***
Небо какое-то чересчур хмурое, непроглядное совершенно, и настроение Азика мало чем отличается от погоды. Дует ветер, несильный, но пронизывающий, поэтому из дома выходить абсолютно не хочется. Но демон терзается. Чувства внутри, новые и непонятные, требуют своего, но Азику не составляет никакого труда понять, отчего этот серый день давит на него невидимым грузом печали. Даня, наверняка, сидит сейчас в тёплой комнате, спокойный и умиротворенный, читая какую-нибудь книгу, и не думает ни о чём. Азик падает на кровать, внутри будто всё трясёт, он ещё никогда так сильно не скучал по кому-то, что всё это кажется почти нереальным. Его давным-давно замерзшая душа сейчас будто оживает, но от этого лишь боль и тоска охватывают Азика. Он понятия не имеет, кто придумал фразу «людям нужно отдыхать друг от друга», но он хочет того задушить за само её существование. В конце концов, он не выдерживает. Раньше, чем он успевает подумать о глупости предстоящего, Азик переворачивает всё в квартире вверх дном, но всё-таки находит старую пачку с белым, почти раскрошившимся, мелом. Потом хватает свой чёрный безразмерный плащ, выходит на улицу и чувствует, будто дышать стало легче. Но ветер, будто назло, усилился, капюшон худи он продувает насквозь, но Азик всё равно идёт вперёд, по словно вырезанному на подкорке адресу. Пробрасывает дождь, мелкий и противный, его подхватывает ветер, но демон не отступается. Чувствуя себя влюблённым идиотом, он останавливается перед зданием, смотрит на окно четвёртого этажа и вынимает пачку. Писать старым мелом на влажном асфальте сложно, но Азик елозит царапающим осколком до тех пор, пока надпись не становится хотя бы немного понятной. В голове внезапно всплывает: «Таня плюс Володя — мелок выводит, сердце со стрелой…» Азик вскакивает, мотает головой, прогоняя игру памяти, которая будто насмехается над ним. Он заканчивает писать, когда уже едва заметные сумерки опускаются на улицу, и выпрямляется. Холод давно уже проник ему под одежду, но Азик всё равно прикусывает замерзшие пальцы и свистит громко, перекрывая звуки ветра. Всё, как девяностых, мрачно думает он, пока проходят самые долгие четыре минуты в его жизни, и Азик свистит снова. В его почти потухшем взгляде загорается искра, стоит шторам в заветном окне шевельнуться. Он узнает этот силуэт из тысячи, где бы он ни был. Даниэль опирается одной рукой о подоконник, приближается к самому стеклу. «Знаешь, почему солнца сегодня не видно?» едва может прочесть он, потом обводит взглядом стрелочку, ведущую к тому месту, где стоит Азик. Полы его плаща развеваются в разные стороны, и Даниэль манит его рукой к себе. Демон машет головой в отрицательном жесте, засунув руки в карманы, и снова смотрит в окно с ожиданием. Даниэль может поклясться, что ещё никогда он так быстро не собирался. Вниз по лестнице он почти бежит, распахивает дверь подъезда слишком поспешно, и в лицо ему ударяет ветер. Азик с такой пронзительной улыбкой смотрит на него, что у Даниэля внутри что-то ёкает. Он старается не выказывать поспешности, останавливается, смотрит сверху-вниз на Азика и спрашивает: — Почему же? Тот делает к нему два шага, встаёт вплотную и тихо отвечает: — Потому что оно решило спуститься с неба и отгородиться от всего мира в маленькой квартире. Даниэль поджимает губы, и Азик откровенно не может понять, что бы это могло значить. Он чувствует себя невероятно глупо. — В общем, миру без него одиноко, серо и хмуро… и мне тоже. Без него одиноко. Да, — неловко заканчивает он. Потом тянется носком кроссовка, чтобы стереть кривую дурацкую стрелочку, но не успевает. Даниэль молча хватает его за плечи, прижимает к себе крепко, что у Азика перехватывает дыхание. И ветра будто больше не чувствуется, и холод вдруг отступил, обнажая его оттаявшее сердце окончательно. — А солнцу как без тебя было одиноко, — смущённо шепчет Даниэль ему куда-то в воротник. Азик запоздало обхватывает его руками за талию, не в силах сдержать улыбки, и обнимает его в ответ. Он поддаётся внутреннему трепету, который дарит теперь только лишь одно тепло и сладкое моральное удовольствие. Даня слегка отстраняется, не расцепляя рук, наклоняется и целует его мягко и не настойчиво. В голове Азика сейчас только тишина, в мыслях — только Даниэль, целующий его на ветру. Мокрые губы неприятно холодит, и они отстраняются друг от друга. — Это было романтично, — ещё более смущённо говорит Даниэль. — Холодно. Пойдём ко мне. И Азик кивает, напоследок прижавшись к тёплой чужой щеке своей.—
11 декабря 2022 г. в 22:30
Молчаливое ожидание провала своей маленькой миссии очень быстро сменила легкомысленность и облегчение, только стоило к ней приступить. Азик поначалу понятия не имел, зачем он следит за новым ангелом, но этот вопрос постепенно становился риторическим. Даниэль иногда вёл себя, как восторженный ребёнок, он с такой увлечённостью отдавал своё внимание совершенно обыденным вещам, что для Азика уже становилось невозможным относиться к этому чуду равнодушно.
А ещё ему нравилось за ним наблюдать. Этому открытию демон ничуть не удивился, всё было и так очевидно. Сначала он, правда, убеждал себя, что старается ради благого общего дела — спасение мира от апокалипсиса, — но эта уверенность с каждым днём становилась всё тише. Присматривать за Даниэлем только потому, чтобы он что-нибудь не натворил, было действительно глупо, и Азик это признавал. Ничего, кроме спасения жизни Антихриста, Даня натворить не мог, полностью следуя божьим указаниям.
Всё чаще Азик ловил себя на том, что забывает обо всём на свете, когда Даня подолгу о чём-то говорит. Он следит за его глазами, которые, словно небо, из хмуро-серого становятся мягко-голубыми, за его губами, которые Даня иногда облизывает. А ещё за его руками, которые будто живут своей собственной жизнью. Азику вечность хочется жить в мгновении, в котором ангел бездумно прикасается к его плечу, смотря в глаза без опаски, открыто и доверчиво.
Голова полнится дурацкими идеями, как расположить к себе ангела, но Азику, на самом деле, даже стараться не приходится. Рядом с ним Даниэль не чувствует энергии лжи, ни о чём не тревожится, бессмысленно сыпля словами. Всю вновь нашедшуюся совесть, интерес, тёплую симпатию Азик принимает в себе почти без удивления. Всё это, и ещё несколько новых чувств, держится на одном Дане, который об этом даже не подозревает.
Демон уже не находит ни начала, ни конца их сумбурных встреч, будто всё так и должно быть. Но внутри всё равно зудит нетерпение, волнение перед неизвестностью, оно рождает надежду на нечто большее, но такую болезненную, что Азик просто игнорирует это, как игнорирует сотни сообщений от фанатов.
Они встречаются и снова расстаются, Азик не помнит ничего из их прогулок, кроме самого главного — ангел рядом, он тратит на него своё время, всецело посвящая все внимание ему одному, и только от этого демону хочется быть бесконечно благодарным. Даниэль так очаровательно удивляется мелочам, сотворенными людьми, что у Азика тревожно колет в области груди от осознания, что он раньше был таким же.
Снова они идут по какой-то тихой, безлюдной улице, справа и слева трёхэтажки с белыми зонтами тарелок, вдоль обочин валяются окурки. Даня молчит, идёт слишком задумчиво, даже слегка чуть поодаль от Азика, и того это напрягает настолько, что он не сводит глаз с ангела, абсолютно не смотря под ноги. Он загребает кроссами сухие рыжие листья, смотрит на Даню, в глазах которого снова внезапно мелькнула та искра, благодаря которой они могли не умолкать часами.
Демон выдыхает с едва заметным облегчением. Вдруг ангел останавливается, Азик останавливается тоже, глядя на чем-то заинтересованного Даниэля.
— Подожди, что это?.. Сердце со стрелой лучше всяких слов… Катя плюс Лёша.
Он читает надпись на асфальте с таким любопытством, словно в мире ничего интереснее не существует. Даня упирается ладонью в плечо Азика, заставляя его слегка отступить. Тот тоже смотрит вниз, нехотя убирает ногу с розовой линии, замыкающей огромное кривоватое сердечко, и усмехается.
— Не обращай внимания, — говорит он, — по всей стране таких надписей полно. Ничего особенного.
— Ты не понимаешь, — уверенно, и даже слегка обиженно, возражает ангел. — Это же так романтично. Даже красиво с какой-то стороны. Если чувства есть, но боишься открыть их кому-то, это же неплохой способ сказать о них. Вот… «лучше всяких слов» здесь написано.
Азик с подозрением на него косится, пожимает плечами.
— Старье, — потом идёт вперёд, прямо по меловым линиям, — чтобы потом твоё признание топтали ногами? Это не современно.
Даниэль смотрит на него разочарованно, потом идёт следом, когда Азик в нескольких метрах от него оборачивается.
— Разве это не смешно?
— Кому-то, может быть, смешно. Но тому, кому писали, должно быть, наверняка, приятно…
Он идёт рядом с Азиком, поэтому не замечает мелькнувшую на его губах странную улыбку.