Падение

“Я смотрю на них сверху, и мне хочется спрыгнуть с балкона И взять за рукав первого прохожего, сказать, Что одиночество хуже любого вместе проведенного дня” Губанов открыл глаза. Пустота. Странное, большое помещение, полностью чёрное и, блять, пустое. Чёрные стены, чёрный пол. Длинный коридор впереди и чьи-то громкие рыдания. Страшные, истошные, но в то же время противные. Давят на голову, на уши, разрывают барабанные перепонки и мозг изнутри, наступают, топчут и рвут. Он поднял голову, встал, отряхнулся. Всё не так. Он точно не дома. Но где? Руки грязные. В машинном масле, да, как обычно. И в крови. Точно в чужой, — у Хеса кровь золотая теперь, как и слёзы, — и точно не в Вовиной. Так ведь? Где Вова? Почему так дурно пахнет. То ли грязью, то ли мокрой землёй, то ли травой, то ли наркотиками. Блять, несёт, воняет. Мерзко дышать. Странно чувствовать этот запах. Странно здесь находиться. Странно. Страшно. Всё-таки мерзко больше. Он поправил волосы (скорее дурная привычка, нежели реальная надобность), протёр глаза, сматерился несколько раз. Нужно выбираться. По коридору тяжело идти. Ты как будто в ебаном болоте. Ноги не двигаются, сами по себе застревают то ли в деревянном полу, то ли в ковролине. Всё так по-уёбски неприятно, что даже продолжать дальше не хочется. И рыдания не прекращаются. Звук, как рой маленьких насекомых, скорее даже паразитов, уже настолько застрял в голове, что вторую половину коридора Хес прошёл с плотно закрытыми руками ушами. И причёска опять помялась. Что за блядство. Вова нашёлся. Нашёлся? Его вообще кто-то искал? Грязное, нелепое, побитое тело, связанное первой попавшейся верёвкой по рукам и ногам, такое убогое и страшное сейчас. У него не только руки, но и ноги теперь нет — две жалкие железки, заменяющие их, тоже сильно испачкались в крови. Наконец-то дошло, что кровь-то, всё же, Вовина. “Радоваться или плакать?” Почему вообще люди должны плакать в таких ситуациях? Хеса начало трясти. Агрессия то приливала, то наоборот, отпускала, и хотелось и бить стены кулаками, и орать беспрерывно, лишь бы не слушать противное шмыганье и рыдания напротив. Это похоже на ночной кошмар. Или на пытку. Звуковую и противную. Вплотную подошёл к Вове. Посмотрел в глаза. Такие же измученные и нелепые, как и всё тело. И грязные. И страшные, как весь мир. И сам не почувствовал момента, не осознал, наверное даже не уловил, как вцепился в чужие волосы и потянул на себя. Не чтобы поцеловать. Чтобы въебать посильнее и придушить заживо. Раздражает. Мерзкий. Очень мерзкий плач и кривое лицо. Чужое. Вова ведь не смотрит на него так. Куда Вова смотрел в последний раз? Что такое смотреть? Всё резко потерялось. Голова спуталась. Плохо. Хес мог только рвать и думать. Или сначала думать, а потом рвать. я и не знаю если честно зачем я схватил его за голову но я знаю что больше не мог слушать его плач потому что голос блять его голос это нечто ужасное такое искажённое и мерзкое и пустое в то же время это ведь не его голос это голос монстра из моего разума это не вова у вовы ведь никогда не было голоса правда же не было? а когда он схватил меня зубами за руку я почувствовал жажду ту жажду которую прятал в себе всё то время когда он существовал рядом ту жажду которую фида осуждала когда орала на меня за очередное сожранное тело почему мне нельзя поедать тех кто жрёт сам себя? почему я должен давать людям другую жизнь но не питаться их прошлыми почему их тела стоят дороже чем мой голод мой животный мой страшный голод который наконец-то в ы р в а л с я наружу разве это не прекрасно? разве не прекрасно что я стал тем кем я хотел быть разве быть чудовищем плохо? и он смотрел на меня так жалобно и мне хотелось его не только душить но и распотрошить полностью и ведь мне ничего не мешало это сделать и я схватился за его измученное тело и прямо голыми руками начал вдавливать рёбра в грудь чтобы наконец-то проткнуть лёгкие и насладиться внутренностями блять он такой вкусный особенно кровь особенно всё что внутри него я кажется его не люблю только люблю сжирать таких убогих существ которые не способны сами сделать что-то хорошее со своей жизнью и поэтому отдаются мне рёбра сломались с приятным хрустом блять это словно музыка для ушей такое невоплотимое наслаждение слушать то как звенит последняя кость и этот звук разлетается по всей комнате о боже если бы я мог я бы ломал ему рёбра снова и снова потому что нет ничего лучше на свете чем это чувство чем то как ты резко ловишь себя на мысли что что-то острое упирается тебе в ладонь а потом понимаешь что это обломок его ребра а ещё они у него жутко красивые вова почему же ты не говорил мне что твои рёбра такие красивые и что слизывая с них кровь у меня пойдёт слюна вова что же ты не спас себя вова а ты знал что помимо рёбер я сломаю тебе колени? интересно вкусное ли твоё мясо или только кровь правда мне ещё предстоит это узнать но он задрожал когда я попытался вырвать лёгкое интересно чувствовал ли он ещё боль или уже нет или он вообще не дышал я не знаю но он так смешно трясся в моих руках я чувствовал себя властелином м и р а да и нельзя себя им не чувствовать когда в твоих руках вся вселенная пускай и убогая её версия но всё-таки настоящая ты ведь в глубине души слабый человек вова разве нет? разве ты можешь назвать себя сильным когда твоя душа уже по-настоящему душа лежит в моих ладонях и я впиваюсь в неё зубами отрывая куски плоти? я держу в руках твоё сердце и оно такое красивое и когда я откусываю сначала аорту а потом облизываю левое предсердие ты смотришь на меня пустыми уродливыми грязными глазами и мне так это нравится мне наверное больше всего на свете нравится смотреть на тебя мёртвого потому что тебя живого невозможно ни слышать ни видеть когда я перешёл к твоим ногам мне стало слаще потому что я снова услышал хруст твоих костей боже отдайся мне снова чтобы я наконец-то тебя переломал боже это наслаждение это самый лучший подарок от тебя боже ты такой невесомый потому что мёртвый я люблю мёртвого? мне так нравится ломать его колени они такие сладкие когда выломаны когда я вижу открытые переломы которые только возбуждают и дают пищу пищу животного которым я всегда был интересно вова ты разве сразу не догадался что я не человек а всего лишь его подобие интересно кто из нас человек если твоя правая нога это кусок железа а моё сердце на самом деле принадлежит левой псине ты знаешь людей вокруг себя которые ещё живы? я догрызаю твоё сердце у меня всё ебало в твоей крови мне так нравится чувствовать привкус металла который сливается с жуткой сладостью жуткой и жгучей и всё из-за твоего правого ещё не до конца доеденного предсердия но почему-то у меня резко сводит руки и словно вырубает благо я успеваю выкинуть в ы ш в ы р н у т ь твоё сердце в стену и картинка тут же становится чёткой а рядом стоит она та самая алина которую я когда-то любил и которую ты ненавидел больше всех и я больше не могу себя сдерживать я кидаюсь на неё прямо на четвереньках и хватаю сначала за горло а потом за волосы она ведь даже не успела осудить меня за твою нелепую смерть она тут же закричала и попыталась ударить меня по голове но я был быстрее я взял её чёрные патли и ударил ебалом об собственное колено и её маленькие зубки посыпались на пол кажется я знаю из чего я сделаю новое украшение для фиды она ведь не узнает что это её зубы и когда она уродливо улыбалась беззубым ебалом и даже смеялась видимо от болевого шока я пошёл дальше и тут же заломал ей руку правда перестарался потому что кости снова захрустели и знаешь вова хруст твоих костей слаще чем хруст костей левой тёлки интересно что она вообще здесь делала? Можно ли вообще назвать её красивой я не знаю но честно она очень красиво валялась у меня в ногах и блять мне пришлось даже встать чтобы продолжить ломать ей колени и они так сладко захрустели что по мне прошлась волна мурашек и эти пустые уже больше не испуганные глаза такие красивые такие блестящие но блять такие раздражающие я не знаю что напало на меня в эту минуту милый вова но я зачем-то напрыгнул на её тельце и начал выдавливать её глаза старательно поглаживая лицо чтобы болевой шок не был таким сильным почему я забочусь о мёртвых но не о живых и когда один из них по-глупому выкатился и свалился на пол я рассмеляся и наверное со стороны могло показаться что я даже оскалился потому что мои зубы выглядели бы точно очень по-зверски но мне так нравится эта животная красота мне даже на секунду показалось что её глаза это мармелад из газетного киоска и поэтому я поднял тот что вывалился и уже норовил укатиться и я так сильно улыбался что мой рот не мог не открыться и снова оголить испачканные в крови зубы и блять это зрелище бы тебя так напугало дорогой вова как же хорошо что ты наконец-то сдох и я могу поглощать тебя всю свою оставшуюся жизнь а когда ты кончишься я смогу найти тебе замену и снова превратить очередного человека в кусок мяса милый вова как же мне жаль тебя и то что ты доверился самому настоящему зверю так вот когда я поднял его мне было так сладко любоваться им что я даже не сразу понял что я могу в любой момент попробовать его на вкус и потом когда до меня наконец дошло я сумел не только облизнуть его несколько раз но даже откусить и потом даже поджал губы потому что секунда наслаждения была слишком невероятной для того чтобы держать себя в руках я снова и снова хватал её за горло тянул к себе и пытался выдавить рёбра чтобы поскорее добраться до внутренностей но тут мне неожиданно стало так больно и страшно что я больше не мог ни дышать ни смотреть на ваши тела ни че г о м н е к а ж е т с я я д а ж е ж и т ь н е м о г у Хес резко открыл глаза и тут же скорчился от увиденного. В его руках, дрожащих от холода и от страха, лежал его же желудок. Вырванный. Всё вокруг было в золото-красно-алой-непонятно-какой крови: пол, стены, его одежда, его руки, лицо. И неожиданно стало мерзко. А потом невесомо. (легко?) - Блять, Хес, Хес, пожалуйста, - рыдая, захрипел Семенюк. Губанов снова открыл глаза, но на этот раз был уже не в злосчастной чёрной комнате, а дома, на их с Вовой кровати. Рядом висела Фида, тоже чем-то взволнованная. - Лёш. Ты меня слышишь? Видишь? Сколько пальцев я показываю? - Три... К чему вопрос? - абсолютно спокойно отозвался Хесус, сначала сильно морщась. Он поднялся на локти и сел, двигаясь поближе к Вове. - Ты чего дрожишь? Я.. - Ты кричал во сне. Хес словно не услышал последнюю фразу. - Я не трогал тебя? - О чём ты? - Семенюк сначала смутился, а потом уже более взволнованно посмотрел на парня и аккуратно положил ему руку на плечо. - Ты чего, Лёш? Тебе снилось что-то плохое? - Я... Не думаю, что нам стоит говорить об этом. Совсем нет. - Мне бы хотелось, чтобы ты доверился мне... Они молча обнялись. Губанов прекрасно понимал, что нет. Не сейчас. Это не те мысли и страхи, которые нужно высказывать именно сегодня, именно в эту минуту. Он проигнорировал даже какие-то слова Фидэс, которая продолжала нервно повторять одно и то же (если, конечно, голос робота можно назвать “нервным”). Не то время, не те мысли и не те сны. Да и даже если они никогда не станут “теми”, Хес не расстроится. Ему важно знать, что этого, — того, что было во сне, — никогда не случится. Он же не зверь. Просто притворяется.