мой папа — доброй души человек, он никому в этом мире не желал зла, и если бы я ему сказала, что испытываю ненависть, он бы накормил меня успокоительными и помолился за здравие души, которую я возненавидела. Я могла на это лишь закатить глаза: я другое поколение, у меня совсем другие приоритеты, цели в жизни, да и подростковый максимализм давал о себе знать, потому что я считала, что могу в нужный момент разрушить весь мир. Может, и не целый мир с семью миллиардами людей, но мир отдельного человека с его стремлениями, желаниями и мечтами точно. Я обладала отвратительной душой и не скрывала этого, мечтала о смерти ближнего и в открытую говорила, как я ненавижу эту суку — господи, какая же я плохая и как же мне можно жить после этого? А вот абсолютно спокойно, с задором, смехом и взглядами, которые я кидала из-под ресниц.       — Сейчас пойду.       В городе говорили, что просто так амулеты на дороге не валяются — их надо заслужить или же сконцентрировать разные эмоции в себе, и я понимала, сжимая цепочку в кармане, что именно негатив дал мне знак свыше. Он мне не говорил, что я должна идти дорогой зла, давал выбор, как правильно поступать в той или иной ситуации, и я знала, что выберу, ещё до того, как полностью сформировала желание. Мораль не для тех, кто хочет мстить, мораль для тех, кому есть, из-за чего трястись. Мне бояться нечего, потому, когда амулет раскололся надвое, я поняла, что совсем скоро свершится «рождественское чудо».       На перекрёстке, который мне пришлось пересечь по пути в магазин, недавно сбили насмерть девушку моего возраста — она шла домой в наушниках, в которых громко играл классический рок шестидесятых. Это произошло на моих глазах; кровь из её головы окрасила снег в алый, она некоторое время дёргалась и пыталась держаться в сознании, но потом её глаза, в которых отражались звёзды, застыли навсегда. Её светлые волосы были свалявшимися, некрасивыми, и сейчас я представляла на месте той девчонки Лалису, которую размазало по асфальту грузовиком, а в руках всё сжимала тот амулет — так и не смогла оставить его дома. От злых мыслей надо всё же избавляться, только не получалось — внутри всё выло от боли и предательства, а мерзавку хотелось расчленить.       — Два пакета молока и мятную жвачку, — проговорила я, опираясь на стойку кассы, — пакет не надо.       Пластинку жвачки я сразу засунула в рот, как вышла на мороз, и оглянулась — не шёл ли кто рядом, потому что если поймут, что я выбрасывала вместе с фантиком и чеком расколотый напополам амулет, посыплются ненужные вопросы, а у нас в городе очень уж любят лезть не в свои дела и потом удивляться, почему все друг друга ненавидят. Мне больше не нужна эта оболочка, раз магия уже вступила в силу — у меня есть как минимум двадцать четыре часа, чтобы свершить свою месть, и я уже придумала, что сделаю.       Америка — страна возможностей, и самая главная из них — возможность изменить свою судьбу, и я уже решила всё для себя, поняв, по какому направлению мне стоило идти. Да, я тварь, я убийца, но я твёрдыми шагами шла к дому Лалисы Манобан, пылая местью, ведь, возжелав однажды убив, от этого ощущения адреналина во рту не избавиться, даже если говорят всё выплюнуть, даже если разум ни к чему не готов. А я всё шла, и молоко в пакете покачивалось в такт шагам, жвачка уже потеряла вкус мяты, а я вкус к жизни.       Гараж у семьи Манобан не был закрытым, и я легко проникла внутрь, сразу видя на столе трубный ключ. Дедушка, пока не умер, учил меня им пользоваться, конечно, не для самообороны, для обычных бытовых ситуаций, но я запомнила раз и навсегда его фразу «будь осторожна, этой штукой можно пробить голову». Я не буду осторожной, ведь от такого знания невозможно скрыться, хочется испробовать всё и сразу, а я, не будь дурой, открыла дверь, ведущую из гаража в основной дом, и улыбнулась. Конечно, я чувствовала себя героиней какого-то слэшера, в котором безумный маньяк гнался за ничего не понимающими подростками, обречёнными на скорую погибель, причём в роли убийцы, несомненно, была я сама, и никто бы до конца не догадывался, что именно я, невинная белая овечка, во всём замешана. Раз — и нет одного героя, два — и нет другого, а я уже чувствовала, что, помимо Лисы, тут также был и человек, который позволил себе изменить мне, хотя я по первому зову давала ему то, в чём он нуждался больше всего.       Мин Юнги.       Я чувствовала здесь его запах, его облик встал у меня прямо перед глазами, как только я поднялась по лестнице, понимая, что дом Лалисы точно такой же по планировке, как мой. Вот за этой дверью в нашей обители папина комната, чуть дальше моя личная, в которой очень часто ночевал Юнги; а теперь он ночевал у другой и мне очень хотелось отобрать у неё это счастье, вырвать её гланды и сделать так, чтобы она по-настоящему страдала. И ведь пострадает, действительно пострадает, ведь сам тёмный амулет привёл меня к ней, нашептал, что делать, а теперь я сильнее сжала трубный ключ в руке и положила на пол пакет с молоком.       Я открыла дверь в момент соития, когда Лалиса стояла на коленях на кровати, а Юнги вколачивался в её зад, показывая, как он умеет над ней доминировать, и я бы наблюдала за зрелищем чуть дольше, только вот по лицу Манобан было видно, что она совершенно не хотела меня видеть. Да и Мин, в принципе, тоже не встречал меня с распростёртыми объятиями, лишь вынул член в презервативе из задницы девушки и понял, что на сегодня секса ему больше не будет. Была бы у меня в руках катана, клянусь, первое, что бы я сделала — это кастрировала его, дабы он больше никому не смог присунуть, даже мне самой. Жалкий ублюдок, он не достоин жизни, как и Лалиса, которая что-то мне кричала, прикрывшись простынёй.       — Завались, — мне уже осточертел её тонкий визгливый голос, и я увидела, как её щёки налились краской, а кислород встал поперёк горла — она больше не могла продохнуть. — Я тебе не давала слова сказать. А ты, — я перевела взгляд на застывшего Юнги, — если тебе собственная жизнь дорога, уёбывай отсюда.       И, казалось, парень улетел за секунду — он не хотел знать, что будет с его подружкой, он слишком сильно дорожит своей шкурой и не даст никому её повредить; трус, каких надо поискать, он упал после этого в моих глазах ещё ниже, будто бы есть, куда дальше падать. Мы с Лалисой остались наедине, и я первые несколько секунд просто смотрела прямо в её глаза, пытаясь найти там хоть что-то, кроме жалости к себе и страха смерти, которая, она знала, наступит очень болезненно и нескоро — я позабочусь о том, чтобы осколки черепа влетели ей прямо в мозг, впились и причинили страшную боль. Внутри каждого человека дремлет жестокость, и моя сейчас подскочила по будильнику и готова была действовать, а я лишь направляла её своими руками и словами.       — Думаешь, такая крутая, раз взяла трубный ключ? Что же тогда Юнги не ударила? Или это я от тебя ушла, а не он? О, точно, Дженни Ким, — Лиса улыбнулась, но я поняла, что эти эмоции были вымученными, нехорошими, и улыбаться в ответ не имела желания, — ты влюблена в меня, признавайся, пускай я и так тебя раскусила.       — Такую шваль, как ты, любить невозможно, — меня всю затрясло от гнева, и я сделала шаг вперёд. — Хочу кое-что тебе подарить на Рождество. Незабываемый подарок от меня. Называется «смерть». Правда, звучит прекрасно?       — Ты не сделаешь этого, — Лалиса вдруг поняла, что перед ней опасность, и вся сжалась, уменьшилась, и я поняла — она готова принять свою судьбу, хотя на словах продолжала бороться и кидаться, как собака. Она не знала, что я сделаю всё, что хочу, потому что от бешеных псин надо избавляться, а она именно бешеной псиной и была — жаль, что в своё время не усыпили. — Ты же… не способна на убийство.       Каждый человек способен на убийство, если его хорошенько разозлить, и не всегда это убийство чисто настоящее, с гибелью физической оболочки и исчезновением души весом в двадцать один грамм. Порой люди просто обдумывают, что сделают с тем или иным недоброжелателем, а мысли ещё хуже и ещё опаснее, чем нечто, связанное с реальностью, когда в руке покоится нож, а в мыслях одна сплошная неразбериха и на губах привкус крови, смешанной с адреналином. Лалиса сползла с кровати ко мне, подползая практически на коленях, и я поняла, что пощадить её — значит простить измену Юнги, потому что знала — эта девушка будет не единственной жертвой, павшей под моим гневом и желанием справедливости. Я решила отомстить всем, всем, кто меня когда-то обижал, и первой будет длинноногая тайка, которая посмела отнять у меня парня, посмела к нему прикоснуться и с ним спать, в то время как я не разрешала ей этого делать, не позволяла забирать то, что по праву принадлежит мне. Я не сказала ей «свободный парень, бери, не обляпайся», я сказала «свали нахуй с моей территории», потому что я давно пометила Мина Юнги собой, отдавала всю себя и намного больше, чем могла. А что она дала ему? Просто красивенькое тело и миленькое личико? Согласна, тело у неё что надо, горячее, спортивное, но мне было противно от её бессилия. Какая же она жалкая, когда стояла передо мной на коленях и просила не убивать; но я уже занесла над её головой трубный ключ, видя перед собой не девушку, а бешеное существо, достойное смерти. Я не собиралась её жалеть, потому инструмент опустился на её макушку, буквально сразу убивая и кроша череп на крохотные осколки.       Кровь летела во все стороны, а я продолжала бить, издеваться над телом и хохотать, как психически ненормальная — тьма, скопившаяся во мне и в амулете, срочно требовала выхода, и я видела, как вокруг меня крутились тени, делая хуже для самой Лисы. Они дырявили её, строгали, как мясо, пускали кровь и говорили мне, что она этого заслуживает, что она попадёт в ад за свои действия, а я вознесусь на небо и стану великой, но жаль, что даже за избавление мира от очередного урода не будет забронировано место в рае. Такие, как я, его не достойны, как и ласки вместе с любовью.       Кровь была, кажется, везде — на потолке, на стенах, на моих руках и лице, и я опустилась на колени, понимая, что уничтоженная голова передо мной принадлежала Лисе, а тени покинули её тело, оставили в покое. Я тоже замерла, смотря на то, как бордовые капли растекались по линолеуму и портили его, а потом утёрла щёки — даже на них была эта жидкость, как клеймо моего греха, который въелся под кожу подобно татуировке. Красиво, печально, убийственно, а также хочется вскрыть себе жилы и посмотреть, что там, внутри, в венах.       — Убитые не блаженны, ты как была шлюхой, таковой и осталась даже после смерти, — я с улыбкой осматривала её тело, изящные бёдра и худоватую грудь, выпуклые ягодицы и тонкие руки — да, оказывается, тут есть на что посмотреть. — И ты не воскреснешь. Не вознесёшься. Я тоже не воскресну и не вознесусь.       Мин Юнги вызвал полицию сразу же, как выбежал без верхней одежды и обуви на улицу, поторапливая стражей правопорядка, потому что я «ненормальная, которая угрожает убийством и кровавой местью». Забавно, что ехали они до нас всего минут десять, а я успела убить Лису и даже выпачкаться в её крови, полежать на её кровати и украсть неплохую палетку теней, которую, к сожалению, никогда не использую — в женских тюрьмах особо нет разрешения краситься, да и я была там единственной несовершеннолетней девушкой. Меня судили как взрослую, присяжных воротило от описания того, что я вскрыла пакет с молоком, смешала его с кровью и выпила, стремясь сохранить свою цветущую юность, но психически больной меня не признали. Папа отвернулся от меня сразу же, Юнги я видела лишь раз на суде — тогда, когда он давал показания, и тогда, когда меня признали виновной и дали пожизненный срок без права на условно-досрочное. Мне не удалось доказать, что я была под воздействием тёмного амулета, меня особо не слушали, когда я говорила о том, что Лиса забрала мою любовь и сама виновата в своей смерти. Преступников не слушают, даже таких порядочных девочек, как я, только я, правда, не раскаивалась абсолютно и знала, что меня когда-нибудь тоже убьют в канун Рождества, как и я убила Лалису Манобан.       Она пришла ко мне спустя пять лет отсидки — обнажённая, с кровью на лице и груди, и я лишь улыбнулась, сказав соседкам, что нервничать не стоит, ведь это пришли за мной, а им вреда никакого не будет. Лиса была красивой при жизни и после смерти осталась такой же, только синяки от удушения, оставшиеся на моей шее после смерти, и лопнувшие капилляры в глазах оставили меня не особо красивой. Я изувечила её голову — а она мою. Кровь за кровь, кость за кость.       Даже если очень сильно хочется убить человека, стоит в первую очередь подумать о себе, ведь злобный призрак придёт мстить в ответ и точно накажет в тот самый момент, когда ты будешь не готов. Я приняла свою судьбу с распростёртыми объятиями, потому что иначе было никак, да и тюрьма — не курорт и не самое сладкое местечко, в особенности женская. Но, умирая, я надеялась, что когда-нибудь отомщу Мину Юнги за его аморальный поступок и любовь к другой, к той, которая его не заслуживала.