* * *
Юкичи всегда нравилось, когда мама обрабатывала ему его боевые ранения — синяки и ссадины от падений. Мама делала это аккуратно и нежно, иногда даже дула на них, заставляя мальчика смеяться и забывать о боли. Когда мама нежно прикасалась к его раненой коже, Юкичи казалось, что всё мгновенно проходит. И это было очень приятно. Нацумэ-сенсей, конечно, не был таким нежным. Он обрабатывал раны сухо и коротко, и иногда от его движений было даже больнее, чем до этого. Но Юкичи терпел, стиснув зубы и проглатывая слёзы. Терпел, никогда не показывал, как ему было неприятно. Возможно, наставник даже гордился тем, что его воспитанник никогда не жалуется. Вот и сейчас, пока Нацумэ-сенсей мазал его синяк на плече, Юкичи сидел и молча терпел, глядя куда-то вниз. Было не больно, только неприятно, и потому терпеть было не сильно сложно. Куда сложнее было ожидать того, что будет дальше, потому что Нацумэ-сенсей совершенно точно не простит ему такую выходку. Он старался не смотреть в сторону Мори, который молча глядел на то, как Нацумэ-сенсей обрабатывает синяки. Огай сидел, положив кулаки на колени, и спина у него была так напряжена, что он казался натянутой струной. Фукудзава подумал, как Мори будет переносить свою процедуру. Наверное, заплачет. Хотя было странно даже представить Огая плачущим. — Один готов, — устало сказал Нацумэ-сенсей, ставя баночку с мазью на стол. — Огай, иди сюда. Но Мори даже не сдвинулся с места. Он посмотрел на учителя и тихо сказал: — Я сам могу. — Огай, не испытывай мое терпение ещё больше, — сухо проговорил Нацумэ-сенсей. — Подойди ко мне и дай мне намазать твой синяк на ноге. Мори помотал головой и сжался. Юкичи увидел, как побелели костяшки его пальцев, и подумал, почему Огаю всё время надо всё усложнять. Он и так виноват перед учителем, так зачем сердит его ещё больше? Нацумэ-сенсей, очевидно, устал терпеть непослушание, потому что он поднялся и молча направился к Мори. Тогда произошло совершенно внезапное: Огай вскочил и в мгновение ока оказался в другом конце кухни. Наставник даже остановился от неожиданности, а у Юкичи широко раскрылись глаза. Мори же прижался к стене и прошипел оттуда, глядя прямо в глаза Нацумэ-сенсею: — Не смейте меня трогать! Наставник удивленно вздёрнул бровь. Фукудзава же чисто инстинктивно вжался в спинку стула. Такую откровенную дерзость Нацумэ-сенсей не простит никому, даже Мори, несмотря на то, что он «многое пережил». Ой, что сейчас будет… Но на удивление наставник не стал ругаться. Он тяжело вздохнул, потом опустился на корточки и протянул руки в сторону мальчика, зачем-то ладонями вверх. — Огай, я не стану причинять тебе вред. Наоборот, я хочу помочь тебе. Не бойся, больно не будет. Красные глаза всё ещё глядели с подозрением, и это почему-то вновь рассердило Юкичи. Как может этот ребёнок не доверять Нацумэ-сенсею, который столько всего для него сделал?! Даже не задумываясь ни о чём, он выпалил: — Ну ты и дурак, Огай. Нацумэ-сенсей никогда не причинит нам вреда. — Юкичи! Не надо обзывать Огая! — воскликнул наставник. Фукудзава только пожал плечами. Но ведь это правда! Мори тем временем прикусил губу, немного подумал и, вдруг буркнув «Я не дурак!», оторвался от стены. Подойдя к Нацумэ-сенсею, он сказал, глядя куда-то в пол: — Простите, Нацумэ-сенсей. — Тебе не за что извиняться, мой мальчик, — вздохнул наставник, беря Мори за руку и усаживая его на стул. — Я всё прекрасно понимаю. Фукудзава только фыркнул, глядя, как Нацумэ-сенсей обрабатывает синяки Огая. Мальчик сидел абсолютно неподвижно, как и сам Юкичи, только глаза у него подозрительно блестели. Фукудзава хотел было сказать, что он слабак, раз плачет от такой лёгкой процедуры, но отчего-то не стал. Почувствовал, что слёзы Огая вовсе не из-за боли. Закончив обрабатывать боевые ранения воспитанников, Нацумэ-сенсей сложил всю аптечку и повернулся к ним. Взгляд его неожиданно стал суровым, и Юкичи поёжился. Он никогда не видел наставника таким рассерженным. — Пойдёмте в гостиную. Там будем разбираться с вашим поведением, — строго сказал Нацумэ-сенсей. Фукудзава вздрогнул. Внезапно стало очень страшно. Что сделает с ними наставник за такую выходку? Как накажет? В животе образовался плотный комок из страха и волнения, и на миг Юкичи захотелось убежать далеко-далеко, подальше от такого злого учителя. Оказаться где угодно, хоть на краю света, лишь бы не сталкиваться с гневом Нацумэ-сенсея. Но Фукудзава, конечно, не мог этого сделать. Ослушаться Нацумэ-сенсея было чревато ужасными последствиями — гораздо хуже, чем сейчас. И Юкичи, вскочив, убежал в гостиную. Мори побежал за ним, и Нацумэ-сенсей, выключив на кухне свет, тоже отправился в эту комнату. Оказавшись там, Юкичи остановился посередине гостиной, не зная, что теперь делать. Огай же замер где-то в районе двери — видимо, надеялся улизнуть. Фукудзава только хмыкнул: убежать всё равно не получится, а попытка лишь больше рассердит Нацумэ-сенсея. Вошедший наставник, даже не дав им времени как-то среагировать, взял их обоих за руки и подвёл к дивану. Сев на него, Нацумэ-сенсей поставил воспитанников перед собой и наклонился к ним. — Почему вы подрались? — спросил он. Юкичи отвёл глаза, начиная неловко мять руки. Они подрались, потому что он обозвал Мори. А Огай таскал конфеты из их общей вазочки, и Фукудзаве это не понравилось. Совершенно справедливо, между прочим! Мори тем временем также молчал, старательно глядя куда-то вбок. Он жаловаться тоже не собирался, понял Юкичи. От этого почему-то стало хорошо. Значит, в какой-то мере они с Огаем заодно. — Юкичи? Есть, что сказать? — спросил Нацумэ-сенсей. Фукудзава упрямо сжал губы и мотнул головой, не собираясь так просто сдаваться. Он не хочет быть ябедой! Никогда не расскажет учителю, что произошло! И вдруг Мори вскинул голову, как-то странно сверкнул глазами и воскликнул: — Это я во всём виноват! Юкичи вздрогнул и удивлённо посмотрел на Огая. Он что, совсем дурак? Зачем говорит такое, если виноваты они оба? Непонятно было, зачем он это сделал, и Фукудзава даже никак не успел отреагировать, а Мори уже принялся сбивчиво рассказывать: — Мне захотелось конфет. Я пошёл на кухню и стал их есть. А Юкичи в это время пытался медитировать, а я ему помешал. Он рассердился на меня, спросил, зачем я таскал конфеты. А я обиделся на него и кинулся на него. Вот! Фукудзава только удивлённо поморгал. Всё было совсем не так, но в то же время Юкичи не мог понять, где же скрывается ложь, потому что… всё так и было! Как странно Мори представил всё это! Настоящая ложь, похожая на то, что произошло на самом деле. Как он это сделал? Судя по всему, Нацумэ-сенсей тоже был удивлён подобным рассказом. Он ненадолго задумался, потом вздохнул и погладил Мори по плечу. Юкичи хотел было снова обидеться, но понял, что его тоже гладят, и успокоился. — Юкичи, всё так и было? — спросил Нацумэ-сенсей. Фукудзава замялся. Согласиться значило солгать учителю. Рассказать правду значило подставить Мори. А последнего никак нельзя было делать, потому что Огай пытался защитить его. — Всё так и было! — встрял Мори. — Нацумэ-сенсей, неужели вы мне не верите?! — Верю, но хочу, чтобы Юкичи тоже хоть что-то сказал об этом, — мягко произнёс наставник. Красные глаза уставились на Фукудзаву, а учитель продолжал смотреть на него. Юкичи внезапно захотелось заплакать. Ну почему, почему все требуют от него ответа, тогда как он не знает, что ответить?! Фукудзава отвёл глаза и немного нерешительно кивнул. А затем добавил, решив, что так будет правильно: — Я чуть-чуть обозвал Огая… — Как ты его обозвал? — устало спросил Нацумэ-сенсей. — Вором… — Юкичи внезапно стало очень стыдно за ранее сказанные слова. Он сказал их в порыве гнева, а теперь, повторив уже в спокойном состоянии, понял, как обидно они прозвучали. Нацумэ-сенсей тяжело вздохнул, покачал головой и ненадолго задумался. Всё это время Юкичи даже не знал, как дышать. Страх вернулся, и стало очень-очень плохо. Почему Нацумэ-сенсей медлит с наказанием? Почему не может сразу сказать, чтобы было уже не так страшно из-за неизвестности? — Вот что, — наконец сказал наставник. — Сейчас Юкичи отправится в угол, а ты, Огай, ляжешь ко мне на колени и получишь двадцать шлепков. Потом поменяетесь. Мори вскинул голову и резко сказал: — Наказывайте Юкичи первым! — Что? — возмутился Фукудзава. Он тут, понимаешь, выгораживает наглую ложь Мори, а Огай вот так его подставляет?! — Дурак, ожидание наказания всегда хуже, чем само наказание! — воскликнул Мори. — Не обзывайся, — одёрнул его Нацумэ-сенсей. Юкичи подумал, что Мори прав. В конце концов, стоять в углу, ожидая, когда наставник отшлёпает его, хуже, чем стоять там уже после того, как всё закончилось. Но ведь тогда Огаю будет хуже… Он не понял, почему вообще начал задумываться о том, чтобы Мори было хорошо. Наверное, потому что Огай пытался помочь ему. А может быть, потому что сам Юкичи чувствовал свою вину перед ним. Но так или иначе, Мори больше не виделся ему злейшим врагом. Теперь они были в одной лодке, а значит, были практически друзьями. — Хорошо. Огай, ступай в угол, — вздохнул Нацумэ-сенсей. Мори вздёрнул подбородок и прошёл в угол с таким видом, словно выиграл самое главное сражение в этой жизни. Не будь Юкичи так страшно из-за предстоящего наказания, он бы рассмеялся. Нацумэ-сенсея никто наказывать не собирался, поэтому он немного усмехнулся. Когда Мори уткнулся носом в угол, Нацумэ-сенсей взял Юкичи за руку и подвёл его чуть ближе к себе. Взглянув на него, наставник погладил мальчика по плечу и мягко сказал: — Юкичи, ты ведь понимаешь, что поступил плохо? Нельзя драться с людьми, которые тебе ничего не сделали. В особенности нельзя драться с Огаем. Вы должны жить дружно, понимаешь? Фукудзава, честно говоря, не особенно понял, почему он должен жить дружно с Мори, но он понимал, что Нацумэ-сенсей прав. Вздохнув, Юкичи устало кивнул и подумал, что хочет только одного: чтобы наказание побыстрее началось и закончилось. Уже не было сил ждать. — И нельзя обзывать Огая. Ему ведь обидно, когда ты говоришь, что он вор, понимаешь? Тем более, что он не воровал. Конфеты на столе общие, и каждый из вас может в любой момент брать их. — Угу… Простите, Нацумэ-сенсей… — пробормотал Юкичи. Наставник ничего не ответил, только аккуратно взял Фукудзаву за руку и заставил его взобраться на диван. Юкичи лёг животом на колени к учителю и ощутил странное облегчение. Сейчас всё начнётся, а значит, скоро закончится. Конечно, было страшно, но по крайней мере, уже не надо было со страхом ожидать наказания. Он буквально почувствовал, как Нацумэ-сенсей занёс ладонь, и приготовился. Почти тут же наставник шлёпнул его в первый раз, заставив тихонько ойкнуть. Первый удар всегда самый неожиданный. Но теперь, когда наказание началось, было уже не так тревожно. Шлепки посыпались сильные и частые. Сквозь них Юкичи будто чувствовал всё недовольство Нацумэ-сенсея. Он оставил их только на час одних, а они и за такое короткое время успели натворить делов. Мальчик не смог сдержаться и стал всхлипывать, старательно утыкаясь носом в диван, чтобы было не слишком слышно. Было больно. Кожа начала гореть, и в неё постепенно будто начали впиваться маленькие иголочки. Противное ощущение, от которого нестерпимо хотелось протянуть руки назад и как следует потереть место пониже спины. Однако сейчас это было невозможно. Юкичи знал, что Нацумэ-сенсей не станет ругать и тем более наказывать его за такой порыв, однако решил, что выдержит наказание достойно, не как маленький малыш. Но если сдерживать руки удавалось, то вот сдерживать плач никак не получалось. Слёзы как будто сами подступали к глазам и начинали катиться по щекам. Перед Нацумэ-сенсеем было очень стыдно, и Юкичи уже пожалел, что вообще пошёл тогда на кухню. Лучше бы он просто попробовал медитировать ещё раз. А теперь они с Огаем оба будут сильно наказаны. Боль стала достигать пика. Ноги сами пришли в движение и после каждого шлепка вскидывались, словно Юкичи хотел убежать. Сам мальчик бежать не хотел, но и терпеть наказание дальше ему казалось невыносимым. Он не считал, сколько шлепков уже получил, но чудилось, что не меньше сотни, хотя Нацумэ-сенсей обещал только двадцать. И почему наказание такое долгое?! От бессилия, боли и стыда Юкичи заплакал с новой силой. Хотелось обнять Нацумэ-сенсея и попросить у него прощения, а потом понять, что он простил его. А драться с Мори он больше не будет! И обзывать его больше не будет! Только не надо больше наказания, пожалуйста… Наставник шлёпнул его особенно сильно, и Юкичи тихо вскрикнул, едва не свалившись с дивана. Слёзы полились было снова, однако тут он понял, что Нацумэ-сенсей больше не шлёпает его. Его рука ласково гладит ученика по спине, словно успокаивая. — Всё закончилось, — тихо сказал он. — П-простите, Нацумэ-сенсей, — тихо сказал Юкичи, пытаясь перестать лить слёзы и наконец успокоиться. Рука учителя, всё ещё гладившая его по спине, немного помогала в этом. Наставник вздохнул, потом осторожно отпустил его и поставил возле дивана. Юкичи, всхлипывая, потёр наказанное место. Болело слишком сильно, и он вновь подумал, что это не стоило драки с Мори. Тем более, что Огай ничего такого не сделал, на самом деле. Ну, только ударил его, когда Юкичи обозвал его. Но в этом они, наверное, квиты теперь… — Иди в угол, Юкичи, — как-то устало сказал Нацумэ-сенсей. — Огай! Подойди ко мне. Юкичи обернулся и увидел, как Мори нерешительно выходит из угла. Красные глаза настороженно смотрели на наставника, как будто Огай не знал, чего ожидать. Фукудзава немного воспрянул духом: не он один боится наказания! В то же время он испытал нечто вроде жалости: Мори ведь наверняка никогда так не наказывали. Неудивительно, что он боится. Поэтому, когда Огай проходил мимо него, немного робко идя к учителю, Юкичи шепнул: — Это не страшно. Мори стрельнул в него глазами, как будто думал, что он решил посмеяться над ним. Но Фукудзава смеяться не хотел, он лишь хотел подбодрить его. Заметив вполне искреннее сочувствие в глазах старшего, Огай кивнул и тихо сказал: — Я и не боюсь. Прозвучало это так, словно он просто хотел, чтобы Юкичи поверил ему и не переживал за него. Фукудзава чуть улыбнулся и отправился к стене. Однако перед самым углом Юкичи остановился, медля. После такого серьёзного наказания уже, конечно, глупо было бояться угла, но мальчику всё равно не хотелось туда вставать. Это было очень неприятно. — Подойди поближе, Огай, — услышал он позади себя голос Нацумэ-сенсея. — Юкичи, вставай в угол. Фукудзава тяжело вздохнул. Впрочем, на снисхождение наставника рассчитывать не стоило. Огай ведь стоял, значит, будет справедливо, если он тоже постоит. Поэтому Юкичи покорно встал в угол и заложил руки за спину, утыкаясь лбом в стену и слушая, как наставник позади него говорит с Мори и объясняет ему, что он сделал не так. Стоять было почему-то гораздо муторнее, чем обычно. Может быть, потому что позади него стали раздаваться громкие звуки шлепков. Фукудзава зажмурился, пытаясь отключиться от всего и не слушать, но всё равно продолжал слышать, как проходит наказание Мори. Огай тяжело дышал, немного всхлипывая, и, видимо, ёрзал на коленях наставника, судя по звукам. Нацумэ-сенсей не был к нему слишком мягок, потому что шлепки были частые и сильные — звуки были громкими. Юкичи всякий раз вздрагивал, когда слышал их, и сильнее вжимался лбом в стену, как будто так мог убежать. Он стоял здесь, а позади него наставник наказывал Мори. И это было абсолютно невыносимо. Казалось, что жизнь идёт позади него, а Юкичи тут, стоит наказанный и ещё не скоро сможет выйти. Его мир съёжился до размеров этого угла с бежевыми обоями, стал совсем маленьким и неприятным. В этом мире не было радости, не было веселья, не было любви и заботы, пусть даже строгих, как у Нацумэ-сенсея. Юкичи был совсем один, наедине с этим сухим пересечением стен, и никто не мог помочь ему справиться с бесконечным одиночеством, окутавшим его. Слёзы подступили к глазам, и Юкичи стал тихонько всхлипывать. Он ненавидел стоять в углу именно из-за этого чувства ненужности всему миру. Казалось, про него просто забыли, оставили его здесь и даже не дали шанса вернуться назад. А Фукудзаве хотелось, хотелось быть там, где были наставник и Мори, хотелось быть с ними и знать, что он нужен им, всё ещё нужен! — Юкичи, иди сюда, — услышал он мягкий голос наставника. Обернувшись, Фукудзава увидел, что Мори стоит, потирая наказанное место, немного в стороне от Нацумэ-сенсея, а тот всё так же сидит на диване. На мгновение у Юкичи появилась мысль, что наставник снова хочет отшлёпать его, но ему не стало страшно. Напротив, пусть шлёпает, только пусть не оставляет больше никому не нужным в углу! Юкичи как можно незаметнее вытер глаза и немного робко приблизился к учителю. Нацумэ-сенсей протянул руки и крепко обнял его, поднимая и сажая к себе на колени. Хотя наказанное место всё ещё немного побаливало, сидеть было не слишком больно, поэтому Фукудзава постарался расслабиться и начать наслаждаться объятиями. Учитель всегда утешал его после наказания. Это было не так, как утешала мамочка. Мама всегда была с ним ласкова и нежна после того, как ругала его, носила его на ручках и целовала в щёчку, и Юкичи прекрасно знал, что она больше не сердится на него. Нацумэ-сенсей же оставался немного строгим, однако мог обнять или погладить по голове, показывая, что всё забыто. Фукудзава со временем научился понимать, что он прощён. — Огай, иди сюда, — позвал Нацумэ-сенсей, гладя Юкичи по спине. На секунду Фукудзаве захотелось взбунтоваться. Почему Мори должен идти к ним?! Пусть остаётся там, а ему хочется наконец посидеть с наставником! Но, взглянув на Огая, который старательно вытирал глаза и мотал головой в ответ на слова учителя, Юкичи вновь испытал к нему лёгкое чувство жалости. Ведь Мори не знает, что после наказания принято утешать. Его никто не наказывал, а значит, никто и не утешал. Поэтому Юкичи сказал: — Не бойся. Иди к нам. Мори вскинул голову, в его красных глазах вновь появилось недовольство. — Я и не боюсь, д…! — он осёкся, увидев строгий взгляд Нацумэ-сенсея. — Я просто не хочу. — Ты странный, раз не хочешь утешений после наказания, — пожал плечами Юкичи. Он почувствовал, как Нацумэ-сенсей тяжело вздохнул, однако наставник ничего говорить не стал, лишь погладил Фукудзаву по спине. Юкичи прильнул к нему, всё ещё глядя на Мори. Ему уже больше не хотелось, чтобы Огай стоял там в стороне. Если Мори продолжит стоять там, то будет плакать, а от его слёз Юкичи теперь почему-то было больно. Лучше пусть идёт к ним. От таких мыслей в душе отчего-то больше не возникало злости. В конце концов, Юкичи понял, что наставник заботится о них обоих одинаково. Просто раньше мальчику казалось, что он теперь заботится об Огае немного больше, вот он и сердился. Но теперь-то ясно, что в глазах Нацумэ-сенсея они равны: он их обоих отругал и наказал, а теперь обоих одинаково простил. Значит, Юкичи с Мори нечего делить и незачем ссориться. От этого стало намного легче. Огай какое-то время колебался, потом буркнул «Я не странный!» и подошёл к наставнику. Нацумэ-сенсей чуть усмехнулся, подхватил ребёнка на руки и посадил его на другое колено. Мори сидел так, словно его сейчас начнут убивать. Юкичи с жалостью посмотрел на его широко раскрытые глаза, на абсолютно прямую спину и на скованные движения. Огай боялся даже вдохнуть лишний раз, видимо, думая, что его тотчас прогонят. Поэтому Фукудзава, даже не раздумывая, потянулся и обхватил его другой рукой, заставляя наклониться и принять более естественное положение. — Не бойся. После наказания уже ни на кого не сердятся, — объяснил он. — Так ведь, Нацумэ-сенсей? — Так, — наставник погладил его по голове, а потом крепко обнял их обоих. — Не ссорьтесь больше. Вы ведь можете отлично поладить. — Хорошо. Простите нас, Нацумэ-сенсей! — хором сказали мальчики. — Прощаю, — наставник мягко улыбнулся. Юкичи посмотрел на Мори и встретился взглядом с красными глазами. Он вдруг подумал, что должен извиниться перед Огаем, чтобы точно обо всём забыть. В конце концов, кто-то должен сделать первый шаг. — Прости меня, — искренне сказал Юкичи, всё ещё немного обнимая нового друга. Мори пару раз удивлённо моргнул, потом неловко отвёл глаза. — И ты меня прости. Нацумэ-сенсей вновь погладил их, и Фукудзава подумал, что он доволен ими. Груз вины спал, вся драка и все обидные слова оказались забыты. Можно было двигаться дальше. Юкичи вновь попробовал перехватить взгляд Мори. Огай в этот момент посмотрел на него и несмело улыбнулся ему. Юкичи улыбнулся ему в ответ, и ему вдруг стало очень весело и хорошо. Он прижался сильнее к учителю, рассмеявшись. Огай непонимающе моргнул, а потом подхватил его смех и тоже прильнул к наставнику, крепко обнимая Фукудзаву. Юкичи почувствовал, как Нацумэ-сенсей получше обнял их, и подумал, что сейчас он по-настоящему счастлив.* * *
18 декабря 2022 г. в 04:27
Юкичи до сих пор помнил день, когда Огай только появился у них. Однажды Нацумэ-сенсей просто привёл мальчика в дом, умыл его и посадил есть. Юкичи вскарабкался на стул рядом и уставился на нового ребёнка. В ответ на него посмотрели настороженные красные глаза, слегка прикрытые длинными чёрными волосами. При этом малыш даже не оторвался от еды — так и продолжал быстро-быстро совать суши себе в рот, в упор глядя на Фукудзаву.
Подошедший Нацумэ-сенсей положил руку на плечо воспитаннику, заставив Юкичи взглянуть на него, и мягко сказал:
— Юкичи, этого мальчика зовут Мори Огай. Он такой же одарённый, как ты. Теперь он будет жить с нами.
Мори с трудом проглотил всё то, что запихнул в себя, и сказал:
— Привет. Я Огай.
— Привет. Я Юкичи, — ответил Фукудзава под взглядом наставника.
Вот так они и познакомились. Нельзя сказать, что Юкичи сразу с лёгкостью принял такие изменения. Он жил с Нацумэ-сенсеем уже довольно давно — с тех пор, как погибла его мама, которую мальчик уже почти и не помнил. У мамы тоже был только он, потому Фукудзава не знал, каково быть не единственным ребёнком у взрослого.
Оказалось, что положение единственного ребёнка давало много привилегий. Не надо было делиться игрушками и книжками, не надо было постоянно кого-то ждать. Всё внимание Нацумэ-сенсея всегда было только его, Юкичи: наставник всегда помогал ему с выполнением упражнений, всегда тренировал его одного и уделял ему много времени. Фукудзава даже не знал, что может быть иначе.
Теперь внимание Нацумэ-сенсея разделилось между ними двумя. Притом Мори доставалось немного больше, как казалось Юкичи. Наставник объяснил ему, что Огай пережил много всего и ему нужно время, нужен мягкий подход, и Фукудзаве пришлось согласиться. Однако, когда он смотрел на восторженного Мори, которому Нацумэ-сенсей на занятиях объяснял иероглифы, Юкичи начинал сердиться. Он не мог понять, почему он злился, но чувства от этого никуда не девались.
Однако он никогда не говорил об этом с наставником. Просто молча собирался и уходил в другую комнату, садился там и пытался медитировать, как его учил Нацумэ-сенсей. В медитации ему всегда мерещился голос мамы, которая читала ему сказки на ночь. Но чаще — голос наставника, который хвалил его за отлично сделанную работу.
Наверное, поэтому всё так и получилось. Фукудзава, на самом деле, не хотел, чтобы всё так вышло, но назад уже ничего нельзя было вернуть. Оставалось только смириться с последствиями.
За час до всего Нацумэ-сенсей сказал, что ему нужно в магазин за продуктами. Обычно он брал мальчиков с собой, но сегодня они слишком устали на тренировке, и он решил сходить один. Собравшись, наставник наказал им вести себя хорошо, погладил каждого по голове (Мори первым, между прочим!) и вышел из квартиры.
Как только Нацумэ-сенсей закрыл дверь, Огай развернулся и ушёл в их общую спальню, даже не сказав ни слова. Юкичи проводил его недовольным взглядом и пошёл в гостиную. Сидеть с Мори в одной комнате ему совершенно не хотелось.
В гостиной заняться было особенно нечем, потому что все игрушки остались в спальне, и Фукудзава просто сел на диван, дожидаясь наставника. Он решил, что может немного помедитировать. В прошлый раз у него почти получилось отключиться от реальности, но в последний момент Мори что-то уронил в другой комнате, и Юкичи так и не смог возвратить свой внутренний покой.
От воспоминаний уже знакомая злость вновь вернулась. Фукудзава мотнул головой, прогоняя её, и сосредоточился на своём занятии. Он принял нужную позу и постарался сконцентрироваться на своём дыхании. Надо просто считать. Вдох и выдох. Вдох и выдох.
В такие моменты ему почему-то сначала вспоминалась мама. Мама была лучшей подругой Нацумэ-сенсея. Тоже эспер, и они много проработали вместе. Во время какого-то страшного боя, которого Юкичи не помнил, потому что он не был там, мама погибла. Нацумэ-сенсей никогда особенно много не рассказывал об этом. Просто на вопрос тогда ещё четырёхлетнего Фукудзавы сказал, что мамы больше нет и что теперь он присмотрит за ним.
В таком возрасте всё быстро забывается. Смерть мамы не стала исключением. Конечно, Юкичи поначалу много плакал и звал её, но потом как-то привык к мысли, что мамы больше нет. Родителя с успехом заменил Нацумэ-сенсей, который хоть и был строгим, но всегда был рядом и со всем помогал. Тот факт, что Юкичи был знаком с ним, ещё когда жил с мамой, только помог их сближению. И в конце концов, Нацумэ-сенсей заменил Фукудзаве отца, которого у него никогда не было.
В душе появилось невероятное спокойствие. Мысли практически полностью ушли, оставляя голову лёгкой и пустой. Даже тело почти перестало ощущаться. Казалось, ещё немного, и Юкичи просто улетит куда-то наверх. Внутренний покой был близок.
И в этот самый момент кто-то громко зашуршал скрипучей оберткой. Фукудзава вздрогнул и распахнул глаза. Умиротворение ушло, мысли вновь наполнили голову, тяжелые и неприятные. Ощущение тела вернулось, и мир вокруг опять стал существовать.
Что это такое было? Юкичи соскочил с дивана и направился на кухню, откуда раздавался звук. Заглянув туда, он увидел Мори. Мальчик стоял возле стола и таскал конфеты в карман. Одну он сунул себе в рот — это от неё обертка так громко шуршала. Услышав, что на кухне он больше не один, Мори обернулся и взглянул на Фукудзаву совершенно невинными глазами.
Наверное, именно это и вывело Юкичи из себя. Как посмел этот ребёнок, который нагло крадёт конфеты и так же нагло постоянно забирает внимание Нацумэ-сенсея, смотреть на него так, будто он вообще не при чём?! К тому же, он помешал медитации Фукудзавы! И теперь делает вид, что совершенно ничего не произошло!
Даже не дав себе времени подумать, Юкичи сжал кулаки и бросил:
— Я всё учителю расскажу.
— Если хочешь быть ябедой, то рассказывай! — с вызовом ответил Мори, спешно проглатывая конфету и зачем-то осторожно кладя остальные на стол.
Юкичи насупился. И правда, если он расскажет обо всём учителю, то будет выглядеть как маленький мальчик, который сразу же бежит жаловаться взрослым. А Фукудзава никогда не жаловался. Даже когда больно падал на улице, не жаловался.
— Почему ты крадёшь конфеты? — перешёл он в наступление. — Тебе не хватает?
— Не твоё дело, — дерзко ответил Мори.
— Моё, — отрезал Юкичи. — Это и наши конфеты тоже. Ты не можешь их красть.
— Я не краду. Я ем.
— Нет, ты их крадёшь! — воскликнул Юкичи. — Ты крадёшь и прячешь их к себе в карман, как… как наглый вор!
Огай побледнел. Его красные глаза сверкнули каким-то странным цветом, и Фукудзава почему-то вспомнил, как Нацумэ-сенсей однажды порезался о нож. Кровь была такого же оттенка, что и блеск в глазах Мори сейчас.
Он упустил один простой факт: Огая раньше воспитывала суровая улица. А когда детям на улице что-то не нравится, они решают проблему не словами, а кулаками. Поэтому Фукудзава никак не ожидал, что Мори просто молча бросится на него.
Огай врезался в него так, что у Юкичи на мгновение вышибло дух. Он ойкнул, потом отскочил и уставился на противника. Плечо, в которое вписался кулак Огая, болело тупой болью. Боль перетекала куда-то дальше в грудь и начинала разгораться огнём обиды.
Ответить! Наказать его за то, что посмел ударить Юкичи! Злость вскипела внутри, подобно маслу, и Фукудзава, даже не успев как следует всё осознать, кинулся на обидчика. Мори как будто только этого и ждал: он встретил натиск Юкичи достойно, даже выстоял против сильного толчка. А затем резко вцепился в его плечи и попробовал повалить.
Несмотря на все различия между ними, по силе они были равны. Юкичи тренировался с наставником, а Огай просто научился всему на улице и силу обрёл там же. Они стояли и не могли повалить друг друга. Оба дышали тяжелее, и руки у них, вцепившиеся в плечи противника, слегка подрагивали. Фукудзава понимал, что так они могут долго простоять, поэтому он решился.
Быстро подняв ногу, он как следует пнул Мори где-то в районе лодыжки. Огай в долгу не остался и тоже пнул, попав в колено Юкичи. От боли и неожиданности Фукудзава слегка согнул ногу, и Мори наконец удалось повалить его. Они кубарём покатились по комнате, врезались в кухонные ящики и остановились. Огай оказался сверху на Фукудзаве и сразу же потянулся, чтобы врезать ему в лицо. Но Юкичи ловко схватил руки врага и дёрнул его в сторону, заставив Огая сменить положение. Пары секунд хватило, чтобы Фукудзава резко переменил их позиции. Вот только удержаться в новой было сложнее, поскольку его руки всё ещё держали руки Мори. Мальчики вновь кубарём покатились по кухне.
Кататься по жёсткому полу было больно, но ещё больнее было бы знать, что враг не получил хорошей мести. Мори, видимо, думал так же, потому что он тоже не собирался останавливать драку. Они катались по полу, шипя друг на друга, и совсем не замечали ничего вокруг.
Гнев всё ещё горел в груди Юкичи. Хотелось бить и бить Мори за то, что он посмел ударить его; за то, что попробовал украсть их общие конфеты; за то, что перетянул внимание Нацумэ-сенсея на себя, хотя его об этом никто не просил! Огай просто нагло появился в их доме и начал жить так, как будто так и должно быть! А так не должно быть! Они с Нацумэ-сенсеем прекрасно жили и до этого, так зачем им нужен этот ребёнок?!
Юкичи злился всё больше и больше от таких мыслей, и ему хотелось продолжать драку. Хотелось удостовериться, что Мори получит своё, что он перестанет быть таким наглым и вредным! Огай тоже злился на Фукудзаву — видимо, за те слова — потому что уступать ему не собирался: так и продолжал пытаться занять лидирующее положение, чтобы как следует побить Юкичи.
— Что здесь происходит?!
Юкичи даже не понял, что случилось, а какая-то невидимая сила уже оттащила его от Огая. Фукудзава ещё брыкался и пытался дотянуться до противника, когда его как следует встряхнули. Перед глазами появилось рассерженное лицо Нацумэ-сенсея. Мельком Юкичи увидел, что в другой руке он держит Мори за шиворот футболки. Огай выглядел побитым, но всё таким же воинственным.
— Что вы тут без меня устроили? — спросил Нацумэ-сенсей так, как будто не видел.
Юкичи насупился. Все взрослые, кроме мамочки, всегда задавали глупые вопросы. Разве не видно было, что они подрались? Разве не видно было, что Огай нагло воровал конфеты из их вазочки?
Отвечать было бессмысленно, да и Фукудзава не хотел быть ябедой. Мори тоже молчал и разговаривать, судя по всему, не собирался. Нацумэ-сенсей вздохнул, снова встряхнул их, как нашкодивших котят, и строго спросил:
— Где болит?
— Тут, — честно ответил Юкичи, указав на своё плечо.
— А у тебя, Огай?
Мори только мотнул головой и отвернулся. Нацумэ-сенсей встряхнул его ещё раз, и Юкичи испытал какое-то странное чувство удовлетворения: его-то самого встряхнули только два раза!
— Не молчи, Огай. Где болит?
— Нигде не болит, — ответил Мори, даже не повернувшись в сторону наставника.
— Значит, будем раздевать тебя и осматривать, — строго сказал Нацумэ-сенсей. — Или, может, наконец признаешься?
Огай только фыркнул, и Юкичи, не выдержав, пнул его по ногам, пока учитель не оттащил их друг от друга.
— Отвечай учителю!
— Юкичи!
Нацумэ-сенсей встряхнул его ещё раз, оттащив подальше от Мори. Теперь даже при большом желании Фукудзава не мог дотянуться до противного ребёнка. Огай тоже оказался слишком далеко, чтобы отомстить ему, и зло посмотрел на него оттуда.
— Не пинай Огая, Юкичи, — строго сказал наставник. Фукудзава насупился ещё больше. — Вообще не бей его. Тебя это тоже касается, Огай. А теперь ответь мне, что у тебя болит?
Мори посмотрел прямо на Юкичи и мстительно усмехнулся.
— Теперь у меня болит нога.