Сквибка

— Эй, красавица, не хочешь прогуляться с нами? Незачем тебе стоять здесь, на холоде.

Кучка нетрезвых мужчин окружила совсем юную еще девушку, которая, впрочем, вовсе не возражала против их компании. Смеясь и кокетничая, она позволила себя увести. Меропа видела: девушка знала, куда и зачем направлялась, и ее это устраивало. На пороге парадной один из мужчин, уже не стесняясь, мял ее ягодицы, а она лишь заливисто хохотала, делая вид, что пытается скинуть его ладонь.

Меропа закусила губу и отвернулась. Колючие снежинки били в лицо, тонкое драное пальтишко продувал холодный ветер, полночный мороз щипал покрытые цыпками руки, которые она тщетно пыталась согреть дыханием.

И все же, если бы они позвали и ее — не пошла бы. Лучше замерзнуть здесь, чем…

Эту сторону мужского «внимания» Меропа знала слишком уж хорошо. Куда лучше, чем хотелось бы помнить… Когда брат впервые намекнул, что не против сделать ей «приятно», Меропа не сразу поняла, о чем речь. Она любила его и верила ему, потому не ожидала подвоха. Но когда горячая липкая рука скользнула по коленке вверх — до Меропы дошло. Что бы ни ворчал ей в спину отец, она была девочкой неглупой, а близость к деревне, к фермам, сказалась на ее кругозоре: Меропа прекрасно знала, как именно размножаются куры и овцы. Оттого ей и стало так страшно, что по щекам градом покатились слезы. Оттого она и побежала к Марволо — в надежде, что он ее защитит.

Дурочка.

Конечно же, она прогадала. Как будто в жизни Меропы хоть раз случалось иначе!

Перед глазами так и стояло перекошенное пьяное лицо Марволо. То, как он злобно сплюнул и прошипел, что ее, косорукую сквибку, все равно вряд ли возьмет в жены чистокровный, так что пусть не удивляется, если, в конце концов, за брата он ее и отдаст.

«Перед кем-то да раздвинешь ноги. Род Слизерина продолжится любой ценой!» — эти слова до сих пор стояли в ушах. Как и зловонное кряхтение Морфина, когда он, годы спустя, впервые скрутил сестру на голой земле, за сараем. Знал ли об этом отец, Меропе было неизвестно. Он дал ей понять, что не вступится, а потому она и не пыталась больше поднимать с ним эту тему.

Когда-то Меропа любила обоих, но, как видно, им ее любовь была ни к чему. Одному нужны была лишь ее магия и способность продолжить род, второму же…

Меропа сглотнула, продолжая дышать на ладони. Холод вязко полз по вискам, сжимая их, словно тисками. Будь у нее подходящая зимняя одежда... Но таковой не было. Варежки и шапку она еще после первого крупного снегопада обменяла на широкую шаль, которой сейчас был обвязан живот — малышу было нужно тепло куда больше, чем ей. Она взрослая. Она потерпит.

«А, может, все же стоило пойти? Пусть гадко, но там хоть не околеешь. Ради малыша…»

Ради него гордостью можно было и поступиться. Тем более, что этой самой гордости у Меропы, сквибки и уродины, всегда было — кот наплакал. Многого бы не потеряла.

Она с тоской глянула вверх, чтобы увидеть, как в квадратном пятаке оконного света мелькали силуэты.

Проклятье. Надо было окликнуть их и тоже… Напроситься переночевать. Одной девушки пятерым мужчинам было явно мало. А Меропа — какая-никакая, пусть страшненькая, пусть тяжелая, но ведь тоже…

Только вот ребенку это могло повредить не меньше мороза.

Поэтому она не жалела, что осталась.

Меропа вздохнула, грузно спустилась с тротуара на дорогу и побрела прочь. Ждать дольше не имело смысла. Сегодня подавали мало — прохожие бежали мимо, спешили поскорее добраться до теплых домов, в упор не замечая замерзшую, глубоко беременную девушку за пеленой белых хлопьев.

На ночлежку ей не хватило бы. А Джорджина недвусмысленно сказала — больше в долг не пустит.

Оставалось только брести. Куда — неважно. Стоять или, не дай Мерлин, сидеть где-то без движения нельзя — околеет. А с ней и единственный, ради кого Меропа была готова цепляться за жизнь.

Рука скользнула по животу.

«Мы еще поборемся, малыш. Слышишь?»

Сынок, словно того и дожидаясь, ответил ей слабым шевелением. Или все же доченька? Меропа рассеянно улыбнулась: казалось, малыш чувствовал ее касание и тоже тянулся дотронуться до ее руки. Словно поддерживая. Словно… любя в ответ?

В груди закололо. «Мама рядом, мама что-нибудь придумает. Обещаю!»

А придумает ли? В свое время ее собственная мать не придумала ничего лучше, чем сбежать, оставив маленькую Меропу на растерзание мужу и сыну. И даже ни разу не написала с тех пор. Так же много лет спустя поступил и Том.

Воспоминание о муже полоснуло, как лезвием. Ему она верила так, как не верила никому. И наивно полагала, что он разделял ее чувства, впервые после случая с Морфином разрешив себе думать, что ее, Меропу, кто-то мог полюбить.

Дурочка.

Меропа тряхнула головой. Отец всегда говорил, что воли у нее нет, но он был неправ. Была. И вся она была направлена лишь на одно: ее ребенок такого не испытает. Она его не бросит. Не предаст. Никогда.

Костьми ляжет, но не предаст.

Зубы стучали, Меропа не чувствовала ног, но продолжала идти.

Нет уж, ложиться костьми прямо сейчас в ее планы не входило. Это убьет его, а потому — ни за что.

Меропа упрямо шагала вперед.

Мысли в голове замерзали, превращались в сосульки не хуже запорошенных снегом черных кос. Сил думать о чем-то оставалось все меньше. Образы родителей, Морфина и Тома таяли. Не осталось даже досады на саму себя — разиню, у которой стянули последние деньги. Была лишь цель: идти. Шаг. Еще шаг. Еще.

«Ты сможешь»

«Сможешь же?»

На деле не прошло и часа — а казалось, что миновали столетия, — когда Меропа поняла, что ноги больше не слушались ее. Еще немного — и она упадет в снег. А это значило лишь одно — смерть.

Помогите…

«Кто-нибудь, пожалуйста!»

Голова кружилась. В животе нехорошо тянуло. Меропа прислонилась плечом к холодной стене, пока глаза с немой мольбой скользили по узкой улочке в поисках прохожего или…

Слишком уж часто перед носом Меропы захлопывали двери, чтобы она тешила себя глупой надеждой. Но выбора не было. Тусклый фонарь освещал покосившееся крыльцо в нескольких десятках футов. На крыльце виднелись следы, в боковом окне горели отблески лампы — там явно кто-то жил.

Она собрала в кулак остаток сил и попросила у организма еще — взаймы. Немного, главное — доковылять до двери.

Меропа упала, когда ей уже начало казаться, что она дошла. Растянулась на нижней из четырех ступеней, сумев лишь скорректировать падение так, чтобы рухнуть на спину — не на живот. Поясницу прошила боль, но Меропа даже не сразу поняла это. Она слабо моргнула. Над головой раскинулось небо — розовое, рябившее в глазах от пушистых снежинок. Такое же было и в ту ночь, когда они с Томом сбежали из Литтл-Хэнглтона. Тогда ей казалось, что она спешила навстречу счастью. На деле же было лишь разочарование.

Не ее — Тома.

Будь она настоящей волшебницей, все бы, конечно, сложилось иначе. Но она была сквибкой — или почти сквибкой — и амбициозным планам мужа было не дано сбыться. Магия не могла приумножить его богатств, не могла сделать его успешнее и влиятельнее, не могла заставить Тома перещеголять Томаса-старшего и доказать старику, что отпрыск и без отцовских денег может добиться, чего захочет. Точнее, магия-то как раз могла, но не могла Меропа. Она этого и не обещала — она дала слово лишь попытаться, но Том… Он посчитал, что она его обманула. И ушел, бросив ее и нерожденного ребенка без гроша.

Магии у нее не было, не было и красоты. Не было ничегошеньки. Так что удивляться тут было нечему. И винить мужа было не за что.

И все же иногда Меропа злилась на себя за то, что так и не смогла возненавидеть ни Тома, ни отца. Ни даже Морфина, чьи липкие руки до сих пор нет-нет да снились ей в кошмарах.

Правда, сейчас Меропа ненавидела. Не их — себя. Всего три ступени — и не смогла. Даже этого не смогла. Неудачница. Сквибка. Слабачка.

На самом пороге затухающего сознания она услышала, как скрипнула дверь, как кто-то выбежал на крыльцо.

Как этот некто судорожно дышал, обхватив ее за плечи, как звал ее по имени.

По имени?

* * *

Когда Боб Огден рассказывал ей, о том, как искал ее, как обошел всех, кто знал ее, включая Тома, которому он, не удержавшись, сломал нос, как уже было сдался и все же решился и попробовал последнее средство — Феликс Фелицис, — Меропа слушала вполуха.

Все, что для нее имело тогда значение, сопело и агукало на ее руках, сверкая черными глазками-бусинками.

Она смогла. Смогла. Дошла.

Все-таки не предала, добралась, и он выжил.

«Сынок мой...»

* * *

Меропа перестала верить в то, что вышла замуж по взаимной любви, еще до того, как Том ее бросил. Что бы ни ворчал ей в спину отец, глупой она никогда не была. Не настолько. Разочарование, которое крепло во взгляде Риддла с каждым ее неудачным заклинанием, раздельные постели, запах бренди и густая вуаль чужих духов все поведали ей куда раньше, чем он сам.

Неудивительно. Верить в иное было блажью. Кому такая была нужна? Уродина. Сквибка. Позор рода слизеринова…

Оттого так странно было осознавать, что ее все же сумели полюбить — искренне полюбить — целых два человека. Малыш, который радостно тянул к ней пухлые ручки и заливался заразительным смехом, стоило ей встать у колыбели, и мужчина, который умудрился привязаться к ней за те нескольких вежливых визитов в Литтл-Хэнглтон после ареста отца и брата.

Конечно, она опасалась Боба первое время. Первые пару лет уж точно. Доверять кому-то после всего, после Тома, было сложно. Тяжело было поверить, что Боб и правда проникся к ней в день знакомства, что успел полюбить, пока навещал, помогая ей справиться добрым словом и деньгами, которые якобы полагались семьям заключенных — а на деле, как позже выяснилось, были его, кровными. Тяжело было поверить, что он правда хотел качать маленького Алфеуса по ночам, что правда мечтал, чтобы мальчик носил его фамилию, если она, Меропа, конечно, не против. Что не считал тренировки магии с самой Меропой тратой времени. Что хотел жить вместе. Что готов был ждать сколько угодно, пока она полюбит его. Что не настаивал на том, чтобы они делили постель, и радовался, когда она начала приходить к нему сама. Что сквозь толстые линзы очков он умудрился не разглядеть, что она, Меропа Гон… Меропа Огден, не заслуживала всего этого, ведь она была всего лишь уродливой скви…

— Я тебя очень люблю, дорогая, но, если ты еще раз назовешь себя одним из этих страшных слов, я буду злиться.

Боб злился совсем не так, как злились другие мужчины из ее жизни. Он не обзывал ее, как отец, не колотил, как брат, не оставлял ее одну, как Том. Он лишь смешно краснел, восклицал «Мерлин!» и принимался расхаживать, воинственно размахивая руками и громко сетуя о том, что не сломал носы всем троим. И все же именно его, того, кто никогда не обращал свою злость против нее, Меропа не желала расстраивать больше всего.

— Прости, Боб. Я…

Слишком уж он печалился, когда она ругала себя. Так непривычно, ведь раньше ее ругали все — и за всё. Но не он.

Ему от нее было нужно не то, чего искали на холодных улицах пьяные мужчины, не то, чего от нее добивался даже родной брат. Не то, чего ожидали отец и Том. Ничего — только она сама.

И от этого на душе было так тепло…

Они шли по заснеженному Лондону. Розовое небо сыпало им на головы пушистый снег. Пятилетний Алфеус утомился после веселого дня — веселого дня рождения, — и Боб нес его, спящего, на руках.

«Я тоже люблю тебя, Боб!»

Ничего. Она уже почти созрела. Совсем скоро она и правда скажет это вслух.

Рука гладила живот.

«У нас все будет хорошо, малыш. Слышишь?»

Меропа рассеянно улыбнулась: что-то подсказывало ей, что на этот раз родится доченька.