***
Второй раз — совсем не случайность, но Какаши и на смертном одре не признается в этом. А всё Цунаде! Это она послала их на миссию, во время которой Сакуре пришлось нарядиться в коротенькое платье официантки одного из самых злачных баров Страны Камня. Ну кто в здравом рассудке отправит его на такую миссию? — Ох, Цунаде у меня поплатится за всё, — ворчит Сакура, ковыляя на трёхдюймовых шпильках. — Вряд ли ты должна носить эти туфли постоянно, — откликается Какаши. Ему происходящее кажется ужасно забавным. — Но я восхищён твоей преданностью делу. Сакура глядит на него искоса, после чего наклоняется, чтобы снять туфли. Это движение превращает и так непристойно короткое платье в совсем уж непотребное. Бёдра Сакуры мерцают от обсыпавшихся с подола блёсток. Какаши старается не пялиться слишком откровенно. — Ты узнала имена? — спрашивает он, старательно делая вид, что вообще сейчас может думать о миссии. — Нет, — с отвращением бросает Сакура. — Мне придётся вернуться. Они думают, я вышла покурить. Как будто я вообще стала бы курить! Фу! — Ясно. Ну… будь осторожна. Постарайся выглядеть чуть более… соблазнительной. Тогда дело пойдёт быстрее. Сакура бросает на него такой горящий ненавистью и праведным возмущением взгляд, что Какаши приходится зажать себе рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Она отворачивается, и тут он замечает, как задрался подол: тонкая ткань собралась комом и опасно натянулась. Какаши кашляет. — У тебя там… м-м-м. Сакура нетерпеливо оборачивается. — Твоё платье… — он пытается изобразить задравшуюся ткань жестами. — Что? — угрожающе прищуривается Сакура. — Мне сейчас не до ваших загадок. Какаши сам одёргивает подол. Так платье выглядит чуть более скромно. Впрочем, не слишком. — Вот так, — жизнерадостно говорит он. — Теперь можно идти. Сакура уже давным-давно исчезла за дверью бара, а палец, которым Какаши мимолётно коснулся её обнажённой кожи, по-прежнему покалывает.***
Он уверен, что за третий раз его простят. В конце концов, можно и позабыть о профессиональной этике, когда стоишь на пороге смерти. — Прекрати, — Сакура шлёпает Какаши по руке, которой он зарылся ей в волосы, — я пытаюсь тебе помочь. — Не стоит, — слабо отвечает он. — Надежды нет. Лучше поцелуй меня. — Ты не хочешь меня целовать, — угрюмо цедит Сакура. — Это всё кровопотеря. Из-за неё у тебя путаются мысли. — Не говори так снисходительно со своим сенсеем. — Какаши накрывает её ладонь своей. Пальцы Сакуры, скользкие от крови, зажимают глубокую рану в его животе. — Когда ты говоришь, кровь течёт быстрее, так что помолчи. Какаши ненадолго замолкает. Солнце окутывает лицо Сакуры ореолом света. Её лицо, замаранное грязью, исцарапанное, мокрое от слёз — она как будто сама не понимает, что плачет, — с поджатыми в бледную линию губами, лихорадочно горящими глазами, кажется ему необыкновенно, мучительно прекрасным. Жилет Сакуры изорван в дюжине разных мест. Кое-где он пропитался кровью; в тех местах, где меч не добрался до тела, крови нет. Теперь её редко ранят. Сакура знает, что слишком нужна своей команде, чтобы так просто умереть. Если выбьют медика, то кто подлатает остальных? Когда Какаши был сенсеем, для Сакуры он сделал не слишком много, но ему нравится думать, что это он научил её любить и ценить товарищей и защищать их до последнего вздоха. Хотя отчасти это был и её собственный характер — она в любом случае стала бы неистово, свирепо преданной женщиной, кто бы ни научил её дзюцу. Ему лишь хочется верить, что он чуточку усилил то, что было дано ей от природы. Эти мысли успокаивают каждый раз, когда она изо всех сил помогает тем, кого любит. Если Какаши закроет Шаринган и позволит второму глазу расслабиться, то лицо Сакуры начинает размываться, смешиваясь с небом. Отличный вид для последнего в этой жизни. Бледная кожа похожа на облака, глаза зелёные, как свежий весенний листок, изгиб плеч… Какаши вздрагивает, когда Сакура отвешивает ему пощёчину. Она произносит его имя глухим перепуганным голосом, будто уже долго-долго зовёт его. — Ты не умрёшь, — яростно говорит она. — Я изобью тебя в лепёшку, если так ты останешься в сознании. Тело почти не чувствуется, но Какаши кое-как отпускает запястье Сакуры и кладёт ладонь ей на талию. Сакура мягкая и вся дрожит. — Я хочу тебя поцеловать, — невнятно произносит он, едва ворочая языком. — Я сказала, прекрати! — кричит Сакура. — Ты ранен! Ты сам за себя не отвечаешь! — Ты — моя самая нелюбимая ученица, — отвечает Какаши. Когда его ладонь соскальзывает с талии и ложится ей на ягодицы, Сакура только поджимает губы и принимается лечить его с удвоенной силой.***
Четвёртый раз — это ошибка, однако Какаши всё равно не жалеет. Смерть Цунаде потрясла всю Коноху, но никто не ощущает потерю острее, чем Сакура. Она три дня убирает кабинет в Башне Хокаге вместе с Шизуне, и её движения — механически-скупые, а лицо — безучастное. Какаши наблюдает за ней до тех пор, пока не становится совсем невыносимо. Тогда он запирается с ней в пустом кабинете прямо во время обеденного перерыва, хватает её за плечи и держит, не давая вырваться и уйти. — Что? — безмятежно спрашивает Сакура, глядя на него. — Ты никому не сделаешь ничего хорошего, если загонишь себя до смерти, — говорит Какаши. Его голос звучит тихо, и он гадает, слышит ли Сакура, какие чувства скрываются за его спокойствием? Гнев, сострадание, усталость? Он и сам не уверен. Возможно, всё вместе. Слишком многие из молодого поколения Конохи потеряли близких, а его ученикам оказалось тяжелее всех. — Я в порядке, — отвечает Сакура и пытается стряхнуть его руки. Наруто и Сая ей легко обвести вокруг пальца, но Какаши и сам хлебнул горя сполна, чтобы поверить в успокоительную ложь. — Нет, не в порядке. — Он лишь сильнее сжимает пальцы. — Так не может продолжаться. Никому не будет хорошо, если у тебя случится срыв прямо посреди кабинета Цунаде. — Ах, мне так жаль, — вдруг насмешливо кривится Сакура. Какаши никогда не слышал, чтобы она говорила таким ядовитым тоном. Сакура, которую он знает, пылкая и импульсивная, но… не такая. В ней нет этого ледяного сарказма и глаза у неё не похожи на камень. — Я причиняю тебе неудобства? — едва разжимая губы, произносит она. — Какое из правил шиноби я сейчас нарушаю? — Дело не… — резко начинает Какаши, но Сакура его перебивает. — Ну конечно, ты не хочешь, чтобы у меня случился срыв, — зло цедит она. И вот теперь он замечает в её глазах слёзы. — Ведь тогда тебе придётся иметь дело с настоящими чувствами, да? А Копирующий Ниндзя видеть не желает никаких настоящих чувств! Уж лучше бы мне катиться к себе домой и переживать горе в одиночестве, как это делаешь ты. И тогда остаток моей жизни я смогу читать порнуху и исчезать всякий раз, как я буду нужна, и никогда никого к себе не стану подпускать. О, а может, мне тоже надеть маску? Я смогу… Какаши целует её, чтобы остановить эту возмущённую тираду. Позабыв про маску, наклоняется и прижимается губами к её губам, и Сакура давится словами. На вкус её кожа солёная от слёз. Он обнимает её за плечи, а она приподнимается на носки и обвивает его шею руками. Какаши хочет, чтобы проклятая маска сгинула где-нибудь, оказалась на дне самого глубокого моря, и он смог по-настоящему почувствовать её губы. Невольно он напирает сильнее, целует так отчаянно, что начинает бояться, не напугает ли её, но Сакура отвечает с тем же жаром и пятится, пятится назад, пока не упирается в стол. Какаши подхватывает её под ягодицы и сажает на столешницу. Ноги Сакуры тут же сжимают его бёдра движением естественным, как само дыхание. Оторваться от неё — хуже пытки. Но он отрывается — миллиметр за миллиметром по мере того, как возвращается к нему способность мыслить. Наконец, Какаши отступает на шаг, тяжело дыша. Сакура смотрит на него огромными глазами — изумлёнными, остекленевшими и по-прежнему полными печали. — Прости, — говорит Какаши. — Тебе нужно пережить эту потерю. Но не так. Сакура прикасается к губам кончиками пальцев. — Какого чёрта только что произошло? — шепчет она, и он чуть снова её не целует. Какаши вздрагивает и пятится прочь. — Иди домой, — отвечает он, — пока ты ещё владеешь собой. — Владею собой? Я? — взвивается Сакура. — Это ты только что… Какаши захлопывает дверь кабинета до того, как она успевает договорить. К тому моменту, как Сакура врывается в коридор, его уже и след простыл.***
Пятый, но, определённо, не последний раз Сакура даже не замечает. В конце концов, она ведь абсолютно голая, и он в ней, так что вряд ли она обратит внимание на ладони, сжимающие её зад. Яркие волосы Сакуры рассыпались по его подушке, щёки горят, а глаза закрыты. Какаши проводит языком за её ухом и с наслаждением слушает стон. — Объясни мне ещё раз, почему мы так раньше не делали, — задумчиво тянет он. — Потому что, — выдыхает Сакура, — ты — упёртый сукин сын. — Да, точно. Какаши опускается вниз, к груди, и его язык принимается выводить путаные узоры вокруг соска. С губ Сакуры срывается крепкое ругательство, и она сильнее прижимает его к себе, закинув ногу ему на бедро. Она так сильно вцепляется Какаши в волосы, что становится больно… но он и не думает жаловаться. После Сакура шлёпается ему на грудь — бесстыдная, без намёка на грацию, но такая возбуждающая, что Какаши жалеет, что у него нет сил проделать всё с самого начала. Сакура трётся об его плечо, а он играет с её пальцами — исцарапанными, мозолистыми. Какаши хочется облизать их по порядку, от большого до мизинца, заставить её кончить от одних только этих касаний. В следующий раз, обещает он себе. — Я должен признаться, — говорит Какаши, и Сакура заинтересованно приподнимает голову. — Я много лет восхищался твоей задницей. Она закатывает глаза и хлопается обратно. — Извращенец. Как будто ты только что сказал что-то новое. Какаши щиплет её за зад, а Сакура в отместку кусает его. — Я знала, — хмыкает она. — Но не была уверена, что ты что-то ко мне испытываешь. А если испытываешь, то станешь ли вести себя, как придурок. Или будешь опять пропадать и бесить меня. Или хочу ли я вообще начинать отношения с кем-то настолько эмоционально бесполезным, как мой бывший сенсей… — Я понял, — слабо отвечает Какаши. — Хватит. Сакура улыбается ему так тепло, радостно и ясно, что сердце его тут же начинает колотиться, как сумасшедшее. — Хочешь поговорить ещё о чём-нибудь? — лукаво спрашивает она. — Я бы лучше воздержался, — сухо говорит Какаши. — Думаю, ты мне больше нравишься, когда молчишь. — Не будь таким противным. А не то я быстренько отлучу тебя от своей прекрасной задницы. Остаток ночи Какаши не пытается подшучивать над ней.