Полночные скачки

      Они играют в игру. Они не осмеливаются открыто назвать её, ибо она незаконна, запретна и дать ей имя – значит придать реальную силу, сделать опасной. Они лишь упоминают о ней расплывчатыми, осторожными намёками, как если бы говорили о смерти. Он называет это «удовольствием моей леди»: фраза, подразумевающая многое, легко и непринуждённо слетает с его губ в повседневном разговоре. Она зовёт это «мои полночные скачки» и больше не говорит ничего.       Это всё о ней: о том, чего она хочет, и как она хочет. Она властна прекратить это одним лишь словом. Клинок. Это сильное слово, стоп-слово, оно обеспечивает защиту, как и то, что обозначает, и точно так же оно не терпит отказа.       Он никогда не приходит до тех пор, пока она не попросит. Просьба выражается утвердительно, быстрой, простой фразой: «Сегодня я хочу прокатиться верхом в полночь. Оставьте ворота открытыми для меня».       Он кланяется с манерной улыбкой и приторно отвечает: «Конечно, с радостью, удовольствие моей леди – моя первейшая забота. Я прослежу, чтобы все было сделано».       Он совсем не так мил, когда приходит ночью. Впрочем, она сама просила его не быть таким. Ей больше нравится, когда он максимально открыт, когда его неприкрытое желание предстаёт перед ней во всей своей похотливой красе. Тогда он наконец честен. Тогда наконец она может увидеть его настоящего.       В ночь скачек она оставляет дверь для него открытой. Однажды он попросил ключ, но дать его – значило бы нарушить одно из правил. А по правилам Эовин должна чувствовать себя в безопасности, даже если то, во что они играют, с безопасностью не имеет ничего общего. Она никогда не должна чувствовать беспокойство или страх. Она отдаст ему контроль над собой, но слово и дверной замок всегда на месте, если вдруг она передумает.       Он всегда входит тихо. Он наслаждается тем, как застаёт её врасплох (так она думает), прячась в тени факелов и уволакивая её в темноту, когда она меньше всего этого ожидает. Отчасти он делает это ради созерцания её удивления, испуганных вскриков, которые она никогда не может сдержать, проблеска страха в глазах, который вспыхивает и тут же исчезает, стоит ей только понять, что это он. Но здесь есть нечто иное. Эовин знает, он не хочет дать ей увидеть его. Тьма – источник его безопасности точно так же, как слово и ключ - её.       - Моя леди, - всегда мурлычет он, и глубина его голоса заставляет её кровь вскипать в жилах, а щеки покрыться румянцем, - крайне опасно оставлять дверь открытой в такой поздний час. Кто-то может расценить это как приглашение.       В некоторые ночи она лучше подготовлена к остроумным репликам и находчивым ответам. Но нынешняя не одна из таких. Его серебряный язык способен околдовать словами, и сегодня она позволит ему делать свою работу.       - Кроме тебя меня никто не беспокоит, - отвечает она, с трудом пытаясь удержать внимание. Его руки прижаты к стене по обе стороны от её бёдер, так близко, но всё ещё не касаясь. Его лицо — лишь лёгкая тень среди более темных, но она может видеть его глаза, такие пронзительно-голубые, что смотреть в них почти больно. Ещё никогда она не любила оттенок голубого так сильно.       - Ты пришел только для того, чтобы предупредить меня о незваных гостях или считаешь себя одним из них?       Он улыбается, и это смертоносная улыбка, улыбка хищника.       - Угадай, - говорит он и наклоняется вперёд, слегка касаясь губами пульса, бьющегося в её горле.       О, она желает ощутить его губы на своей коже, но ещё не время – пока нет. Она выскальзывает из его рук и отодвигается, наблюдая, как он тут же поворачивает голову в её сторону с глухим яростным рычанием.       - Вы смелы, милорд, - говорит она ему, скрестив руки на груди, - слишком смелы. Дверь там. Можете свободно воспользоваться ею.       Он ждёт секунду или две, проверяя её. Она не произнесла слово. Она не произнесёт это слово. Сейчас оно бесполезно. Всё, что она хочет, это его. Настолько нахально, грубо и решительно, насколько он может.       Он понял. Он улыбается и делает шаг вперёд, протискиваясь мимо неё к двери. На краткий миг ей кажется, что он уйдет – что он совершенно не так всё воспринял– но затем Грима захлопывает дверь, роняет засов, и Эовин знает, что всё пойдёт по плану, именно так, как она хочет.       Она сильно закусывает губу, стараясь подавить улыбку. Улыбка совершенно неуместна в этой роли, но Эовин не может удержаться.       - Что ты делаешь? – спрашивает она, преодолевая лёгкую дрожь в голосе.       Грима поворачивается к ней с ухмылкой. Его глаза сверкают в огнях свечей, пронзая её насквозь. Его язык словно уже танцует на её губах. Его взгляд полон неукротимого, жадного желания. Он смотрит так, словно никогда не видел её прежде, точно всё ещё лишь представляет очертания её фигуры под одеждой. Грима смотрит на неё, как будто готов наброситься и поглотить каждый дюйм её тела – но не сейчас.       - Ты знаешь, чего хочешь, Эовин? – произносит он.       - Свободы, - отвечает она немедленно.       Он улыбается.       - Свободы? От чего?       Он делает шаг навстречу. Она шарахается в сторону, каждый нерв её тела напряжён. Она знает его, знает эти слегка сутулые плечи, изящный наклон подбородка. Он наблюдает за ней, ожидая проявления слабости. Он возьмёт её, как только она даст ему такую возможность. И чем дольше она остаётся сильной, тем быстрее и агрессивнее он это сделает.       - Свободы от этого места, - говорит она, - от долга. От всех тех вещей, которые я обязана, но ненавижу делать день за днём.       Он раскрывает руки, обращая к ней ладони. Какой дружеский, добрый жест. Жест покорности. Но это лишь игра. Он всё ещё наблюдает за ней, ожидая ошибки, после которой сможет получить её.       - Это я могу дать тебе, - говорит он, - Это и даже больше. Если только ты подаришь мне шанс…       - Нет, - она перебивает его, - я знаю, что ты предлагаешь, и это совсем не та свобода, которой я хочу.       Это тоже ложь, по крайней мере в этой игре. Такую свободу она с удовольствием примет, учитывая отсутствие другой. Эовин бросает быстрый взгляд на тяжёлый крепкий засов, запирающий дверь. Если быть достаточно проворной, то можно поднять засов и убежать, Грима любит преследовать её…       И она бросается вперёд. Но он ловит её, обхватывая поперек талии, еще до того, как она успевает добежать до двери. Эовин борется, пытаясь вырываться, но Грима бросает её на кровать, словно она ничего не весит, Эовин проскальзывает по мехам, а в следующий миг он уже на ней, вжимает её в меха, стискивая руки на её запястьях. Она вырывается, задыхаясь под ним, брыкается и изгибается всё сильнее, позволяя почувствовать её и намеренно его дразня.       Он рычит и крепче сжимает её запястья, скользя одной ногой между её ног и медленно раздвигая её бёдра. Сорочка, которую она выбрала для этой ночи, легко порвётся под его руками, когда придёт время. А сейчас он наклоняется и целует её в горло, влажный поцелуй может оставить видимый след, если она позволит. Грима плавно спускается ниже, зубами стягивая бретельку сорочки с плеч, пока наконец не добирается до груди и, прикусывая, начинает грубо сосать. Она вздрагивает и вскрикивает, вновь принимаясь сопротивляться, извивается под ним, пытаясь освободиться.       - Ты не можешь, - говорит она дрожащим от возбуждения голосом.       В один миг он снова нависает над ней, приближая своё лицо вплотную:       - Останови меня, - с вызовом произносит он и в следующий миг стремительно припадает к её губам в жарком поцелуе. Она стонет ему в рот, когда их языки соприкасаются, яростно посасывает его нижнюю губу и трётся своими бёдрами об его, когда ему наконец удаётся развести её ноги в стороны.       О, она не остановит его. Она никогда не остановит его. Стоп-слово обречено лежать в забытом пыльном уголке её разума, и ни за что на свете она им не воспользуется.       Грима освобождает одно её запястье только лишь для того, чтобы разорвать ночную рубашку, тончайшую, словно паутинка между его пальцами. Ткань рвется с жутким треском, эхом отдающимся во мраке спальни. Он чуть подаётся назад, усаживается на её бедра, сильнее прижимая к постели, и начинает разрывать сорочку на полосы, пока она всё ещё пытается вырваться, вцепившись в него и отталкивая.       - Не смей, - начинает она, но он ловит её запястья и связывает их вместе остатками её ночного одеяния, ухмыляясь.       - Для воительницы ты слабо сопротивляешься, - замечает он, туго стягивая новые путы вокруг её запястий. – Я ожидал кулаков, укусов – наконец, ножа, но – о-ох…       Он издаёт тихий мурлычущий звук, наклоняясь ниже и прикасаясь к кинжалу, привязанному у её бедра. Ещё одна предосторожность на случай, если дело зайдёт слишком далеко, если он не остановится, когда она попросит.       - Вот и он…- говорит Грима, оскалив зубы, и медленно вынимает кинжал из ножен, наблюдая, как учащается дыхание Эовин и спазм перехватывает её горло. Он прикладывает холодное лезвие к её обнажённому животу и нежно поглаживает - Удивительно, иметь при себе нож и не подумать его использовать? – спрашивает он, всё ещё удерживая одной рукой путы, стягивающие её запястья - Осмелюсь ли я предположить, что моя леди хочет этого?       Она скалит зубы в ответ, рыча словно дикая кошка.       - Освободи меня, дай этот кинжал, и я покажу тебе, чего именно я так сильно хочу!       Он смеётся, низкий смешок вибрацией отдаётся во всём её теле.       - Я так думаю, что нет, любимая. Сейчас моя очередь играть.       Он резко дёргает за путы, заставляя её выпрямить руки, отчего она возмущенно взвизгивает и пытается отстраниться, но безуспешно. Он обматывает ткань вокруг ближайшего столбика кровати, надёжно приковывая её. Она дёргает, но ткань, легко сдавшаяся под его натиском, сейчас кажется сделанной из стали.       - О, нет нужды так отчаянно бороться, - шепчет он ей на ухо, слегка проводя языком по мочке, - обещаю, тебе понравится.       Она ухмыляется. Ей нравится заставлять его чувствовать себя недостойным, даже здесь. Пожалуй, особенно здесь. Ведь в таком случае он старается ещё усерднее, стремясь доказать, как она ошибается.       - Сомневаюсь, - произносит она.       Он снова поворачивается к ней, и она понимает: он попался на крючок. Его глаза сердито мерцают в свете свечи, и в отместку он сильно кусает её шею, всасывая нежную плоть с такой грубостью, что точно назавтра появится синяк. Она кричит и борется, но тщетно, и когда он вновь с ухмылкой отстраняется, злобно огрызается на него.       - О нет, дорогая, - он покачивает головой, мягко прижимая палец к кинжалу, все ещё лежащему на её животе, - не сейчас. Ты же знаешь, твоё оружие может служить мне так же хорошо, как и тебе.       Её глаза перебегают с кинжала на него. Это что-то новое. Они прежде никогда не играли с ножами. Опасность этой затеи возбуждает её сильнее, адреналин мчится по венам с немыслимо высокой скоростью.       - Ты не посмеешь…       Он улыбается.       - Не испытывай удачу.       Он прижимается к одной из её грудей и берёт сосок в рот, грубо посасывая. Она выдыхает и выгибается ему навстречу, чувствуя, как нож слегка смещается и скользит по её коже. Грима слегка прикусывает сосок, и она шипит от боли и наслаждения. Он приподнимается и лениво проделывает то же самое со второй грудью, его глаза неотрывно наблюдают за ней, в то время как сама она изо всех сил старается не дернуться и не закричать.       Затем он медленно движется вниз, целуя кожу вокруг кинжала, облизывая, посасывая и покусывая её. Клинок лежит между их тёплыми телами, точно обет.       - Что ты делаешь? – спрашивает она, неспособная сдержать лёгкую дрожь в голосе.       Он пристально смотрит на неё, устроившись между её бёдер, ехидная улыбка танцует на его губах.       - Ты боишься, милая?       Она стискивает зубы.       - Не тебя. Никогда.       Он по-прежнему ухмыляется, но взгляд его глаз серьёзен:       - Может и стоило бы.       А затем он словно вновь возвращается в озорную игру и продолжает:       - Но не сейчас. По крайней мере, пока не сейчас. А теперь…       Он наклоняется ниже.       - Слухи утверждают, что мой язык – самое смертоносное оружие Рохана. Хочешь увидеть, что ещё он может делать?       Не давая ей времени ответить, он опускает голову между её ног, нежно дразня медленным, влажным движением языка. Все мысли о сопротивлении исчезают немедленно: Эовин выгибается и стонет, отчаянно дёргая свои оковы. О, она отдала бы всё на свете, лишь бы запустить руки в его волосы и заставить его сильнее погрузиться в неё, заставить его дать ей больше, но он лишь дразнит, невесомо скользя языком вперёд и назад. В её венах словно вспыхивают искры, вынуждая дёргаться при каждом прикосновении. Дыхание превращается в череду рваных выдохов, она извивается, напрочь позабыв о ноже, обо всем, кроме того, что может дать ей его рот.       Ещё несколько быстрых прикосновений, и его язык проскальзывает глубже, проскальзывает внутрь – но только слегка. Эовин громко ругается и дергает путы с такой силой, что вся кровать трясется. Она может почувствовать его ухмылку своей кожей, ожидание болезненных укусов смешивается с невыразимым наслаждением от движений его языка.       Он начинает двигаться быстрее, то глубоко погружаясь внутрь, то слегка скользя на поверхности, дразня её клитор и слегка посасывая. Каждое изменение заставляет её дергаться до тех пор, пока она не понимает, что больше не выдержит. Её пальцы отчаянно вцепляются в меха, а спина выгибается над постелью.       И в этот момент, прямо на краю её удовольствия он останавливается. Она кричит в ужасной ярости, распахнув глаза, и яростно дёргая шёлковые путы, удерживающие её.       - Не смей… - начинает она.       - Что? – издевается он. – Не останавливаться? Продолжай, принцесса. Умоляй меня. Я желаю послушать, как ты умоляешь.       Это унижение, с которым Эовин всегда борется. Единственное, в чём она изо всех сил старается ему отказать. Так или иначе, она сделает это. Когда-нибудь сделает. Но даже сейчас, как бы она ни была раздосадована, она ещё не может сдаться. Эовин отворачивается и буравит взглядом свечи, точно это они оскорбили её.       - Очень хорошо – покорно вздыхает Грима, - полагаю, есть и другие способы заставить тебя умолять…       Он резко отстраняется и слезает с кровати. Эовин только сейчас осознаёт, что он всё ещё полностью одет: в чёрной тунике, бриджах и сапогах, зашнурованных до колен.       - Куда ты направляешься? – требовательно спрашивает она, ёрзая на кровати. Она ужасно беззащитна и только сейчас по-настоящему это понимает, будучи прикованной к месту своей собственной сорочкой. – Если ты намерен остаться, тебе лучше снять эту одежду.       Он скептически изгибает бровь.       - Ты так нетерпелива…говорит он, поворачиваясь к двери, и она видит его спину.       Её накрывает волна лёгкой паники.       - Ты же не собираешься уходить?       Он смеётся.       - Как бы забавно это ни было, но нет, - отвечает он.       Грима по-прежнему стоит к ней спиной и, расстегнув тунику, сбрасывает её, оставляя кучей на полу. Он усаживается на стул рядом с её столом и расшнуровывает сапоги, скидывая их следом. Эовин замечает, что глаза его устремлены на свечи.       - Нет, боюсь, я чересчур эгоистичен и не могу уйти, не получив собственного удовольствия. К счастью, терпение – это добродетель, которой я обладаю в избытке. Так что у нас обоих достаточно времени, милая.       Сняв сапоги, Грима протягивает руку и достаёт свечу из канделябра на столе. Он поворачивается к Эовин с убийственной улыбкой, горячая свеча горит в его пальцах, переполненная расплавленным воском.       - Если ты собиралась использовать своё слово, моя прелесть, сейчас самое время, - говорит он, медленно вставая и приближаясь к ней. Он сосредотачивает взгляд на свече, и сердце Эовин начинает бешено биться от любопытства и страха.       - Почему? – спрашивает она, также не отрывая взгляд от свечи, - Что именно ты собираешься с этим делать?       Он ухмыляется и снова забирается на кровать, вставая на колени рядом с ней и держа свечу в руке.       - Ты бы хотела это узнать? – мурлычет он.       На секунду – всего секунду – она думает о слове. Оно обещает безопасность. Оно обещает спасение. Он развяжет её и уйдет и что бы он ни собирался сделать этой свечой, навеки останется тайной, вероятно для её собственного блага.       Но его глаза обещают тысячи запретных наслаждений, тысячи способов забыться, и она хочет этого больше всего на свете.       - Делай своё чёрное дело, - говорит она.       Он улыбается развратной улыбкой, которая медленно расползается на его губах подобно раскрывающемуся цветку, и затем осторожно наклоняет свечу вперёд.       Горячий воск переливается через край и падает на вершину её груди, заставляя её удивленно зашипеть. Это больно, да, но есть что-то невероятное в этом жаре, в ощущении воска, стекающего по её коже и затвердевающего длинными линиями. Грима ждёт лишь краткое мгновенье, а затем снова наклоняет свечу, и на этот раз она готова, и когда боль снова настигает её, тихий вскрик, похожий на стон, срывается с её губ.       Он слегка отклоняется назад и опять наклоняет свечу, ниже, прямо над ножом. Часть воска попадает на нож, стекает с него на её кожу. Холодная сталь и горячий воск сливаются вместе, и на этот раз у Эовин без сомнения вырывается стон: резкий, жалобный крик от переполнивших ощущений.       Грима капает воск ниже, вниз по подтянутому животу к её бедрам, каждая капля оставляет длинные, жидкие следы на её коже. Возможно на следующее утро появятся ожоги, Эовин не знает, да ей и всё равно. Тепло восхитительно, оно согревает до кончиков пальцев, шокируя и возбуждая. Ожидание следующей капли почти что убивает её.       Он слегка прикасается свечой к нежной плоти между её ног, и она кричит: боль и наслаждение сливаются воедино. Грима скалит зубы и проскальзывает одним пальцем свободной руки в неё, нежно поглаживая, чувствуя сочащуюся влагу, и позволяет другой капле упасть на её клитор. Она кричит снова, на этот раз громче, и мольба наконец срывается с её уст: «Пожалуйста, пожалуйста, о, пожалуйста…»       Грима убирает свечу и прекращает двигать пальцем.       - Пожалуйста, что, дорогая?       Она отчаянно извивается, внезапная остановка приводит её в бешенство.       - Пожалуйста…       Он погружает в неё ещё один палец и медленно поглаживает. Она издаёт звук, больше похожий на птичий крик, нежели чем на человеческий голос.       - Пожалуйста, что? – рычит он, снова останавливаясь.       Слова сами собой слетают с её губ, и она заливается румянцем.       - Пожалуйста, я хочу тебя внутри, пожалуйста…       Он ухмыляется и вынимает пальцы, нарочито медленно слизывая с них её влагу и пробуя её. Его глаза закрыты, он смакует вкус, и Эовин облизывает губы, желание разгорается в ней всё сильнее. Ублюдок.       - Очень хорошо, - говорит он, садясь на пятки. – Раз уж ты так мило умоляешь…       Он тянется к шнуркам своих бриджей и медленно, очень медленно принимается развязывать узлы. Эовин завороженно наблюдает и начинает нетерпеливо ёрзать, желая дотронуться до него.       - Ах, ах, ах, - он назидательно покачивает пальцем, - смотри, но не трогай.       Она скрежещет зубами и сильнее натягивает путы.       - Это нечестно… - начинает она, но замирает на полуслове, ибо шнурки его бриджей наконец полностью развязаны.       Грима усмехается.       - Ты просила не о прикосновении, - говорит он, забираясь на неё. Осторожно он убирает нож с её пояса и кладёт рядом, достаточно близко, если вдруг решит воспользоваться им. Грима хватает её бёдра и приподнимает вверх, упираясь членом в её вход. Она вся дрожит от удовольствия, биение сердца отдаётся в ушах.       - Ты просила, - шепчет он, - об этом.       Один резкий толчок, и он наконец внутри неё, заполняя ноющее пространство между её ног. Она стонет, запрокинув голову в наслаждении, когда он медленно начинает отстраняться, а затем резко снова толкается вперёд, вызывая новый крик.       - Вот так, милая, - мурлычет он, опять отстраняясь, - лучше?       Она закусывает губы и выгибается на кровати. О, это лучше, но в то же время намного хуже – ведь она хочет его сильнее, глубже, она хочет услышать его стоны, хочет, чтобы он стонал так же, как заставил стонать её.       - Ещё, - требует она, тщетно дёргая свои оковы.       Он останавливается на середине, замирая над ней.       - Прошу прощения, мне показалось, или с твоих губ только что сорвался приказ?       Его глаза холодны в свете свечей, холодны и безжалостны. Он заставит её просить и об этом, заставит умолять её до самого конца.       Она скулит, прижимаясь к нему, её ноги дрожат.       - Нет, нет, нет, - она лихорадочно качает головой, - Нет, пожалуйста, пожалуйста.       - Хм… - Грима почти полностью выходит из неё. Кусая губы, в отчаянии она обвивает его талию ногами, подталкивая обратно к себе.       - Пожалуйста, - шепчет Эовин.       В свете свечей его бледная кожа начинает покрываться тёплым румянцем. У него перехватывает дыхание, и Эовин понимает, что на самом деле сила здесь принадлежит лишь ей одной. Он хочет дать ей то, что она требует, хочет этого больше, чем осмеливается показать. Он облизывает губы и прикусывает язык, стремясь сохранить самообладание.       - Насколько больше? – спрашивает он.       Она резко целует его. Он рычит и целует её в ответ, рьяно прижимаясь к ней всем телом. Эовин отстраняется, тяжело дыша, и шепчет:       - Жестче.       И наконец он стонет, длинный, низкий стон вырывается из его горла и пронзает её нутро.       - О, да, - вскрикивает Эовин, крепче сжимая ноги вокруг его талии, и Грима, теряя всякое подобие контроля, начинает брать её сильно и быстро.       Эовин хочет прижаться к нему, провести ногтями по его спине и услышать, как он вскрикивает от боли, но оковы всё ещё удерживают её и всё, что она может сделать, это укусить его в плечо. Она кусает почти до крови, и Грима шипит, в отместку впиваясь зубами в её тело. Его пальцы обхватывают её бёдра и надсаживают её на всю его длину. Он проникает в неё глубже и глубже, посылая огонь по её венам. Она кричит, беспомощная под ним, в то время как он берёт её снова, снова и снова. О, она расплавится и умрёт от этого ощущения, или сгорит в огне, превратившись в пепел.       - Грим, - выдыхает она, почти всхлипывая.       Его голос ломается, когда он произносит её имя:       - Эовин!       Она утыкается носом в его шею и бормочет:       - Пожалуйста…я хочу прикоснуться к тебе.       Грима рычит и хватает нож, перерезая путы, которыми она привязана к кровати. Эти моменты – самые долгие за всю ночь, и он до бешенства медлителен, освобождая её. На краткий миг Эовин даже задаётся вопросом, стоит ли оно того. Но наконец её руки свободны, хотя на них всё ещё остатки верёвок, она обхватывает Гриму и тянет его вниз, целуя и постанывая в его рот с первым новым толчком.       - Возьми меня, - выдыхает она, вцепившись в его спину, - О да, возьми меня, заставь меня кричать для тебя, - о да, да…       Её удовольствие начинает взмывать вверх по спирали, всё внутри плавится, грозясь выплеснутся наружу. Её стоны превращаются в короткие прерывистые вскрики, её ноги дико трясутся в руках Гримы, у его бёдер. Она вся сжимается вокруг него, в последний раз выгибаясь вверх, и кончает, издавая пронзительный крик, крепко обнимая его за шею. Несколько толчков, и он кончает вслед за ней, с рваным стоном, от которого каждый мускул в теле Эовин сжимается от желания.       Он падает на неё, задыхаясь. Она гладит его волосы и бормочет ласковые глупости, стараясь привести его в чувство. Он обнимает её за талию, хватаясь, точно он утопающий, а она – единственный уцелевший плот.       - Эовин, - бормочет он, прижимая губы к её горлу.       - Ммм… - она такая слабая, такая уставшая сейчас. Всё, чего она хочет, это спать. Она кладёт его голову себе на грудь и позволяет ему прижаться как можно крепче к её телу.       - Давай спать, - говорит она.       Он нежно гладит её и мгновенье колеблется, прежде чем сказать:       - Ты насладилась полночной скачкой, моя леди?       Она слегка улыбается и целует его в лоб.       - Как всегда, ты же знаешь.