Эдвард позже узнал, что с момента, когда профессор сделал ему укол и до полного пробуждения прошло двенадцать часов. То есть провёл в качестве подопытного весь день. Каким образом профессор смог захватить власть, он тоже узнал. Оказалось, что когда Эдвард передал остров Даше, профессор велел ей подписать документ о собственности в его пользу, объяснив это тем, что она в своём состоянии не способна к управлению страной. Даша, которая почти ничего не понимала, сделала всё, о чём попросил отец. Затем он сообщил всем, что президент острова больше не сможет исполнять свои обязанности по состоянию здоровья. Он находится в коме, из которой, скорее всего, не выйдет. Перед этим передал управление своей жене, а та, в свою очередь, своему отцу. Таким образом, всё выходило легально, хотя и не честно. Ведь никто не знал о том, что произошло с Эдвардом на самом деле.
Во всяком случае, профессор приступил к новым обязанностям незамедлительно, начав наводить собственные порядки в больнице. Эдвард не знал, что было затем и что будет дальше. После того, что Даша рассказала, она почти сразу заснула, так как всё ещё находилась под действием успокоительного. Всё это сейчас мало волновало его. Кроме того, что у них всё хорошо, остальное не имело значения. Единственное, что беспокоило, это каковы будут дальнейшие действия профессора. Эдвард понимал, что тот, потерпев неудачу, на этом не остановится, предпримет новые попытки от него избавиться. И сейчас Эдвард не хотел, чтобы это произошло. Если до этого, когда врач сообщил, что ребёнка не спасти, думая, что всё потеряно, был даже рад, когда узнал, что профессор собирается его убить, с благодарностью принял смертельный укол. Но сейчас, узнав о том, что стал самым счастливым человеком в мире, понял, что хочет жить. Теперь жизнь приобрела смысл, даже депрессия отошла на второй план, он забыл о ней.
Эдвард пока не мог думать о будущем и пытаться понять, что делать. Единственное, что имело значение — это ни с чем несравнимое чувство эйфории, которое испытывал в настоящем. Он не задавал никаких вопросов ни ей, ни себе. Хотя где-то на периферии сознания испытывал удивление при мысли о том, как смог спастись и, главное, как выжил ребёнок, точнее дети. Всё это казалось невозможным чудом. Но не стал пока это анализировать, принял как должное. Точно также решил пока не думать о том, что собственноручно передал остров профессору, когда оформлял документы на Дашу, и все они сейчас находились во власти этого психа. Эдвард не знал, что делать в таком случае. Даже если все узнают, что он жив и поддержат его, по документам всё равно выйдет, что остров принадлежит профессору, и неизвестно было, что делать в такой ситуации. Тем не менее, это сейчас казалось совершенно неважным по сравнению с тем, что дети остались живы.
С тех пор, как Даша заснула, Эдвард неотрывно находился при ней. После двенадцати часов полукоматозного состояния под действием препарата, он первое время почти не мог говорить, и было трудно двигаться, снова осознавать всё происходящее. Но эйфория давала столько сил, что вскоре это стало проходить. Но даже когда понял, что снова может двигаться, не отходил от Даши ни на шаг. Хотел быть рядом на случай, если проснётся. И просто смотреть на неё, пока она спит. К тому же беспокоился, что профессор может что-то предпринять против детей, и решил охранять Дашу.
В течении следующих шести часов было странное состояние, когда ничего не хотелось, только смотреть на неё. Он понимал, что ничего не ел больше суток, но не чувствовал голода. Только иногда пил воду из бутылки, так как после препарата появилась сильная сухость во рту. При этом не мог просто сидеть на месте. Осторожно, чтобы не разбудить Дашу, гладил и целовал её лицо, аккуратно проводил руками по её животу. Это казалось самым удивительным чудом из всех возможных, в которое невозможно было поверить, что там были их дети, самые родные и близкие на свете. Эдвард мечтал поскорее увидеть их, взять на руки и никогда не отпускать. Но это ещё было невозможно. Всё, что мог делать, это целовать живот, говорить детям о том, как любит их.
В очередной раз Эдвард погладил Дашу, ему казалось, что дети всё слышат и чувствуют, как будто они общались мысленно.
— Любимые мои, я вас так люблю, жить без вас не смогу, и вашу маму тоже очень люблю. И вы будете друг друга любить так, как никто до этого, — он прижался лицом к пока ещё плоскому животу, чтобы дети услышали его и чтобы услышать, что они ответят. Он был уверен, что тоже слышит их.
Эдвард не знал, что эту трогательную сцену уже какое-то время наблюдал стоявший в дверях человек.
Эдвард хотел выпить ещё воды, но заметил, что бутылка пуста. Он немного расстроился из-за этого, так как не мог отойти от Даши, чтобы сходить за водой. Раньше бы позвал медсестру, но сейчас не собирался никого отвлекать на такую мелочь, так как сам убедился, насколько загружен персонал в больнице. Пока ему несли бы воду, кто-то из пациентов не получил бы помощь, а помощника у него не было. Если раньше был, то с тех пор, как стал встречаться с Дашей, они везде ходили одни, так как Даша не любила присутствия других людей.
Эдвард немного разочарованно посмотрел на пустую бутылку. И вдруг кто-то подошёл к нему, протягивая новую, полную воды.
— Большое спасибо, — сказал Эдвард, не понимая, кто это и откуда узнал, что у него закончилась вода, но в этот момент это казалось неважным.
Открыв бутылку, он сделал несколько глотков. Человек всё ещё находился в комнате, не уходил.
— Пожалуйста, — ответил он заботливо.
Эдвард почувствовал благодарность к неизвестному. Он вообще заметил, что после этой истории стал испытывать больше эмоций по отношению к людям, как будто сильный стресс и не менее сильная радость смягчили сердце, научили радоваться жизни, думать не только об успехе, но и об окружающих людях, о том, что даже незнакомцы бывают отзывчивыми и готовы помочь бескорыстно.
В таком восторженном, возвышенном состоянии все люди казались очень добрыми. Если раньше он принимал помощь как должное, считая, что все обязаны выполнять его требования, то сейчас осознал, что это совсем не так.
А между тем человек подошёл к Даше, и Эдвард, наконец, рассмотрел его… Это был профессор.
Он знал, что этот момент наступит, профессор это так не оставит. Надеялся, что будет готов к его появлению. Но такого не ожидал. Получалось, что победить его невозможно, настолько он умный и хитрый. Эдвард встал и подошёл к профессору.
— Значит, это ваш новый план? Не можете успокоиться? А вода была отравлена? Сколько мне осталось?
Он старался не показать волнение, но на самом деле очень расстроился. Стоило узнать о своём счастье, как тут же лишился его. Это было слишком жестоко. Меньше всего сейчас Эдвард хотел умереть. Он был настолько счастлив, что у них всё было хорошо, что казалось несправедливым терять всё это. Тем более, что он уже не чувствовал себя виноватым, если с Дашей всё было в порядке. Он встал рядом с Дашей, чтобы защитить её, если профессор решит что-то сделать детям. Больше всего Эдвард беспокоился за них.
Малинин внимательно посмотрел на него. Эдвард ответил ему немного вызывающим взглядом, показывая, что, несмотря ни на что, не собирается сдаваться. Даже на грани отравления будет защищать Дашу и детей.
Несколько минут они смотрели друг другу в глаза. Выражение лица профессора оставалось непроницаемым. Трудно было понять, о чём он думает. Обычно Эдвард на всех так смотрел, но после произошедшего ему было трудно контролировать эмоции.
— Если вы всё же решили убить меня, то не трогайте детей, они ни в чём не виноваты, — без особой надежды сказал Эдвард.
Профессор посмотрел на него с презрением, затем молча взял у Эдварда бутылку. Выпил немного воды и вернул ему. Эдвард посмотрел с удивлением, не понимая, что происходит.
— Видишь, вода не отравлена, можешь пить спокойно, — наконец сказал профессор, — я бы не стал травить сам себя, надеюсь, ты понимаешь.
— Нет, я уже ничего не понимаю, — честно ответил Эдвард, — зачем вы принесли воду, если она не отравлена?
— Понял, что ты хочешь пить, а вода закончилась, — невозмутимо сказал Малинин.
— Интересно, с чего вдруг такая забота? — с сарказмом спросил Эдвард.
Вместо ответа профессор подошёл к кровати Даши с другой стороны.
— Отойдите от неё, — немного испуганно сказал Эдвард, — что вы хотите сделать? Оставьте детей в покое.
Малинин посмотрел на него с презрением, как на идиота. Затем осторожно прикоснулся к животу Даши и ласково погладил. При этом его взгляд неожиданно потеплел. Эдвард решил, что он спит и ему всё снится. Это было совершенно невозможно.
— Как я могу что-то сделать тем, кого сам спас? — снисходительно спросил учёный.
— Не понимаю, — растерянно сказал Эдвард.
— Я не собираюсь убивать моих внуков. То, что я слишком молодой для этого, не является оправданием, — ответил учёный.
— Всё равно ничего не понимаю, кого вы спасли? — удивлённо сказал Эдвард.
Профессор отошёл от кровати, сел на диван.
— Садись, — спокойно пригласил он Эдварда, указывая на свободное место рядом, — надо поговорить.
— Я не собираюсь к вам подходить, — немного возмущённо ответил Эдвард, — мало ли что вы ещё намерены сделать. Лучше держаться от вас подальше.
Учёный засмеялся.
— В другой ситуации я бы сказал то же самое: держись подальше от меня и моей семьи. Но что произошло, уже не исправить. Мои внуки не должны расти без отца. Как бы мне это ни было неприятно, нам надо уже, наконец, поговорить. В прошлый раз я действовал на эмоциях, не стал тебя слушать.
Эдвард после недолгого колебания всё же сел на диван, ему было интересно, что скажет профессор после всего, что было. От волнения из-за предстоящего разговора он непроизвольно смял бутылку с водой.
— Я представляю, что ты обо мне думаешь, — сказал, наконец, Малинин, глядя прямо перед собой, — и не знаю, как после всего, что было, ты всё ещё с Дашей. Я этого не ожидал. Думал, ты её знать не захочешь после всего.
— Я люблю её, — просто ответил Эдвард, — она моя жизнь. Не знаю, когда вы мне, наконец, поверите.
— Я уже понял. Именно поэтому не стал тебя убивать, хотя до этого хотел.
— Я, конечно, не рассчитываю на ответ, но вы не могли бы сказать, много ли их было? — с волнением спросил Эдвард, надеясь, что учёный поймёт его и не придётся говорить это вслух. — И как это вообще получилось? Даже не могу себе такое представить.
Тот понял.
— Ты интересуешься количеством убитых или подопытных? — спросил профессор. — И хочешь узнать, как уважаемый учёный дошёл до такой жизни, что приходится убивать, чтобы выжить?
Эдвард поморщился. Ему, как пацифисту и просто очень впечатлительному человеку, невозможно было представить себе такое. Он даже вид крови с трудом выносил. А уж фильмы ужасов и триллеры вообще не мог смотреть. И то, что он находился в одной комнате с хладнокровным убийцей, было непостижимо. Особенно то, что этот убийца был отцом его любимой, дедом его детей и вообще очень уважаемым учёным, на самом деле скрывающим истинную сущность.
Эдвард не знал, как ему относиться к нему. С одной стороны, всегда его очень уважал, подсознательно чувствовал, что, несмотря на свою простоту, на самом деле это очень необычный человек, так же, как и Даша. Эдвард всегда хорошо разбирался в людях, и если для всех семья профессора казалась странной, простой, нищей, то он всегда чувствовал, что это всё не более чем прикрытие, маска, скрывающая истинную сущность этих людей. Вся семья с детства вызывала у него сильный интерес, восхищение, даже немного преклонение перед чем-то неизвестным, пугающим, возвышенным. Как человеку, мало понимающему в науке, он считал их почти волшебниками, существами из другого мира, супергероями со сверхспособностями. Поэтому и любил загадочную Дашу, скрывающую много тайн. Она была настолько непохожа на других, что казалась не человеком, а более совершенным существом. Невероятно умной и талантливой, и одновременно очень хрупкой и слабой, к тому же с очень ранимой душой. Всё вместе это составляло невероятный контраст. Эдвард всегда обращался с ней настолько бережно, что бывало, что даже боялся дышать в её присутствии, чтобы не навредить ей. Однако не знал, как относиться к её отцу после того, что произошло. Больше всего было стыдно за то, что тот узнал их тайну. Эдвард понимал, кем считает его профессор, который и не скрывал этого. Поэтому ему было не сколько страшно в его присутствии, сколько неловко и стыдно. Несмотря на попытку убийства и опыты, жертвой которых он оказался, по-прежнему не считал профессора виноватым в этом, а только себя, как обычно. Эдвард оправдывал действия учёного и ненавидел себя за всё, что произошло.
— И тех, и других, — наконец сказал он, — Мне всё ещё трудно поверить, что вы маньяк, который получает удовольствие от убийств. Я больше верю, что вы сумасшедший гений, человек с уникальными способностями, недоступными больше никому. Для вас жизнь не представляет никакой ценности, а все люди — подопытные. Вы живёте в своём мире, где всё по-другому.
— Благодарю за откровенность, — ответил профессор, — но это не совсем так. Конечно, я не спятивший маньяк. И хотя я и гений, но не сумасшедший и не хладнокровный убийца, каким кажусь.
Эдвард посмотрел на него скептически, не веря последней фразе.
— После всего, что вы совершили, трудно в это поверить.
— Я знаю, но и ты не знаешь всю мою историю. Надо мной всю жизнь издевались, как над Дашей. И было время, когда я всех ненавидел и мечтал отомстить всем людям. Но со временем понял, что это неправильно. И я не ставлю опыты на людях.
— Как это?
— Те, кого я использую для этого, они не люди. То есть у них геном человека, но я не могу назвать их людьми. Ты понимаешь, кого я имею в виду?
— Такие, как те бандиты? — догадался Эдвард.
— Да. Я никогда в жизни не убил невиновного человека. Все, кому я мстил, были страшными людьми, у каждого из них руки по локоть в крови. Это было просто восстановление справедливости. Негодяи шли на пользу науки. Только вот с тобой произошла ошибка, — видно было, что ему трудно было признаться в этом.
— Неужели вы это признаёте? Интересно, почему?
— Вернёмся к этому чуть позже. Сейчас всё-таки хочу объяснить мотивы других поступков. Первым, кого мне пришлось убить, был террорист Тарик Айсами. Очень жестокий, безжалостный монстр. Его даже нельзя назвать человеком. Ты его, конечно, не знаешь, тебе тогда было четыре года. Он работал на Санчеса, преследовал нас с Катей, угрожал убить, хотел заставить меня работать на них. Санчес думал, что сможет захватить мир, если я создам оружие.
— Которое вы создали, но не для Санчеса, а для себя, чтобы самому захватить мир, — подколол его Эдвард.
— Не для этого, а для самозащиты. От таких, как этот Тарик и другие бандиты Санчеса, вроде тех, которые в прошлом году похитили Дашу.
— Я его знаю, — вспомнил Эдвард, — в смысле Тарика.
— Как это? — удивился профессор.
— Не лично, конечно. Слышал о нём. И вы его видели? Невероятно. Это был самый разыскиваемый террорист. Помню, даже у нас его боялись, он же устраивал теракты по всему миру. Неужели вы его знали?
— Не просто знал, а убил, — самодовольно сказал профессор.
Эдвард посмотрел на него с удивлением.
Тогда Малинин повторил для него свою историю, которую до этого рассказывал Артуру, только ещё более подробно, ничего не скрывая. Про издевательства одноклассников, что Эдвард очень хорошо понимал из-за Даши. Затем про мечты юности о захвате мира и собственные выводы о том, как это неправильно. Нападение Тарика в Модерне — то, что пришлось сделать ради защиты от него. Взрыв, подстроенный Санчесом и его помощниками. Побег из страны с Катей, то, как пришлось несколько лет скрываться в фавелах Бразилии, чтобы выжить.
— У меня была возможность изменить нашу жизнь, но я не мог брать на себя такую ответственность. Захватить власть во всём мире, подчинить всех людей, чтобы моя семья не жила в нищете — это оставалось на крайний случай. Я надеялся, что найдётся другой выход. И он нашёлся: предложение о работе на Виктории. Всё это время трудно было заниматься исследованиями, не было доступа к нормальным лабораториям, да и финансирования тоже. Иногда только получалось «поработать» с бандитами или наркоторговцами, которые встречались нам в трущобах. Это было большой удачей. Но знай, что я никогда не использовал для опытов обычных, ни в чём неповинных людей. Только преступников. Не знаю, осуждаешь ли ты такое?
Эдвард не знал, что на это ответить. Он сам не был способен мстить даже преступникам. Но не мог осуждать профессора, понимая, что у каждого свои ценности. Тем более, он сам на эмоциях совершил ужасный поступок. Конечно, Эдвард не собирался убивать Нину, но тот момент страшного отчаяния, когда он решил, что потерял всё, что больше всего любил, был очень страшным. И именно Нина была в этом виновата. Отчаявшийся человек в состоянии аффекта способен совершить ошибку, о которой потом пожалеет, потому что в такие минуты не владеет собой, сходит с ума от горя. Эдвард почти не помнил тот момент, настолько это было ужасно, что сознание намеренно защищалось от плохих воспоминаний. Но всё же не смог промолчать.
— Насколько я понял, вы создали в институте секретную лабораторию для своих незаконных исследований? И когда просили гранты, на самом деле они были нужны не для вашей непосредственной работы?
Он с удивлением заметил, что учёный смутился впервые за всё время. Это было приятно.
— То есть, вы использовали средства не по назначению? И более того, решили убить меня вашим изобретением, созданным на мои деньги?
Профессор покраснел, как будто ему стало стыдно, что казалось невероятным.
— Признаю, это было глупо.
— И всё?
— Я не собирался оправдываться или что-то объяснять, но пойми меня правильно, не могу сказать, что нахожусь на стороне добра или зла. При моих способностях все эти условности приобретают другой уровень. Для такого человека, как я, моральные принципы несколько смещены. В какой-то степени мы оба делаем похожую работу. Следим за мировым порядком. Только методы у нас разные. Ты участвуешь в международных саммитах, где принимаются решения вроде того, по отмене ядерного оружия. Тебя все знают, уважают, слушают. А меня знают только в научных кругах. Никто и представить себе не может, что я способен как-то влиять на мировой порядок. И тем не менее, я наблюдаю за всем, что происходит. Пока у меня не было особых поводов вмешиваться. По крайней мере, глобально.
— Но что-то было?
— Как ты понимаешь, да. Например, тот же Тарик Айсами. Скольких он ещё убил, если бы не я? Сколько терактов совершил бы? Он был опасен для моей семьи, поэтому его пришлось устранить. Санчес тоже был опасен, но я предпочёл скрываться. Моё оружие было ещё несовершенным, мне необходимы были деньги на дальнейшие исследования. Иначе почему я попросил платить мне официальную зарплату всего тысячу долларов? Не хотел слишком наглеть, учитывая, на что на самом деле тратились гранты. Катя как-то раз спросила, почему я не могу… Ликвидировать всех террористов, преступников, Санчеса… Сам не знаю, трудно сказать, наверное, я предпочитаю вмешиваться по минимуму. Только в то, что касается безопасности моей семьи. Как в случае, когда я решил использовать похитителей Даши в качестве подопытных. Не знаю, правильно ли это. Но если начну мстить всем подряд, наведу в мире порядок, и не останется ни одного преступника, тогда меня точно обнаружат. В отличии от тебя, когда ты можешь всего добиться путём дипломатических переговоров, убеждая всех принять твою сторону и те решения, которые тебе выгодны, я должен действовать тайно, обо мне никто не может узнать. Мои исследования должны оставаться тайными, если они попадут в руки кого-то вроде Санчеса, произойдёт катастрофа. Поэтому я держусь в стороне, больше наблюдаю, не хочу слишком влиять на происходящие в мире события. Да, немного обидно знать, что я сильнее всех и могу спокойно захватить мир, диктовать всем свои условия, но понимаю, что это неправильно. Должен существовать баланс, равновесие. И если я хоть раз поддамся искушению показать всем, на что способен, уже не смогу остановиться.
На протяжении этого монолога в его голосе слышалось сомнение и недоверие. Как будто он ещё не до конца был уверен, что Эдвард достоин услышать его «исповедь», но понимал, что не осталось выбора.
— Я всю жизнь стараюсь защитить мою дочь. Она уникальная, таких больше нет. Она была создана как сверхчеловек, но вместе с гениальными способностями она приобрела сильную эмоциональную уязвимость и неспособна контролировать себя. Биполярное расстройство — это побочный эффект вмешательства в её гены. Это же была моя первая попытка создания сверхчеловека. И она такой и является, если не брать во внимание «дефекты изготовления». Но, как известно, ни одно изобретение не может быть идеальным. Даша добрая, отзывчивая, самоотверженная. В норме. Но она может быть очень опасна для себя и для других, но сама не до конца понимает, на что способна. Поэтому я почти всегда старался её скрывать. Я никого так не люблю, как мою дочь, и всегда оберегаю от опасности, которая может ей угрожать со стороны людей, если они узнают правду. И от самой себя в те моменты, когда она не понимает, кто она и способна на всё. Никто не должен был узнать правду о ней. Её общение с окружающим миром необходимо было свести к минимуму. Не знаю, возможно, я был неправ, когда решил, что она должна жить в изоляции, но мне казалось, что это самое правильное решение. Но Даше пришлось ходить в школу, когда нас посетил психолог из социальной службы. Эта идиотка что-то говорила о том, что ребёнок должен быть в компании, научиться общаться с людьми и так далее. Поэтому пришлось отвести её в школу на время, а то бы соцслужбы не оставили нас в покое. Я очень надеялся, что ничего не произойдёт, но ошибся. Даже за такой короткий срок её почти довели до самоубийства. Девочка, способная уничтожить мир, если захочет, очень слаба психологически, не умела давать отпор. Она же ещё не знала о нашем секретном оружии. Сейчас она не только знает о нём, но и умеет его применять, что успешно сделала во время опытов на похитителях в тюрьме. И вдруг я узнаю, что моя дочь, которая знает, что не должна сближаться с людьми, которые представляют для неё большую опасность, на самом деле уже давно скрывает от меня тайные отношения. Если бы на её месте была обычная девушка, я бы не стал так эмоционально реагировать. Но узнать, что Даша нарушила запрет, сблизилась с человеком, которому никогда не доверял, это был сильнейший удар. Даша такая ранимая, всё воспринимает намного сильнее, чем другие, скрывает множество тайн, которые не должны быть известны другим людям. Но при этом очень доверчивая, привязывается к тому, от кого видит добро, чем спокойно может воспользоваться человек с плохими намерениями. Именно об этом я и подумал, мне же и в голову не могло прийти, что такой, как ты, способен полюбить такую, как она. Ведь для всех людей она простая, обычная девушка из небогатой семьи, на которую в норме никто и не посмотрит. Это же не сказка и не мелодрама, где миллиардер любит бедную девушку за «прекрасную душу». В реальной жизни так не бывает. Я не верю в сказки. Поэтому понимаешь теперь, как выглядели для меня ваши отношения и кем я тебя считал, — его голос чуть смягчился, как будто он сдался, смирился с новой реальностью, которая противоречила всем предыдущим принципам.
— А вы не думали, что скрывать Дашу от всех — это неправильно. Она человек. Да, она лучше других, находится на высшей ступени эволюции, но это не значит, что надо прятать её от людей. Даже если у неё есть недостатки, а у кого из нас их нет? Вы должны были научить её принимать себя такой. Она не должна бояться мнения других людей, всегда найдутся те, кому это не важно. Общество должно принимать всех. Это неправильно, когда человек боится осуждения и поэтому скрывает те качества, которые считает недостатками.
— Я был неправ.
— Наконец-то, думал, вы это не признаете.
— Каждый совершает ошибки, даже самый умный человек в мире, — невозмутимо ответил Малинин, к которому вернулась прежняя уверенность, — главное — вовремя их осознать и исправить.
— Я это очень понимаю, сам совершил ошибку. Но в моём случае в выборе профессии. Это уже нельзя исправить, — грустно сказал Эдвард.
— Я много чего прочитал в твоих мыслях. Зря беспокоишься, что не справишься с работой. У тебя талант к политике и дипломатии. Может, немного не хватает опыта, но он придёт со временем.
— Откуда вы знаете?
— Потому что ты смог меня переубедить. Сначала, когда не испугался, а повёл себя храбро, как истинный дворянин. Но особенно, когда говорил о любви к Даше и к ребёнку. Именно это и заставило меня незаметно заменить шприц со смертельным вирусом на другой, с сильным транквилизатором. Всё потому, что ты меня переубедил. Конечно, я не мог сразу полностью переменить своё мнение, мне надо было во всём разобраться. Но ты не думай, что я бесчувственный робот. Всё, что ты тогда говорил, каждое слово было как ножом по сердцу. Особенно про ребёнка. Это было очень убедительно, я представил себя на твоём месте. У меня же тоже скоро будет ребёнок, девочка Алиса. Даже не могу представить себе, если бы… В общем, я чувствовал всю твою боль. Вся ненависть, которую к тебе испытывал, превратилась в жалость. Но я не мог показать свои чувства, не убедившись, что ты не обманываешь. Именно тогда впервые подумал о ребёнке, как о моём внуке. И понял, что должен спасти его. У меня были для этого возможности. И, конечно, моё отношение к тебе менялось на протяжении всего разговора. Я уже решил ничего тебе не делать, но тут Нина… Потом я растерялся. Не знал, что делать. Мне не нужны были неприятности для моей семьи. Я не знал, что с нами сделают после этого, поэтому я уговорил Дашу передать страну мне, так всё выходило честно. Только я не представлял, что будет, когда верну тебя в обычное состояние, не знал, ожидают ли нашу семью проблемы, поэтому хотел прочитать все твои мысли.
— Почему же вы меня не убили?
— В тот момент, когда врач сказал, что не может спасти ребёнка, это было ужасно. Мне ещё никогда не было так больно. Ты думал, я рад этому, но на самом деле ничего не хотел так, как спасти его. Но вмешалась эта дурочка Нина, мне пришлось сначала остановить тебя. Ты подумал, что укол смертельный, и сказал тогда, что скоро увидишь своего ребёнка, это было… Даже не знаю, как сказать. Очень сильно. Было трудно удержаться от слёз, но по-другому невозможно. Именно в тот момент окончательно понял, что должен спасти своего внука и ещё тогда понял, что у меня появился не только внук, но и сын, — ответил профессор. Его голос давно уже не был пустым, как у робота. Сейчас он был эмоциональным и даже взволнованным.
Эдвард смотрел на него непонимающе. Не мог осознать то, что услышал, не мог поверить, что у него появился шанс назвать отцом человека, которого всегда очень уважал и любил, но который его всегда ненавидел. Тут до него дошла другая часть фразы.
— Хотите сказать, что это вы спасли детей? Именно поэтому они выжили? — спросил он, пытаясь осознать невозможное. И тут же понял, что только этот человек и мог помочь там, где обычная медицина бессильна, больше никто. Это казалось невероятным. Профессор нарушил все свои правила ради спасения детей, которых должен был ненавидеть.
— Это же мои внуки, как я ещё мог поступить? Спокойно смотреть на то, что происходило? Тем более, Даша не смогла бы без них жить, и без тебя. А я понял, что счастье моей дочери для меня важнее всего, — ответил Малинин взволнованно.
— Большое спасибо. Вы даже не представляете, что сделали для меня… — Эдвард впервые не мог найти нужных слов, чтобы выразить то, что испытывал. Не зная, что ещё сказать, он просто обнял профессора.
— Я же сказал, что не мог поступить по-другому, потому что люблю Дашу и не хочу, чтобы она страдала, — немного растерянно ответил Малинин, но тоже обнял Эдварда в ответ, — она и так много чего пережила по моей вине.
— Не может быть! Вы меня прощаете? — спросил Эдвард, веря и не веря.
— А у меня есть выбор? — спросил профессор, стараясь говорить строго, но у него не получалось скрыть улыбку. — Ты отец моих внуков, придётся терпеть твоё присутствие в семье.
— Да ладно, скажите уже, что любите меня, — смеясь, перебил его Эдвард, — меня невозможно не любить, все считают, что я очень милый.
— Ну вот, делать мне больше нечего, — тоже смеясь, ответил учёный, — хотя у меня действительно нет выбора, если появился взрослый сын, придётся полюбить его и взять в свою семью.
— Серьёзно? Вы согласны принять меня в семью? — не поверил Эдвард. — Я уже думал, этот момент не наступит.
— У тебя странная любовь к «семейке психов».
— Она уж получше, чем моя оригинальная «семейка снобов».
Они снова рассмеялись.
— Не ожидал, что у меня будет такая большая семья. Была одна родная дочь и одна приёмная, а сейчас появилась ещё одна дочь, приёмный сын и двое внуков.
— Я так счастлив, — сказал Эдвард, и это было правдой, — больше и мечтать не о чем. А что со страной? В смысле, кто будет управлять?
— Ты, конечно, — ответил профессор, — вернём всё, как раньше. Мне это не нужно. Да я и не справлюсь.
— Вы больше не собираетесь захватывать мир?
— Нет, я хотел сделать это только чтобы защитить мою семью. Но больше нет такой необходимости. Мы снова в безопасности. Мне важно было твоё мнение, на чьей ты стороне. Если не собираешься обвинять никого из нас в том, что произошло, значит, нет проблем. Но меня всё-таки удивляет, что после всего этого ты всё ещё хочешь быть с Дашей. Другой на твоём месте нас бы возненавидел.
— Я всегда на стороне Даши, мне неважно, что вы сделали, главное, чтобы Даша всегда была со мной.
— Отлично и забудь о неуверенности в себе. У тебя всё нормально получается и характер подходящий, сильный. Только опыта не хватает, но ты справишься. У тебя вот-вот случится нервный срыв, ты на грани депрессии, но скрываешь это. Не можешь никому показать свою слабость, привык всегда быть самым сильным, помогать тем, кто слабее. Ты чувствуешь ответственность за всё, что происходит, постоянно испытываешь чувство вины. Хочешь всё контролировать, но не всегда получается. От этого ещё хуже. Постарайся немного расслабиться, на время забыть обо всём. Подумать и о себе тоже, а то так и заболеть можно, а тебе надо сейчас о детях думать.
— Если я перестану всё контролировать, знаете, что здесь начнётся? Если бы это было так просто — подумать о себе.
— И, тем не менее, нельзя так жить. Помни о детях. Ты же не хочешь, чтобы их воспитывали учителя, гувернантки и кто там ещё был во времена твоего детства? Нет, я хочу, чтобы мои внуки видели родителей не только по праздникам. Конечно, мы с Катей поможем, но это не одно и тоже. А значит, тебе надо будет проводить время с детьми. Поэтому я помогу с управлением страной. Думаю, у меня неплохо получится всё контролировать. Мне быстро удалось всех построить в больнице. Если нужна помощь, обращайся.
— Вы мне поможете?
— Конечно, мы же одна семья.
— Спасибо, это очень неожиданно. А ваша лаборатория приобретёт легальный статус, будете получать финансирование на изобретения.
— Спасибо, это отличная новость. Но я не собираюсь их патентовать, а тем более продавать. Надеюсь, ты это делаешь не для того, чтобы заработать на моих исследованиях.
— Никогда. Можете изобретать что хотите, я не собираюсь в это вмешиваться.
— Отлично. Это только для нас, для нашей семьи.
— А правда, что вы дворянин? Ваша жена сказала, что вас зовут Андре Бомануар?
— На самом деле Де Бомануар. Это французская дворянская фамилия. Моя мать — француженка. Так что да, Дарин дворянка. Но мы никогда не говорим об этом. Я считаю, что человек должен гордиться не происхождением, а тем, чего сам добился.
Даша чуть пошевелилась и открыла глаза и удивлённо посмотрела на них, а её взгляде появилась паника.
— Папа, — испуганно сказала она.
— Всё в порядке, дорогая, — ответил отец, — мы поговорили.
— Серьёзно? У нас всё хорошо? — Даша не могла поверить в такое счастье.
— Да, любимая, — Эдвард погладил её по щеке, — у нас всё прекрасно.
Они вместе обняли Дашу, пытаясь окончательно осознать, что всё плохое осталось позади, и они стали одной семьёй.
— Какое счастье, — в её глазах были слёзы.
Профессор смотрел на них и улыбался.
— Ладно, я пойду к Кате. Уверен, вам есть о чём поговорить. Мы с мамой зайдём позже. Она будет очень рада, а то так беспокоилась.
— А где Нина? Я хочу её увидеть, поговорить, — спросила Даша.
Молчание.
Даша непонимающе смотрела на них. Улыбка на её лице начала таять, сменяясь выражением тревоги.
— Где моя сестра? С ней всё в порядке? — встревоженно спросила она, глядя им в глаза. — Она не пострадала?
Никто не мог ей ответить, если бы они сами знали.
Эдвард не думал о ней, помнил только, что она послужила причиной всех несчастий. Он старался даже не думать об её ужасном поступке, о сообщениях, о том, что она узнала о ребёнке и требовала, чтобы Даша избавилась от него, о том, что до последнего скрывала правду. А потом отравила Дашу, чтобы убить ребёнка… Именно в тот момент, когда сказали, что слишком поздно и ребёнка не успели спасти, почувствовал не только боль, но и совершенно несвойственную ему ненависть. Вспышка ярости полностью смела весь самоконтроль, выработанный с детства. И он не мог больше скрывать истинные эмоции, повёл себя даже не как плебей, а как псих, когда решил убить эту идиотку на эмоциях. Сейчас, когда всё закончилось хорошо, ему, конечно, было стыдно за это. Если бы об этом знал только профессор, на его молчание можно было рассчитывать. Но это видели и другие, в том числе Артур. Но только сейчас он по-настоящему осознал, что сделал. И не помнил, чем всё закончилось. Он был в шоке, когда понял, что, возможно, убил Нину. Хотя на самом деле не хотел этого. Он не помнил, сколько времени душил её до тех пор, пока профессор не сделал ему укол. Возможно, было уже поздно спасти Нину, и именно поэтому её нигде нет. И это было очень страшно. Если Даша узнает о том, что он убил её сестру, то никогда это не простит.
— Дорогая, мы не знаем, где она, — сказал Даше отец, — в тот момент было не до неё. А Нина, видимо, испугалась и сбежала. Но мы её обязательно найдём.
«Значит, она всё-таки жива? Или он специально так говорит, чтобы успокоить Дашу?»
Эдвард вопросительно посмотрел на него, жалея, что не может спросить об этом при Даше.
— Нина жива, — ответил профессор, угадав незаданный вопрос, — с ней всё было в порядке, но она испугалась и убежала. Мы звонили ей, но она не отвечает. Прилетел её отец, спрашивал Катю про неё, они вместе искали её, — в его голосе, в отличии от отца Нины, не было и намёка на ревность или ненависть по отношению к бывшему мужу Кати.
На глазах Даши снова появились слёзы.
— Мы были слишком жестоки к Нине, — прошептала она, — никогда о ней не думали, считали поверхностной, глупой. Не понимали, что она тоже человек со своими чувствами, эмоциями, мечтами. Она никому не была нужна. Я совершенно не думала о ней, была погружена в собственные мысли, всё время находилась в депрессии. И считала нормальным, что все должны помогать мне в борьбе с этими депрессиями, жить моей жизнью, ведь я такая несчастная, мне всё время требуется поддержка. А то, что Нина тоже живой человек, об этом я забыла. Хотела, чтобы мир вертелся вокруг меня и моих проблем.
— Любимая, ты такая добрая и самоотверженная, настоящий ангел. Разве можно так думать про Нину, эту преступницу, которая почти сломала нам жизнь? — спросил Эдвард удивлённо и восхищённо.
— Но это правда, — возразила Даша, — у меня было время подумать, и я осознала, что мы все виноваты в этой истории. Если бы каждый из нас думал не только с себе, но и других, то ничего бы не случилось. Мы должны быть внимательнее к чувствам наших родных. Но мы думали только о себе, а о ней не думал никто. Нина же не похожа на нас, мы и за человека её не считали. Особенно мои родители, для них же актёры — не люди. А я хоть и любила её всегда, но и немного завидовала. Я всегда слишком боялась людей, для меня было нереально стать актрисой с моим характером. Но в глубине души всегда хотелось, чтобы на меня обратили внимание.
Это было очень трудно осознать. Не то, что Даша на самом деле тоже мечтала о внимании, это было ожидаемо. Но то, что она простила Нину, чей поступок казался страшным преступлением, в это невозможно было поверить.
Даша оказалась слишком доброй и самоотверженной, если смогла простить и даже обвинять семью в том, какой стала Нина. Эдвард никогда не думал о том, что Нина могла так измениться из-за одиночества и непонимания со стороны близких. Для него это всегда была пустоголовая девица вроде амёбы, ничего из себя не представляющая. Он и не считал её личностью, раньше Нина была нужна, чтобы иметь возможность видеть Дашу. Эдвард никогда не думал, что у Нины тоже есть какие-то чувства, как у живого человека. Он вспомнил, как она была счастлива шесть лет назад, когда собиралась в Голливуд.
***
— Привет, Эдвард, не поверишь, что произошло, я так счастлива, сбылась моя мечта, — радостно сказала Нина, когда они встретились в парке.
— Мне уже интересно, — сказал он насмешливо первое, что пришло в голову, — тебе дали приз, потому что ты, наконец выучила таблицу умножения?
Нина посмотрела на него обиженно. Но Эдвард едва ли это заметил, внимательно следя за Дашей, которая каталась на качелях с мечтательным видом и тихо напевала итальянскую песню. От её голоса и выражения лица его сердце замирало. Больше всего хотелось не слушать эту идиотку Нину, а подойти к Даше и тоже покататься рядом с ней на свободных качелях. Ничего другого не хотелось, о большем он не думал. Только смотреть на неё, быть рядом. Но понимал, что в таком случае все примут его за идиота.
— Нет, конечно, — всё ещё немного обиженно ответила Нина, — я победила в кастинге. Стала моделью и лечу в Голливуд! Ура!
У неё на лице появилось выражение такой эйфории, что сразу становилось понятно, что это была её несбыточная мечта, и теперь она счастлива. Именно этот момент показался Эдварду катастрофой.
«Не может быть, как ты посмела? У меня были другие планы. Как я смогу видеться с Дашей, если тебя не будет?» — Эдвард был в отчаянии и решил, что не допустит этого. Сделает всё, чтобы Нина осталась. О том, что это её мечта, он не думал, это не имело значения.
Для осуществления этого плана он должен был узнать название фирмы, в которой должна была работать Нина, или её агента. И он сам тогда не решил, дать ли им побольше денег, чтобы они отказали Нине, или придумать про неё, что ей запрещено покидать страну. Ещё думал запретить вылет самолёта, на котором бы Нина полетела. Варианты были, и он знал, что придётся действовать втайне от Владимира, который бы это не понял. Но его остановило не это. Эдвард сам решил ехать учиться в Париж из страха, что детская любовь к Даше не всегда будет такой, а через несколько лет может приобрести другой характер, а она ещё будет несовершеннолетней. Только это и спасло мечту Нины.
***
И сейчас, слушая рассуждения Даши, он не мог не признать, что она в чём-то права. Нину действительно часто не считали за человека. Он сам точно никогда. И то, что она стала такой от обиды на всех, раньше не приходило в голову. По определению, казалось, что Нина подлая и злая, а Даша — добрый ангел, другой истины он не знал.
— Хорошо, родная, ты права, — сказал он наконец, — будем искать Нину, если ты так хочешь.
Отец Даши как будто тоже смутился от её слов. На его лице появилось сомнение. Видимо, вспомнил, что тоже не считал приёмную дочь за человека.
— Попрошу Катю позвонить ей. Постараемся узнать, где она. Надо найти Артура, он может знать. Но не бойся, мы её найдём.
— Можете сделать это сами, с Катей, в смысле, с мамой? — немного нерешительно попросил Эдвард. — Я останусь с Дашей. Могу только позвонить Артуру, если он ответит.
— Конечно, — согласился профессор, посмотрев на него с улыбкой, — до встречи, сын, мы с мамой вернёмся позже. Люблю тебя, дочь.
Он вышел из палаты.
Счастливые влюблённые остались одни. Они посмотрели друг на друга. Все тревоги остались позади, они всё преодолели, впереди их ожидало только счастье. То бесконечное чувство нежности и заботы, которые Эдвард испытывал в момент пробуждения, начало меняться, превращаясь в сильнейшее желание, которому он никогда не мог сопротивляться. Но Эдвард понимал, что сейчас неподходящий момент, когда Даша ещё очень слабая после операции. Он не мог даже думать об этом, больше всего беспокоился о её здоровье. О себе, как всегда, не думал.
— Полежи со мной, — тихо сказала Даша, — мне так спокойнее, здесь места хватит.
Его не надо было просить дважды. Он лёг рядом с ней, обнимая её одной рукой, другую положил ей на живот. Им было хорошо и спокойно, как ещё никогда до этого, поскольку они уже были уверены в том, что из больше не ждёт ничего плохого. Даже родители теперь были на их стороне, никто не мог им помешать.
Они не говорили, всё было ясно и без слов, им было хорошо даже молчать вместе. Любовь, переполнявшая их, выражалась нежными взглядами и ласковыми движениями, когда они осторожно гладили друг друга. Наконец взгляды встретились, а следом губы. Долгожданный поцелуй был как глоток свежего воздуха для потерявших надежду и окончательно вернул всё на свои места. И его совершенно не хотелось прерывать. Счастье было безусловным.
