Собиратели котят

Звук ключа в замке заставил его вынырнуть из сна. В комнате была полная темнота. Бенхамин сел на диване, пытаясь проморгаться. Вернувшись, он опять думал о детях, о Каро, конечно же, не удержался от слез, и так и уснул. Холодно. Он ощупью нашел плед, закутался в него и прищурил глаза, когда Хулия включила свет в коридоре. - Ты здесь? – спросила она. - Да. - Что нового? - Можно, я не буду ничего говорить? - Хорошо. Хулия нырнула в ванную. Он понимал, что в таком своем состоянии действует на нервы и ей, но о некоторых вещах просто не получается говорить сразу. Или вообще не получается говорить. Например, вот об этом. …- Хулия тут ни при чем. Хулия – мой друг, у нее своя личная жизнь, и она скоро уедет в Англию. Не приставай к ней, слышишь? - Ладно, ты с ней не спишь. Это я уже слышала. Это ты говоришь всем – матери, мне, Гонсало. Но должна же быть какая-то причина, хоть одна гребаная причина, по которой ты уходишь от меня?! Ты не можешь просто в один прекрасный день прийти и сказать – извини, я больше не хочу жить с тобой, я хочу жить без тебя. Я подняла на тебя руку, окей, - это может быть причиной. Но ты сказал: найди терапевта, и я, как полная дура, нашла терапевта. Так в чем дело, в чем? Каролина была на успокоительных, поэтому он не опасался вспышки - речь и жесты выходили замедленными. Но это не мешало ему чувствовать, как ей больно. А ей было ужасно больно. И с каждой новой минутой разговора ему все больше хотелось сказать, что он не уйдет. Обнять и остаться, и они все выдержат вдвоем. Она же родная! Как можно вот так уходить?! Ведь даже некуда уходить. Он никогда не построит отношений с Хулио. А здесь – здесь остается все. Он не знал, каким чудом удержался сегодня. Возможно, из-за того, что даже без надежды на отношения мысль о Хулио, воспоминание о нем, его голосе, о «тебе удалось стать значимым для меня», словно сразу отделили его от Каролины. Пусть на несколько секунд, но этого хватило, чтобы в памяти всплыла фраза Хулии: «Проверяй, на каком ты этаже». Этаж в его воображении, разумеется, вышел первосортно подвальный, а он сам – подпирающим крышку люка. И все же объяснение следовало дать. Каролина его заслуживала. Хотя бы потому, что он понимал, насколько это тяжелей – когда от тебя уходят не потому, что кто-то привлекательней, а потому что якобы непривлекателен ты сам. Господи, не мог же он сказать, что вырос?! Вырос как? Из чего? Из отношений с Каролиной? Не мог же он это ей сказать… Может, если бы не дети, его дети, она бы тоже выросла! Конечно, Хулия бы сказала на это, что рост или не рост – это выбор каждого. И это не зависит от наличия детей, особенно когда есть няньки и отец старается делать для них все наравне с матерью. Возможно, не зависит. А возможно, и нет. Ведь не во всем Хулия должна быть права?! А сам он, соглашаясь с ней, вероятно, всего лишь пытается оправдать предательство… В любом случае, сказать про мифический рост Каролине он не смог. Но что-то надо было сказать. И он, конечно, выбрал самое «подходящее». - Я – гей. Тебя устроит такое объяснение? Я понял это про себя несколько лет назад, и в этом году понял, что не могу жертвовать собой, чтобы оставаться в браке с тобой. Прости, - он прошел мимо нее через гостиную к детским комнатам. - Гей?! – воскликнула Каролина. – Ты совсем спятил? Не мог выдумать большей чуши! Ты хочешь сказать, что когда мы с тобой любовью занимались 15 раз за ночь, ты тоже был геем?! А… вот в чем дело-то! А я, как дура, хотела для вас счастливого конца… Это Чавес, так? Это его ты звал во сне?! Вот, оказывается, зачем он прилетал – призвать песика к ноге! Боже, какая же я была дура!.. Она почему-то сбросила туфли, всхлипнула, замахала руками и, пошатываясь, ушла. А он остался стоять перед детской, совершенно растерянный. Наверное, истерика Каролины была бы лучше. Истерика бы оправдывала его хоть как-то. Потом он сидел в детской на полу, обнимая совершенно безмолвного Бельтрана, шептал ему, что расстается только с мамой, а не с ними, и что будет рядом с ними всегда. И молчание сына пугало куда больше, чем пассивность жены. Потом, когда он ехал обратно в Провиденсию, позвонил Гонсало. И Бенхамин впервые в жизни отключил телефон, разговаривая с другом. Он теряет всех. Ни ради чего. Правда. Что у него позади? Разрушенная семья и чужое и собственное горе. Разве разрушение семьи сделало его счастливым? Разве так должно быть? Разве он счастлив от того, что ушел «расти»? - Какой этаж? – спросила Хулия. Черт, он, должно быть, говорил вслух! Она стояла в дверях с двумя чашками. Наверное, чай. По вечерам она всегда пила только чай. - Какой этаж? - Я не знаю. Господи, я уже ничего не знаю. В сеансах с тобой это мне казалось таким ясным, а сейчас кругом только одна боль. Хулия подошла к столу и поставила чашки. Бенхамин подумал, что если она сейчас сделает шаг к нему, он ударит ее. Но Хулия села на стул с другой стороны, как бы отделяя себя столом. - На чем твое внимание? – спокойно спросила она. - На том, что если мне суждено носиться с этой любовью к Хулио, почему я не могу пережить ее в семье?! – выпалил он. – Почему я просто не мог пойти к Каролине, сказать: родная, так и так, я влюблен, мне тяжело, но я сделаю все, чтобы с этим справиться, прости меня?! Почему?! - Угу. - Что угу? Черт возьми? Что ты сделала со мной, Хулия? Зачем ты мне показала все это? – он откинулся на спинку дивана, задыхаясь от боли. Так плохо, что нет даже слез. – Я не понимаю, от чего я ушел. К чему я ушел. - Бен, это было твое решение. Тогда оно казалось тебе рациональным. Но это твое решение. Ты можешь изменить его в любой момент. Почему ты не идешь сейчас к Каролине? - Потому что не могу. - Чего ты не можешь? Тебе стыдно перед ней? Давай проработаем стыд, и ты со спокойной душой вернешься. Если ты хочешь это сделать. - Я не знаю, чего я хочу. Это не стыд. Это какой-то ужас от того, что я сделал. - А что ты сделал? - Нет, ну это невозможно. Ты сейчас скажешь, что чувства Каролины – это ответственность Каролины. И то, что ей плохо… Господи, как ей плохо… Ты даже представить себе не можешь, как. - Конечно, ей плохо. А тебе? - Мне тоже. Мне невероятно плохо, - он зажал руки под пледом между коленями, словно пытаясь удержать себя от чего-то. - Какой опыт прошлого? - Мама. Опять мама. Нет, это никогда не кончится. - Что именно? - Я не помню, почему я не хотел подниматься. Но мне кажется, я сделал это назло. - Назло? - Да. Я сделал это с гадкой улыбкой, понимаешь? Я обидел ее нарочно. - Какая у тебя была цель? - Что? - Цель твоего поступка. Ты обидел ее. Зачем ты это сделал? Он задумался. Вдруг все всплыло так ясно. - Привлечь внимание? Мне не хотелось играть, а она посадила меня играть, чтобы я был под присмотром, пока она общается с соседкой. Я злился. - Из-за чего? - Из-за того, что она видела только свои потребности, не мои. - Зачем ты хотел привлечь внимание? - Не знаю. Как ты думаешь, я в состоянии был думать на тот момент? – разозлился он. Хулия промолчала, сделала глоток. - Прости. Но я же не мог думать, не мог сказать… то есть, это просто был мой способ сказать ей что-то? В этом не было действительно чего-то злого? Умысла не было? Я просто не знал, как общаться, вот и все! – он снова откинулся назад, но уже по-другому, чувствуя, как отпускает, освободил руки. – В том, что я делаю сейчас, ведь тоже нет злого умысла? Просто я делаю так, потому что не могу по-другому. Потому что я уже пробовал по-другому, и теперь пробую так. Как сработает. И в этом нет ведь какого-то преступления, правда? Хулия улыбнулась: - Нет. - Это даже не ошибка. Это просто попытка построить другую жизнь. Попытка понять, как хочу жить именно я. Я делаю это, как могу. То есть получается, крах, разрушение чего-то – это просто непонимание, это просто путь? Господи, это просто путь, и в этом нет ничего окончательно ужасного. И если я ушел оттуда, где не мог быть в тот момент, это не значит, что я обязан выбирать свое первое решение всегда, правда? Если бы я решил, что мне лучше с Каролиной и детьми, то я бы сейчас мог туда вернуться. - Хм. - Да, я понимаю, что ты хочешь сказать, что это также зависит от Каролины. Но пока, мне кажется, она готова принять меня. Но дело не в этом. Мне кажется, я должен поехать и поговорить с ней. Просто поговорить, по-человечески, все объяснить. Что я действительно как будто никогда не жил сам. Я просто, черт, я просто сменял одну девушку на другую, раз за разом, ты понимаешь? Всегда влюблялся в кого-то другого и уходил. Всегда рядом был кто-то, кто показывал мне путь. Я как будто опирался на их плечи и вскакивал в следующий поезд. А с Каролиной сошелся, вообще толком не расставшись с Фернандой. Просто поставил ее перед фактом и все. А сейчас никого нет, кто бы показывал мне путь. Хулио показал мне путь, чтобы я вышел откуда-то, но не показал, куда. И я растерян, и потому так хочется сразу, не попробовав, вернуться назад. Потому что одному идти – страшно. Помнишь, как Гильермо говорил: много свободы – много страха? - Ужасно много, - согласилась Хулия. - Ты?.. - Ну, я-то всегда уходила в никуда. Супервизоров переросла с их гомофобскими настроениями. Эктора Мануэля тоже перерастала уже кое в чем. Относительно Дэмьена я выше минимум на этаж, если не на два. - Она пожала плечами: - Но кто-то же должен идти вперед. Внешней поддержки там меньше, зато это компенсируется раскрытием внутреннего. Кроме того, в какой-то момент выходишь на уровень, на котором уже все встречные – учителя. Часто кажется, что это большой эгоизм – идти по своему пути, но парадокс в том, что чем больше идешь по своему пути, тем больше даришь. - Как Хулио? - Да. - Но это не зависит от семьи, так ведь? - Полагаю, что это зависит от нее в том плане, что мы большей частью не даем себе труда подумать, прежде чем выскакивать замуж/жениться и рожать детей. Мы думаем, что семья и есть путь. - Но это только часть пути. - Да. - Но ведь у меня получилось, что семья и призвание, и то, что я занимаюсь благотворительностью, и все равно мне этого не хватило. Это все вместе не составило мой путь. Значит, есть что-то еще, и именно это мне и надо найти? Хулия улыбнулась. - И ты думаешь, это любовь? – спросил он. - Я не знаю. - Знаешь, я не понимаю, как вот такое может быть… Приходит какое-то чувство, и я иду за ним, разрушаю все, что имею, просто потому, что оно сильнее других чувств, которые я испытываю на данный момент, - он вздохнул, плотнее закутываясь в плед. Хулия сходила на кухню и принесла ему чашку горячего чая. - Ну, вообще-то не на данный момент, а больше трех лет. И, если ты не пойдешь за ним, что тогда? - У меня ощущение, что тогда меня просто убьет. Умрет какая-то очень важная часть меня. Так что пока, видимо, буду находиться какое-то время в этом ужасном, неопределенном состоянии, следуя за любовью. Сколько сейчас времени? - Половина двенадцатого. Он взял мобильник и в пледе пошел в ванную. Плотно прикрыл дверь и набрал номер жены. Каролина выслушала его внимательно, сказала: «Хорошо» - и положила трубку. Он вернулся в комнату. Хулия сидела на диване и, подвинув к нему табурет, на котором стояла вазочка с печеньем, пила чай. Бенхамин сел так, чтобы быть к ней поближе. Хулия вздохнула и обняла его. Он прижался к ней, чувствуя, как уходят остатки напряжения после этого ужасного дня. Давно бы так. - Что она сказала? - «Хорошо». Она сказала «Хорошо». Но она меня слушала, она не сказала, что я предатель или что-нибудь в этом роде. И это, наверное, о чем-то говорит. Мобильник сообщил об смс. «Я не буду тебя делить с Хулио Чавесом. Я бы тебя послала ко всем чертям, Бенхамин Викунья, но благополучие твоих детей для меня пока что важнее, чем мое собственное. Когда наиграешься, тогда и приходи». Он показал сообщение Хулии: - Она пишет мне, что послала бы меня ко всем чертям. Мне кажется, что это говорит о том, что она могла бы справиться без меня, как ты думаешь? - Возможно. - Как ты думаешь, это плохо или хорошо? Хулия обняла его крепче: - Поживем – увидим. - Поживем – увидим, - закрывая глаза и прижимаясь к ней еще сильнее, согласился он.