Глядя на уличный фонарь в ночи Вспоминаю я наш милый разговор И пусть сердце открывать должно быть страшно Тебе я мог улыбаться искренне
Одиночество начинает жрать внутренности и разум так жадно, словно бы его (подобно страшному монстру, которого выпускают на битву с каким-нибудь глупцом на потеху толстым кошелькам) морили голодом тысячи лет. Было бы только что там откусывать! Кажется, от мужчины не осталось уже ничего, кроме пустой оболочки. Однажды успешный писатель. Ныне неудачник. Топит он свои проблемы в алкоголе. Соседи сторонятся его, косятся странно. Нет у него ни родственников, ни друзей. Есть только головные боли и провалы в памяти. И кажется ему, что какой-то тяжёлый груз постоянно давит на плечи. Если бы он верил в Бога, то смело бы заявил — грехи. Но в данной ситуации скорее подошло бы словосочетание «неудобная кровать». Не помнит он, когда в последний раз нормально отдыхал. Под этим весом (или же просто от усталости) мужчина плюхнулся на траву где пришлось, стараясь не попадаться людям на глаза. Безжизненными, стеклянными глазами издалека наблюдал он за чужим весельем. Кажется, и у него когда-то была дочь. И где же она теперь? Проклятый алкоголизм… Мужчина прикрыл глаза и тяжело вздохнул, уткнулся лицом в колени. Он застрял где-то в собственных мыслях. Окружающие звуки казались далёкими, приглушёнными. Не осталось вокруг ничего, кроме ненависти к себе, собственной слабости и беспомощности.Цепляясь за бессмысленные чувства
Я продолжал брести по грязному переулку
Под холодным дождём, избегая солнца
И лишь твоя тёплая рука согревала меня
Снова отказали. Не пустили даже поздороваться, да спросить пару-тройку стандартных вопросов! Что ж, сам виноват. Если бы не его откровенная тупость, ничего этого и не было бы! И ладно бы он один пострадал от собственных действий, но под удар попали невинные люди! По крайней мере, так ему говорили в приюте. «Из-за тебя их убили» и всё тут. Далеко не сразу молодой человек заметил чьё-то присутствие и вскинул голову. Из бездны его вытащил звук камертона. Шутки шутками, но в данный момент Орфей бы предпочёл одиночество. Только вот кто-то и здесь, в, казалось бы, безлюдной глубине парка, его достал. — Доброе утро! Земля вызывает господина ДеРосса! Отзовитесь, месье! Всем своим видом другой человек показывал своё недовольство. Он нависал над собеседником и, очевидно, был крайне раздражён игнорированием, пальцами щёлкал прямо перед чужим носом. Орфей ойкнул, когда палочкой треснули по его лбу, а не по инструменту. И за кого его здесь принимают?! За камертон?! — И тебе не скончаться раньше времени, Фредерик, — прошипел в ответ ДеРосс, потирая ушибленное место. — Грешным делом подумал, что ты здесь душу Господу отдать успел! — Может и отдал бы, да ты прилетел со своим целительным камертоном! — А тебе только дай повод помереть, да?! Оба принялись скалиться друг на друга подобно собакам, не поделившим территорию, но уже спустя пару минут неконтролируемое пламя в их глазах сменилось весёлыми искрами, и оба молодых человека звонко смеялись во весь голос. Осторожно Фредерик стёр с чужой щеки слезу. Неосознанно Орфей прильнул к нему, растворяясь в нежном прикосновении. — Что стряслось, душа моя? К чему эти слёзы? — спросил композитор. Говорил он тихо, нежно, словно бы боялся спугнуть. ДеРосс вновь прикрыл глаза. В этот раз не от усталости. Свободной рукой Фредерик погладил его по ушибленному лбу. Писатель поджал губы и тяжело вздохнул. От радости на лице не осталось ничего. Неприятные мысли вновь заполнили голову. Нужно было признать — делить одиночество на двоих с Фредериком ему нравилось больше, чем сидеть наедине с самим собой. Крейбург не торопил его с ответом. Никогда не торопил. Со всем своим словарным запасом Орфей не мог подобрать верного слова, чтобы описать их отношения. Они не друзья — слишком нежны друг к другу. Они не любовники — недостаточно близки. Он так считает. И не хочет даже думать о том, что происходит в безумных мыслях композитора.Такие счастливые мы вызываем у окружающих только смех
И стоя среди обломков мира мы крепко обнимаем друг друга
Словно бы оба впервые влюбились
Они оба странные. Сами себе на уме. Упрямые. Никем, кажется, в целом мире непонятые. Голова ДеРосса повалилась на чужое плечо, и Фредерик быстро заметил, что ткань намокла. Он не уверен, что именно должен делать. Молодой человек принялся осторожно гладить писателя по спине. Если бы его увидел кто-то из старых знакомых — насмешек было бы не избежать. Думаешь, кому-то нужна жалость от отсталого? Себя пожалел бы лучше! Крейбург тяжело вздохнул. Сейчас всё в порядке. Если бы Орфей желал избавиться от него — не стал бы держаться за ткань пиджака так крепко. Композитор молча ожидал, когда его дорогой друг выдохнется и будет готов говорить. И даже если не будет готов, Фредерик всё равно останется рядом столько, сколько потребуется. Рыдающим людям нужно знать, что в своих страданиях они не одиноки. У писателя ушло некоторое время на то, чтобы собраться с мыслями и перестать всхлипывать. Весь этот период Фредерик крепко обнимал его, вслушиваясь в душераздирающую мелодию слёз. Орфей обмяк, выдохся. У композитора тёплые руки. Сам он очень тёплый, светлый. В лучах его яркого солнца хочется раствориться и вновь отпустить все проблемы, беззаботно смеясь. В какой-то момент Фредерик почувствовал, как хватка ДеРосса вновь усилилась. И откуда только взялось это второе дыхание? Держался Орфей так, словно бы боялся упасть. Снова упасть в бездну собственных страхов. — Они снова погнали меня. Я писал тебе об этом раньше, помнишь? Звучал он так тихо, разбито, будто его только что избили почти до потери сознания и бросили истекать кровью в тёмном переулке из-за толстого кошелька. Крейбург мог видеть эти кровоточащие раны. Но их не обработать спиртом и не забинтовать. Единственным лекарством будет, пожалуй, удаление сердца. Молодой человек поджал губы. — Они не дают мне даже увидеть её! — вновь всхлипнул собеседник, — Говорят, что никто я ей, а моё появление только спровоцирует новый приступ! Фредерик принялся медленно, осторожно рисовать круги на его спине. Бедный писатель продолжал бормотать: — Я пытался найти что-нибудь в законе… Хоть что-нибудь! Но я ведь не юрист! А юристы не берутся! Хорошо, что сидели они достаточно далеко, чтобы не приковывать к себе слишком много лишних взглядов. Фредерику бы хотелось отвести ДеРосса домой и позволить ему немного отдохнуть. Последние несколько месяцев Орфей влез в кучу проблем. Прошлое вдруг нагнало его и стало хватать за ноги, утягивать назад в личный кошмар. Личный Ад.Закат красив и щеночки милы
Вместе мы обижаемся на скверные новости
Смеёмся над плохими фильмами и рыдаем над шоу
Вдруг писатель резко отстранился, вытер слёзы рукавом, и его вопрос застал Крейбурга врасплох: — Погоди, Фредерик. А что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть в Париже? Композитор глупо моргнул, глядя в красные от слёз глаза напротив. — Душа моя, когда ты в последний раз отдыхал? Орфей шмыгнул носом и склонил голову набок: — При чём здесь это? Композитор покачал головой и тяжело вздохнул. ДеРосс чуть вжал голову в плечи. Собеседник явно был недоволен. На самом деле Орфей действительно не мог вспомнить, как давно он нормально высыпался в последний раз. — Ты сам пригласил меня, душа моя. Молодой человек вновь глупо моргнул, и щёки его запылали вместе с кончиками ушей. Лихорадочно он принялся перебирать свои воспоминания, пытаясь отыскать в них тот день, когда отправил товарищу письмо с приглашением. В последнее время провалы в памяти случались всё чаще и чаще. Иногда проходили целые дни, прежде чем Орфей вновь осознавал себя. — И где ты остановился? Как давно? — подрагивающим от внезапного волнения и стыда выдал писатель. — Я прибыл вчера. К сожалению, душа моя, ты так и не дал мне свой адрес, потому пришлось останавливаться в съёмной комнате. Господа хозяева добры ко мне, не переживай. Главное не показать себя придурком, как ты умеешь! Адрес. Верно. Уже несколько месяцев они наносят друг другу визиты, но Фредерик так и не переступал порог поместья писателя. У Орфея не было достаточно внятной причины не пускать друга в дом, но что-то внутри говорило, что ему не стоит этого делать. Дело в том, что вещи в его доме порой передвигались сами по себе, бумаги заполнялись сами собой, появлялись новые предметы. Писатель считал себя вполне адекватным человеком, но ему начинало казаться, что живёт он в своём поместье не один. Фредерику точно не стоит пересекаться с этим жутким соседом. Он и без того нервный. Фредерик коснулся чужой щеки, заставляя ДеРосса выпасть из мыслей вновь. Другой рукой он снова коснулся чужого лба. Убедившись в отсутствии жара, композитор кивнул сам себе. — В последние дни я слишком занят бумагами. Нет времени на отдых. — Если ты изведёшь себя — никому лучше не станет. Разумеется, в словах Крейбурга был смысл, но разве мог Орфей позволить себе расслабиться теперь, когда узнал, что его сестра заперта в психиатрической клинике? По его чёртовой вине! Если бы не он… Если бы… Слёзы вновь неприятно защипали глаза. Композитор опять подтянул его к себе. — Ты был ребёнком, — тихо произнёс Фредерик. Его горячее дыхание заставило другого человека вздрогнуть, — Что ты мог сделать грабителям? Это не твоя вина. Все прекрасно понимают это. Все, кроме тебя самого. Здесь он ошибался. На повторе в голове ДеРосса звучали последние слова, которые Элис ему сказала перед тем, как их разлучили. Она была права в своих обвинениях, если верить воспитателям и слухам. Он убил их семью. И как он до сих пор позволяет себе использовать их фамилию? — Позволь мне провести этот вечер с тобой. Ты знаешь какое-нибудь приятное место, где мы могли бы поужинать? Сконцентрироваться на чужом голосе слишком тяжело. Писатель оставил попытки. Он действительно устал и проголодался, но и выбраться из разрушающих разум мыслей он не может сам. Связь с реальностью восстанавливается вновь лишь когда композитор легко отталкивает его от себя и касается щёк, смотрит в глаза. Ни за что на свете Орфей не может позволить себе навредить и ему тоже.В своём счастье мы были довольно одинокой парой
Я рад, что мы оба злые под стать друг другу
Даже как-то неловко ему сидеть в кафе рядом с Крейбургом, когда глаза всё ещё ужасно болят, а тело слишком устало, чтобы слушаться. Фредерик пытается отвлечь собеседника от неприятных мыслей, высказывая свои впечатления о его последней книге. Писатель же молча, тыкал свою еду вилкой, почти не вслушиваясь в лесть (а он уверен, что это именно она). — Уверен, что мне не стоит проводить тебя? В голосе композитора молодой человек слышит искреннее беспокойство, но всё равно отрицательно качает головой. — Тогда… Как насчёт остаться на ночь со мной? Орфей вскинул брови. Никогда прежде ему не предлагали подобного (если не считать Элис, но они тогда были детьми). Почему-то от мысли о том, что им придётся делить комнату, щёки писателя вновь загорелись. Словно бы у Фредерика имелась какая-то особая способность, которой он мог вгонять людей (или только Орфея одного?) в краску. Композитор заметно погрустнел. Мысленно ДеРосс списал это на беспокойство. — Я буду в порядке, — пробормотал он в ответ, — Мы можем встретиться завтра. — Завтра, — эхом отозвался собеседник, — В книжном клубе? — В книжном клубе. Даже себе писатель побоится признаться в том, что действительно желает остаться на ночь. Это было бы лучше, чем находиться в одном доме с невидимым соседом. Но работы было ещё много. И до тех пор, пока он не изловит неизвестного соседа и не вернёт домой Элис, не стоит Крейбургу оставаться у него. А добрых людей, приютивших композитора стеснять будет лишним. Взглядом Фредерик проводил писателя. С нетерпением он уже ждал их следующей встречи. Оставаться наедине с собой молодой человек всё равно не любил — ничто не могло заглушить гадкие голоса демонов, кроме голоса ДеРосса и музыки. И он не дома, чтобы использовать хотя бы второй способ очистить голову. В конце концов все тебя ненавидят, идиот. Что-то внутри переворачивается, когда Фредерик одаривает его такой искренней улыбкой и пальцем подзывает к себе. На некоторое время Орфей даже забывает о том, что утром снова нашёл на столе стопку странных заполненных документов. С этим можно разобраться, пожалуй, чуть позже. Им ещё в оперу идти — композитор достал билеты на вечер. И где только умудрился? За вечер ДеРосс успел поймать несколько косых взглядов (что предназначались не ему) и услышать несколько не самых милых разговоров, включавших в себя имя его дорогого друга. Композитор либо действительно не замечал, либо очень хорошо притворялся счастливым. Орфей подметил, что взгляд Крейбурга был постоянно прикован к сцене. Наверняка его абсолютно не интересовали действия. В отличии от него, сам Орфей был больше заинтересован в спектакле, чем в музыке. Мысленно он критиковал автора, и во время антракта эмоционально высказывал композитору своё недовольство. Блаженная улыбка на чужом лице явно говорила о том, что Фредерик едва слушал слова ДеРосса, мысленно так и пребывая среди звуков инструментов. — Да я бы лучше написал! — воскликнул молодой человек. — Вне всяких сомнений, душа моя. Писатель скрестил руки, фыркнул, но улыбнулся в ответ. Крейбург прекрасно осведомлён о том, что Орфей предпочитает работать с жанром ужасов и вряд ли смог бы вывернуть адекватный сценарий с кучей романтики и прочих блёсток, ещё и песнями это всё приправив. Кто вообще стал бы читать подобное, а уж тем более смотреть? Это в целом-то возможно написать нормально? Фредерик льстит, врёт и не краснеет! А ДеРосс краснеет, когда пальцы их вдруг переплетаются. Он даже пропускает очередную глупейшую сюжетную дыру и отчаянно пытается не обращать внимание на заглушающий все звуки на свете стук в ушах. Чужой взгляд всё так же прикован к сцене, и ведёт себя композитор так, словно бы происходящее абсолютно естественно.Наши маленькие сердца
Желали бесцельной революции
Повторяя одни и те же слова, проводя время вместе
Два разных существа делили одну мечту на двоих
Как же замечательно, что все шумы затихают, когда писатель начинает говорить! Словно бы лишь его чудесный голос имеет значение. Блестящими от восторга глазами он наблюдал за тем, как другой молодой человек осматривался и трогал руками вещи. Особенно его всегда интересуют флейты. Впервые дорогой друг переступил порог его нового дома. Переезд в Париж из родной Вены прошёл не так просто. Особенно учитывая тот факт, что мера это была вынужденная. Фредерик отводит взгляд в сторону и старается не думать обо всём, что осталось позади. Точнее о том, что ушло вперёд, оставив его. Потому что никому не нужны сломанные вещи. Уж об этом он знает наверняка. Всегда знал. Всю осознанную жизнь. Всегда желал быть нормальным, обычным. Целым. Как любой другой человек. — Знаешь, а здесь даже лучше! — воскликнул Орфей, ловко запрыгнув на фортепиано, — Из окна вид поинтереснее, да и места больше. И Лувр есть. Сам был? — Нет. Ещё нет. Слишком шумно. Фредерик неловко улыбнулся, присел за инструмент и поднял голову, чтобы смотреть на другого мужчину. ДеРосс тут же поменялся в лице, сделался каким-то обеспокоенным. — Тогда забудь. И без Лувра есть чем заняться, — отмахнулся писатель. Давай, разочаруй и его тоже, тормоз! Молодой человек глупо моргнул, быстро потряс головой, как бы отгоняя от себя ненужные голоса. Пальцы невольно взялись постукивать по фортепиано. — Ах, что ты, душа моя! Всё что угодно для тебя! — улыбнулся он в ответ. Шум можно и потерпеть, если Орфей желает увидеть музей. Сам Фредерик ценителем искусства (если не говорить о музыке, конечно) себя не считал. — Просто не перетруждай себя. Добрые слова всегда заставляли композитора таять. И дело даже не в том, что он любил внимание и заботу. Скорее не привык к чему-то другому, кроме неприятных кличек и ругани. Орфей слишком добр к кому-то подобному ему. — Не беспокойся обо мне… Мой ангел. Фредерик счастливо улыбнулся. И Орфей ответил ему лёгкой улыбкой. Композитор подпёр голову рукой, влюблёнными глазами уставился на другого человека. — А что насчёт Сены? Там правда можно арендовать лодочку? И прямо как на «Лодках на Сене», да? А потом поищем ресторанчик какой-нибудь? На берегу. Присядем на террасе, погрузимся в живую музыку, — продолжал болтать писатель, активно жестикулируя. Молодой человек чуть наклонился вперёд, одарив собеседника серьёзным взглядом: — Хочу киш. И немного крепов. Залить красным вином. Крейбург предпочёл бы «залить» десерт чашечкой кофе. — Разумеется, душа моя. Если ты того желаешь.Во тьме мы называем это простым счастьем
И даже если я упаду в грязь — поднимусь и побегу за тобой
Словно мы малые дети
Для него писатель воистину подобен ангелу. Такому светлому, чистому, милосердному ангелу. Ведь только ангел мог полюбить подобного ему. Когда от него отвернулись даже родственники, только ангел остался рядом, тепло улыбаясь ему. И Фредерик тянется к чужому теплу. Композитор, наверное, вовсе пропадёт, если и он оставит его гнить во тьме наедине с этими мерзкими бьющимися об стенки черепа мыслями и голосами. И до чего же приятно следовать за ним как за путеводной звездой, крепко держа за руку. Если отпустит — толпа смоет его подобно огромной волне. А это очень страшно. Фредерик едва ли мог поддержать разговор. Орфей же в том и не нуждался. Говорил он в основном один и звучал так в своих высказываниях уверенно, словно бы действительно понимал в картинах и статуях слишком много. Особенно его привлекала даже не знаменитая «Джоконда», ради которой люди выстраивались толпами, а секция с античными творениями. — Отец с Элис обожали греческую мифологию, — пояснил свой выбор секции писатель, заметив немного озадаченный взгляд компаньона, — В коридорах всегда было много картин. Помню, Элис целый спектакль устроила для домашних. — Его взгляд несколько погрустнел, но на лице сохранилась лёгкая улыбка. Орфей крепче сжал чужую руку в своей: — Думаю, ей бы понравилось. Когда я верну её, мы придём сюда вместе. Ты не против? И ответом ему была такая же добрая улыбка. Молодой человек всегда отзывался о своей потерянной сестре с особой нежностью. Композитор, наверное, даже немного завидовал. В конце концов эта девушка занимала большую часть мыслей его ангела. Фредерику бы тоже хотелось иметь любящих его людей. Но таким как он просто не дано. Даже отец не отвечал на письма, сколько бы нелюбимый сын не старался. Вскрывал ли он конверты? Видел ли хоть один заполненный нотный лист? Исписанные извинениями и последними новостями бумаги? Да, он действительно не переживёт этого, если и Орфей вдруг отвернётся от него. — Уверен, она такая же замечательная. Я очень жду встречи с ней. Печаль быстро испарилась из глаз писателя. Кивнув другому человеку, он потащил его дальше по залам музея. Осталось ещё много того, что они не увидели. Отбросив тревоги (к ним он вернуться всегда успеет), ДеРосс снова принялся болтать о том, на что падал его взгляд. И его голос прогоняет тревоги композитора прочь тоже. И он хочет дальше следовать за писателем, как за собственной путеводной звездой. Потому что с Орфеем хорошо и вовсе не страшно. Потому что он не станет насмехаться и издеваться. Потому что всегда ответит на письма. Потому что видит что-то помимо внешности.Фейерверки прекрасны и еда очень вкусная
Вместе мы читаем плохие истории
Смеёмся над наказаниями, рыдаем из-за песни
Писатель откинулся на спинку кресла и широко зевнул. Целый день на ногах, плотный ужин и алкоголь делали своё дело. Фредерик, расположившийся за обожаемым фортепиано, выглядел пободрее. ДеРосс нахмурился. Выпили-то они одинаково! Стоило ли композитору вообще пить вино? Орфей решил не думать об этом. Не маленький, сам разберётся. — Выглядишь уставшим, душа моя. Не пора ли? — улыбнулся другой молодой человек. — Посижу ещё немного. Открой окно. Фредерик послушно открыл окно и вернулся на своё место. Орфей облегчённо выдохнул, когда его лица коснулся приятный ночной ветерок. Полуприкрытыми глазами он уставился в чистое звёздное небо. — Следующая книга… Дело будет происходить в космосе, — пробормотал писатель. — Эта твоя «Бездна» выйдет за пределы планеты? — улыбнулся Крейбург. Бросив взгляд в его сторону, Орфей мог увидеть в его глазах весёлые искорки, — Что ж, посмотрим, сможешь ли ты прыгнуть выше головы в этот раз. С третьей части так и не получилось. Писатель поперхнулся воздухом. Да как он смеет?! Сразу и сил прибавилось! — Много ты понимаешь! — Достаточно, чтобы ты ожидал моего отзыва, нет? ДеРосс нахмурился. Даже и сказать-то нечего. Фредерик лишь молча надеялся на то, что не оскорбил его слишком сильно. — Не пойми неправильно! Все твои книги очень даже ничего, просто… — В попытках сгладить углы композитор не придумал ничего лучше, чем схватить свою забитую нотами папку и приняться копаться в ней, — Просто все части такие… Орфей глупо моргнул. Фредерик, кажется, разнервничался настолько, что и двух слов связать не мог. — Да всё нормально. Ты чего? — Подожди ты! Где же это? Во все стороны полетели разные чёрно-белые листы, прочитать которые ДеРосс никогда бы не смог. Некоторые композитор раздражённо сминал, пробежавшись по ним глазами раз. Наконец ему попался нужный лист, и, довольно улыбнувшись, молодой человек развернулся к инструменту. Сразу отдавшись звукам, Орфей заметно расслабился. Он не был уверен в причине, по которой его тянуло к композитору. Возможно, всё дело было в этой его страсти к фортепиано. Когда он играл, другой молодой человек невольно возвращался в те тёплые дни детства, когда их с Элис не тревожило ничто, кроме отсутствующих в кухне пирожных. Как же она любила трюфельные торты! Он найдёт способ вытащить её. И они снова будут вместе. И он отыщет для неё лучший трюфельный торт. И Фредерика они с собой возьмут. Наверняка Элис с ним поладит. Когда последний звук растворился в воздухе, писатель вновь приоткрыл теперь уже действительно сонные глаза. — Хочешь сказать, что это и есть третья часть для тебя? — спросил он, легко улыбнувшись. Собеседник кивнул в ответ, и Орфей усмехнулся на это, — Что ж, я понял. Думаю, Элис бы тоже это понравилось. Она сама играла иногда. — Вот как? Это… Это замечательно, — с милой улыбкой ответил Фредерик, — У неё была любимая композиция? — Была. Но я не вспомню названия. — ДеРосс подпёр голову рукой и зевнул, — Это всё было так… Так давно, что уже кажется ложью. Прежде чем собеседник успел придумать хороший ответ, молодой человек встал со своего места, потянулся и бросил: — Что ж, я тебя понял. Вызов принят. В этот раз я прыгну так, что ты ляжешь.В своих глупостях мы были довольно одинокой парой
Я рад, что мы оба злые под стать друг другу
Писатель чуть не вскрикнул, когда проснулся и обнаружил себя не в комнате, где заперся прошлой ночью, а в одной кровати с Фредериком. Молодой человек спокойно спал, обнимая ДеРосса как мягкую игрушку. Щёки Орфея запылали от осознания всей ситуации. И ведь он даже не мог вспомнить, как именно это всё получилось! Он точно закрыл свою дверь на замок изнутри! Неужели очередной провал в памяти? Внезапный лунатизм? Как объяснить это композитору, когда тот откроет глаза? Чёрт! Ведь даже если ДеРосс попытается уйти — только разбудит! Да и уходить особо не хочется… Когда Фредерик проснётся, они оба будут вести себя так, словно бы всё нормально. Так и должно быть. И всё действительно в полном порядке. Мысленно писатель отметит, что даже рад подобному странному раскладу. Он вновь растает от чужого прикосновения и утонет в чужих глазах. И никогда композитор не заговорит о событиях прошлой ночи, когда проснулся от странного шороха. Он старался игнорировать этот звук, но шорох всё никак не унимался, и потому молодой человек вылез из постели. Возможно, Орфею что-то понадобилось, и он просто не может найти это! Разве могло произойти что-то ещё? В своей догадке он оказался прав, только вот подобной картины точно не ожидал. С лёгкостью Крейбург поверил бы в то, что дорогому другу срочно понадобились чистые листы и ручка или, например, перекус. Но к тому, что писатель с фонарём в зубах будет переворачивать ящик с важными бумагами, жизнь его явно не готовила. И как только он его открыл? Заслышав шаги, Орфей вскинул голову. Его затуманенные глаза, холодный взгляд заставили композитора невольно сделать несколько шагов назад. Писатель тяжело вздохнул, закатил глаза и цокнул языком. Яркий свет фонаря, направленный прямо в лицо, заставил композитора поморщиться и отвернуться. И что это должно значить? — Душа моя… Что ты делаешь? Когда фонарь вновь оказался направлен в ящик, Фредерик попытался выдать хоть какую-то улыбку, но получилась она кривой и неестественной. Писатель был очень сосредоточен, проигнорировал вопрос. — Где записи о твоих расстройствах? Крейбург прикусил губу. Подобного вопроса он точно не ожидал. Даже если они говорили о демонах, Орфей всегда был осторожен в своих словах, но сейчас его голос звучал холодно, требовательно. — Зачем? — Тебе разница есть? — гаркнул молодой человек в ответ. Мурашки пробежали по коже композитора. Перед ним словно бы стоял абсолютно другой человек! Так непохож он был на его доброго, милосердного ангела! А есть ли? Один отказ — он тоже возненавидит тебя. — Нет! Нет, конечно, душа моя! — Фредерик нервно усмехнулся. Писатель тут же вскинул голову и уставился на другого человека. Тело собеседника подрагивало. Зачем? Ну зачем же могли понадобиться ему эти бумаги?! — Тогда где они? — Чуть помолчав он вдруг добавил: — Дорогой? Ах. Сердце композитора пропустило удар. Ему это снится? На подкашивающихся ногах молодой человек подошёл к ящику и трясущимися руками вытащил из него папку, забитую разными листами. Диагнозы, рекомендации… Папка содержала в себе обоснования появления демонов. Толку только от неё никакого. Орфей кивнул сам себе, когда папка оказалась в его руках. — А теперь предоставь мне бумагу и ручку.Я рад, что ты тоже злой
На душе было как-то неспокойно. Фредерика не слишком обрадовала внезапная заинтересованность писателя. Звук пишущей по бумаге ручки действовал на нервы. ДеРосс быстро копировал интересующие его записи. — На что похожи эти голоса? Композитор словно бы вновь оказался на приёме у доктора. Когда он был ребёнком, и усатые, и не очень усатые дяденьки задавали такой же вопрос каждый раз. Отцу они говорили, что волноваться не о чем, и проблема решиться сама с возрастом. Только вот она не решилась. Но если он не ответит — разочарует и ангела. — Это… На разговоры, наверное. Они говорят разное… Я не уверен. Писатель хмыкнул и отметил что-то на другом листе бумаги. — И когда они начинают говорить? — Не уверен… Чаще если волнуюсь, я думаю. Разве демонам нужен повод поговорить? — Они говорят сейчас? Говорят, конечно! И Фредерика пугает тот факт, что голос ангела впервые не способен прогнать их. — Они не навредят тебе, душа моя… Снова что-то отметив, Орфей продолжил копировать записи, попутно задавая всё новые и новые странные вопросы. Это неприятно. Неправильно. Но ангел должен знать. Лишь бы не возненавидел. К концу допроса Фредерику кажется, что он окончательно сходит с ума. И как на зло камертон остался в спальне! Отложив ручку, несколько долгих минут Орфей молча наблюдал за бегающими глазами и нервными вздохами. Слишком сложно сосредоточиться в этой проклятой какофонии! Это уже перебор! Нужно было заставить их замолчать! — Душа моя, можно я пойду? Орфей вновь сделал какую-то заметку. — Ещё нет, дорогой. Осталась одна вещь, которую нам нужно сделать. — Это не может подождать несколько минут? ДеРосс двинул плечом и коротко приказал ждать его на месте. Он вышел в другую комнату, принялся что-то искать и там. Молодой человек покорно ожидал его возвращения, прикладывая все усилия, чтобы не слушать эти шумы. Писатель вернулся с одной из флейт, что привлекли его внимание днём ранее. Он встал за спину композитора и специально чуть наклонился ближе к уху. Это была простая мелодия, но даже она заставила демонов отступить. Но особое впечатление произвело скорее то, что Орфей впервые продемонстрировал этот свой навык. Раньше он только рассматривал инструменты и крутил их в руках. — Лучше? Горячее дыхание опалило кончик чужого уха. Фредерик нервно сглотнул вязкую слюну, но медленно кивнул. Он мог поклясться, что на лице ангела появилась хитрая улыбка… Бедное сердце Крейбурга колотилось так часто и громко, словно бы старалось вырваться из клетки рёбер, сломать каждую кость. — Не нервничай, дорогой. Мы ведь только разобрались с этим! — Голос ангела звучал так, словно бы хищник говорил со своей загнанной в угол жертвой., — А теперь возвращайся в постель. Я присоединюсь через минуту. — Рукой ДеРосс провёл по чужим волосам, путая пальцы в длинных локонах, — И ещё кое-что… Позабудь об этом разговоре. Мы притворимся, что это был всего лишь небольшой кошмар. Ты ведь сможешь сделать это для меня?Делая серьёзное лицо
Я чувствую себя лжецом
События той ночи остались для Орфея загадкой, но что бы он там не сделал, это, должно быть, дало толчок их отношениям. В общении стало больше милых слов и прикосновений. И пусть молодой человек в том никогда не признается, но он обожал каждое объятие. В письмах всё чаше проскальзывали строки, что заставляли сердце биться чаще. Совместные прогулки теперь казались чем-то большим. Первый поцелуй был крайне неловким и коротким. Ничего примечательного. Просто бутылка вина, звёздная ночь и лёгкая музыка создали необходимое настроение. Они оба были до ужаса смущены своими действиями, но не могли не потянуться друг к другу вновь. Не могли не целовать друг друга следующим ранним утром. Это были опасные, но прекрасные отношения. Не раз ДеРосс задумывался о том, что отношения на расстоянии невозможны. Так часто говорили люди. И потому он всё чаще стал задумываться о том, чтобы сменить место жительства. Раз уж загадочный сосед никак не желал показываться, оставалось только сбежать от него. Стоило ли предложить Фредерику переехать в абсолютно новое место или просто отправиться к нему в Париж? С другой стороны, менять место жительства на другой город или вовсе страну было рано — Элис не могла уйти далеко. А Крейбург и не торопил. Он скучал по возлюбленному, когда им приходилось расставаться и проводить ночи в одиночестве. Действительно скучал. Лишь письма и мысли согревали душу. И он и был бы рад предложить съехаться, но понимал, что идея это плохая. Не стоило окружать свои жизни лишними слухами. Да и Орфей вряд ли согласился бы уехать куда-то далеко. Сестра так и оставалась его главным приоритетом. Но не только расстояние делало их отношения сложными. Иногда композитору казалось, что он вовсе не знает своего дорогого ангела. События той ночи он благополучно списал на излишнее беспокойство партнёра. Наверняка ангел решил выяснить больше о демонах из светлых чувств! В конце концов его сестра была заперта в психиатрической клинике. Должно быть, подобные проблемы заботили его особенно остро. Но не так однозначны были его странные высказывания. — Будешь ли ты возражать, если я вдруг вскрою твою черепную коробку? — вдруг произнёс писатель. Своим весом он прижимал композитора к матрасу, пока острым ногтем проводил по лбу, как бы рисуя линию для вскрытия. Сердце композитора бешено колотилось. Он не мог спокойно смотреть в эти затуманенные глаза напротив. — Или, скажем, попробуем провести лоботомию? Медицина радикальная, но иногда помогает. Иногда. Как думаешь, какая часть мозга отвечает за слуховые галлюцинации? Эй, они уже говорят? Под рукой ДеРосс всё время держал флейту. Это скорее походило не на шутку или игру, а на пытку. Эксперимент. Молодой человек словно бы испытывал, как далеко он сможет зайти, пока композитор не сломается. Крейбург не может понять, почему голосу Орфея не всегда удаётся разогнать демонов. В такие моменты он сам становится причиной их визитов. Но всё хорошо. Правда хорошо! Если это делает его счастливым, если он того хочет, Фредерик возражать не будет. В награду он всё равно получит свою порцию нежностей, а заодно, может, проникнется этой любовью писателя к ужасам. И потому попытается улыбнуться в ответ на чужую улыбку. Иногда Фредерику казалось, что он общается с двумя разными людьми. Один из них достаточно добр и мил. Другой же наслаждается чужим страхом. Его ангел такой разный, но всё такой же любимый. И даже если на его шее останутся следы, он не станет жаловаться. Главное то, что они любят друг друга. Очень любят. Ведь нет чувства более светлого, чем чувство влюблённости. А уж эйфория способна приглушить боль. Лишь бы возлюбленный и дальше прикасался к нему и нежно звал «дорогим». И когда писатель вновь начнёт осознавать себя, он будет молча задаваться вопросом, откуда взялись эти странные следы. Но не спросит, чтобы не напоминать Фредерику о том, что может ранить его. Лишь, может быть, осторожно поцелует и прижмётся к нему, путая пальцы в длинных локонах.Нам не нужно становиться хорошими людьми
Мы просто крепко обнимаем друг друга
Словно бы оба впервые влюбились
Но проклятые провалы в памяти прогрессировали, а дело Элис так и не сдвинулось с мёртвой точки. Точнее сдвинулось, но далеко не в ту сторону. — Что значит «они потеряли её»?! Фредерик испуганно смотрел на возлюбленного. Он приехал так быстро, как только смог. Последнее письмо встревожило его не на шутку и не зря. Тело ДеРосса подрагивало. — Я не знаю! — Он закрыл лицо руками и позволил композитору подтянуть себя ближе, — Они заявили, что у них сбежали двое пациентов: какой-то юноша и Элис! Как её теперь искать?! Эти дни писатель снова провёл в трансе. Он помнил только как написал короткое письмо после новостей, а потом очнулся уже рядом с композитором. Наверняка это можно было списать на стресс, и Орфей бы списал, если бы это не происходило слишком часто. Дни в календаре сменялись без него. Как-то раз он даже оказался в доме Крейбурга. Последним воспоминанием до того был письменный стол дома. Но, наверное, в этом не было ничего плохого, раз оказывался он не в опасных ситуациях. — Она не может пропасть без следа, — полушёпотом произнёс молодой человек, — Не плачь, душа моя… Прошу тебя… Но разбитый писатель начинал рыдать лишь сильнее, вытирая слёзы об чужую одежду. Оба хотели бы встретиться при лучших обстоятельствах. Но Орфею становилось действительно легче в объятиях возлюбленного, когда он вслушивается в звук биения чужого сердца. И Фредерику он вновь казался милым ангелом. А если ангел вдруг захочет выпустить на него свои эмоции, он не скажет ни слова против этого. ДеРосс прикрыл глаза и позволил Фредерику целовать его лоб, щёки, губы, сколько он сам того пожелает. Орфею нравится это. Подобные утешения намного лучше, чем слова. Невольно думает он о своём везении. Два никому не нужных человека нашли друг друга в огромном, страшном мире. И он хотел бы провести всю свою жизнь рядом с этим человеком, позабыв об общественном мнении и тяготящем его прошлом. Может быть, лишь может быть, однажды эта глупая мечта станет реальностью. А до тех пор пусть счастье и дальше любит тишину. Любить, испытать любовь — этого достаточно. Даже если весь мир возненавидит их, они всё равно останутся друг у друга. По крайней мере, в это писатель желал бы верить. И эту мечту с ним делил композитор. — Я так хочу знать правду о том дне… Если я не могу изменить прошлого, то хочу хотя бы знать истину… Фредерик вновь поцеловал его в лоб. Затем ДеРосс снова прильнул к его груди. — Правда может оказаться слишком болезненной, душа моя. Порой неведение — это блаженство. Писатель предпочёл промолчать. Он хочет знать истинную причину смерти приёмных родителей, хочет знать причину ночных кошмаров. Неплохо было бы узнать и причину провалов в памяти, но это уже второстепенно. К доктору на приём он записываться не станет. Не хватало ещё оказаться пристёгнутым к креслу. — Фредерик? Крейбург, кажется, был погружён в собственные мысли. Благо, взгляд его бы направлен в одну точку, и потому Орфею было немного спокойнее. Вряд ли он слышал голоса. — Да, душа моя? Писатель сделал глубокий вдох, попытался унять всхлипы. — Если вдруг… — Он запнулся и замолчал. Продолжил лишь спустя несколько долгих для него самого мгновений: — Если вдруг окажется, что все слова были правдивы, и вина действительно на мне… Если я окажусь монстром… Ты останешься со мной, Фредерик? Молодой человек почувствовал, как возлюбленный крепко сжал ткань его пиджака. — Рик? — Холодок пробежал по спине писателя, — Всё в порядке? Он ещё спрашивает! Только идиот ответит согласием после того, как этот монстр предлагал попробовать потыкать мозг топориком для льда! — В полном, душа моя… Всё в полном порядке… Пожалуйста, не говори подобных вещей. Ты не можешь быть плохим человеком.Закат красив и щеночки милы
Вместе мы обижаемся на скверные новости
Смеёмся над плохими фильмами и рыдаем над шоу
В спешке писатель напрочь позабыл оповестить возлюбленного об отъезде. Это странное письмо появилось в его почтовом ящике… Оно обещало дать ответы! Возможно, он и не поверил бы, но выпавшая из конверта флейта заставила его сердце пропустить пару ударов. Ключ от дверей поместья. Он не мог ошибаться. Даже звук был тем самым! Элис ещё шутила над ним, что он никогда не выберется из леса без этого маленького инструмента и будет блуждать среди одинаковых деревьев, пока кто-нибудь не соизволит подобрать его. Лесник качал головой и просил юную мисс не пугать юного мистера. Элис только пуще хихикала и начинала рассказывать о живущих в лесу волках. А потом ещё подначивала бежать жаловаться матушке. Жаловаться, конечно, не начинал, но от новоиспечённой сестрицы или родителей старался особо не отходить. И теперь эта вещь снова находилась в его руках. И откуда только она у отправителя? Кто этот человек? Так ли это важно в данный момент? Стоять перед ржавыми, заросшими воротами поместья было как-то непривычно. В его памяти это место было куда более красивым. Ещё и вороны гадко каркали. Когда-то давно здесь пела соловушка. Все эти пыльные коридоры и вещи держали в себе множество ныне печальных воспоминаний. Где-то здесь должен находиться и этот загадочный человек. На душе, однако, было неспокойно. Орфей ощущал чьё-то присутствие. Словно бы кто-то постоянно наблюдал за ним. Фредерик же не мог найти себе места. Две недели писатель не отвечал на его последнее письмо! Потерялось ли? Или что-то случилось? О таком раскладе и думать не хочется! Или решил разорвать все связи?! Потому что никому не нужны сломанные вещи. Возможно, стоило бы бросить всё и отправиться на поиски, но где искать, когда не знаешь даже адреса проживания? Город большой! Да и рад ли будет ангел, если он заявится без приглашения? А недели выдались действительно странными. Когда писатель пришёл в себя после очередного провала в памяти, сменилось несколько календарных дней. Пропал его белый пиджак. Последнее воспоминание было странным. Словно бы кто-то неизвестный напал на него в кабинете, но нанести урон этому неизвестному всё никак не удавалось. Всё казалось таким спутанным и неправильным… Но хуже всего было то, что после очередного провала в поместье стали раздаваться неизвестные голоса. Три женщины и мужчина. Нулевая группа по файлам Барона. Орфей было хотел выйти к ним и попытаться что-то выяснить, но стали происходить странные вещи. Сначала он услышал о смерти мужчины, а после и о некой ловушке. Холодок, в который раз за последний неопределённый промежуток времени, пробежал по спине. Высовываться писатель не решился. А вдруг мужчину кто-то убил? Наверное, женщина, чей голос всегда раздавался после его высказываний и криков. Благо, когда ты знаешь о тайниках, прятаться не так сложно. ДеРосс понимал, что ему нужно выбираться. Но обещанные ответы подобно кандалам держали в поместье. Вскоре выяснилось, что и без них у него нет особого выбора. К своему ужасу, Орфей выяснил, что все выходы были заперты. На то сетовали и эти некогда четыре голоса. Тот, кто закрыл все двери, знал даже о скрытых дверях. А это значило лишь одно: безопасность ему только снилась. Лесник с Архитектором так и не могли поверить в то, что их теперь уже повзрослевший мальчишка вернулся. Сначала они оба даже и не признали его. Бейн отчётливо запомнил тот день, когда увидел загадочную фигуру. Фигура поправила свой цилиндр и плащ, бросила короткий взгляд на карманные часы, а затем на уставившегося лесника. Глаза молодого человека казались какими-то затуманенными. — Продолжайте заниматься своей важной работой, Бейн. Нарушители правил должны поплатиться, — холодно произнёс человек. Бёрк поперхнулся дешёвым алкоголем. Поморщив нос, ДеРосс вытащил из внутреннего кармана плаща бутылку коньяка. Даже Страж, кажется, приободрился (если машина на такое может быть способна). И только Перси остался безучастным. Теперь оставалось только обставить всё так, чтобы вторая часть поверила в западню, не посмела увести тело прочь, и можно браться за дело.В своём счастье мы были довольно одинокой парой
Композитор держал конверт в дрожащих руках и не верил собственным глазам. Спустя несколько долгих месяцев молчания пришло письмо от дорогого ангела! Жив! Жив и ещё помнит о нём! По телу разлилось приятное тепло. Узор на красной печати показался ему довольно странным, но мысль эта была секундной. Намного важнее было содержимое конверта. Вместе с аккуратным письмом из него вывалился билет на поезд. Дорогой возлюбленный обещал встретить прямо на станции. От внезапно захлестнувшего его счастья Фредерик закружился с письмом в руках. И в назначенное время он стоял на станции, взглядом провожая уходящий поезд. В последний раз он приезжал сюда чтобы попытать счастья в поисках, но, увы, удача не свела их с Орфеем ни в одном из их обычных мест. Сердце забилось чаще, когда он увидел любимое лицо. Он запомнил его добрее, но в тот момент это не имело значения. И даже затуманенные глаза были милы. Хотелось бежать к нему со всех ног, броситься на шею и целовать пока хватит сил. Но это уже можно позволить себе только за закрытыми дверями. Потому приходится идти спокойно, ограничиться простым приветствием и стараться не смотреть на то, как счастливые девушки встречают своих милых юношей. Орфей молча забрал чемодан и открыл для композитора дверь машины. Внутри пахло странно. Как в больнице. Убрав вещи, молодой человек сел за руль, принялся заводить машину. Он даже не повернул головы, пока Крейбург сверлил его влюблённым взглядом. — Душа моя… Куда же ты пропал? Писатель насмешливо фыркнул. — Никуда. Был здесь всё это время. — Я слал тебе письма. — В самом деле? Я не получал их. Фредерик глупо захлопал глазами. Как же так? Все потерялись на почте? — И я от тебя ничего не получал, — пробормотал он. Этим намёком молодой человек хотел узнать, писал ли ему хоть что-то его милый ангел за эти долгие, полные холода месяцы. — Извини, дорогой. Я что-то погряз в делах со всем этим переездом. Совсем не было и минутки свободной. Сердце композитора пропустило удар. — Ты переехал? Когда? — А ты не знал? Ведь я писал тебе об этом. — Орфей чуть склонил голову набок, но так и не повернул её, — Должно быть, твои письма приходили на старый адрес. Неужто чёртовы почтальоны умудрились потерять столь важные вести? Каков лжец. Крейбург тяжело вздохнул. И как они могли потерять столь важное письмо?! Неизвестность — одна из самых ужасных вещей на свете. И в этой неизвестности он провёл месяцы. Не раз Фредерик успел подумать о том, что любимый человек погиб. Не раз оплакал его. Не раз думал о том, что и писатель решил отвернуться от него. — Какая злая… Какая жестокая шутка судьбы, не находишь? — всхлипнул композитор, утерев выступившие слёзы белым платком. — Очень жестокая, дорогой. Ты не заслуживаешь этой боли. Фредерику показалось, что голос ДеРосса звучал слишком холодно, но он отпустил это как только почувствовал, что чужая рука накрыла его руку. Наверное, Орфей был слишком зол на работников почты. Какой же он хороший. Добрейшей души человек. Ангел!Наше время ограничено, и нет никакой «вечности»
Пальцем молодой человек провёл по крышке фортепиано, поднял её и нажал на несколько чёрно-белых клавиш. Его улыбка сделалась лишь шире. Инструмент был довольно старым, но вполне рабочим. — Так это на нём играла твоя сестра? Какая отличная вещь! Орфей кивнул в ответ. — Она твоя. Глаза Крейбурга вспыхнули. Он резко развернулся и крепко обнял ДеРосса за шею. Тот лишь глаза закатил, пока его видно не было. Чуть подождав, писатель отстранился, поправил свой чёрный плащ, прочистил горло. — Как я уже говорил, место старое, им годами никто не занимался. Сейчас во всю идут ремонтные работы на нижних этажах. Но здесь всё уже в порядке, так что этот этаж в твоём распоряжении. — Он наклонился к сидящему перед ним композитору и оставил лёгкий поцелуй на его щеке, — Извини меня, не могу проводить с тобой больше времени. Сам понимаешь, оставишь их на пару минут — дел наворотят. Понимаю, что позвал тебя сюда очень не вовремя, но я так скучал по тебе, что не мог больше ждать встречи. Фредерик ощущал себя самым счастливым человеком на свете. ДеРосс коснулся его щеки, и молодой человек с радостью потянулся к чужой руке. Всё такой же тёплой. Такой, какой он и запомнил. И как же здорово вновь ощущать себя самым любимым и нужным человеком на свете! — Я подожду тебя здесь, душа моя. Пожалуйста, возвращайся скорее. Орфей вновь кивнул в ответ. Когда его рука стала исчезать, композитор невольно потянулся следом. Полным нежности взглядом он проводил своего возлюбленного и вновь развернулся к инструменту, когда остался один. Как мило со стороны писателя позаботиться и о нотных листах! Исследовать этаж он всегда успеет. Когда муза посещает, с ней надо успеть пообщаться. — Душа моя, — воскликнул Крейбург, когда рядом с ним вновь оказался его милый ангел, — Присядь, прошу! Я бы хотел, чтобы ты послушал это! Писатель даже не взглянул на заполненный нотный лист. — Позже, дорогой. Счастливые искры в глазах композитора вмиг потухли. Прижав лист к своей груди, он пробормотал тихое извинение. Должно быть, ангел не в настроении. Но никогда прежде он не отказывал в просьбе уделить время новой композиции. Но прикосновения тёплых рук тут же разогнали тревожные мысли. И повторялось это днями подряд. Фредерик утешал себя мыслями о том, что ДеРосс, наверное, слишком устаёт за день, чтобы выносить что-то кроме совместных обедов и ужинов с короткими разговорами ни о чём. Композитор видел его лишь пару раз в день, но покорно сидел на своём этаже перед фортепиано. Одиночество переносить было немного легче, когда он думал о том, что его ангел где-то рядом. Чуть ниже или чуть выше. А для демонов под рукой всегда было фортепиано или камертон. Он даже не обращал внимания на заколоченные окна. Доски уберут позже, как сказал Орфей. Только странные разговоры и крики иногда напрягали. Чего только не происходит во время ремонтных работ, наверное. И что-то в душе писателя болью отзывалось на звуки фортепиано, когда молодой человек прятался в тайных помещениях и проходах. Словно бы он должен был знать что-то, чего не мог вспомнить. Должно быть, человек, который играл эту чарующую, печальную музыку, был ещё одной жертвой неизвестного владельца поместья. Орфей видел их. Видел многих. Они приходили. Они умирали. Но он никогда не видел этого человека, сколько бы дней не прошло. Владелец сделал всё, чтобы проходы именно на тот этаж были закрыты. И как его самого ещё не изловили? Весь этаж казался ему одной большой клеткой для поющей песни глупой птицы. Для соловья, пожалуй. Сердце молодого человека ужасно болело, когда он думал об этом соловье. Почему-то ему хотелось молиться о его здоровье.В этих ускользающих моментах короткой жизни ты был рядом
Так продолжалось до тех пор, пока одним утром не выяснилось, что инструмент сломан. Ужас. Этим словом можно было описать чувства Фредерика. В панике он носился вокруг инструмента, струны которого были уничтожены. И ведь ещё прошлым вечером всё было в полном порядке! Как и когда это могло произойти?! Он тебя убьёт за то, что ты сломал инструмент его сестры. Когда демоны вновь принялись разговаривать, Крейбург с ужасом обнаружил, что хранившиеся в спальне и кармане камертоны тоже пропали. Он точно помнил, что оставил их на своих местах! Да как же это?! И как специально ангел всё никак не появлялся! Он слишком занят, чтобы проведать композитора. — Душа моя… Молодой человек, однако, не выглядел злым или огорчённым. Фредерик не мог сказать, какая эмоция скрывалась в этих затуманенных глазах. Дрожащими руками он хватался за чужую жилетку. — Тебя так расстроила эта глупая поломка? Купим другой. — Заставь их замолчать! ДеРосс медленно моргнул, словно бы это должно было помочь ему обработать информацию. Выглядел он скорее незаинтересованным, чем обеспокоенным. — Ох, вот в чём дело. Разве ты сам не можешь? — Заставь их замолчать! Этот ужас в глазах… Барон коротко кивнул. Только вот кивок этот предназначался не Фредерику, а самому себе. Слуховые галлюцинации могут быть шумом, отдельными словами, комментариями, угрозами и приказами в зависимости от тяжести заболевания. Последние не зря считаются самыми опасными. Эти «голоса» могут приказать навредить как себе, так и окружающим. Осталось лишь заставить его выпить «лекарство» для усиления эффекта, выпустить к остальным и наблюдать за результатом.Смеёмся над таким скучным миром
Склонив головы друг к другу, мы были довольно одинокой парой
Барон смотрел прямо в полуприкрытые глаза. Кровь попала на его ботинки. Жизнь медленно покидала это глупое тело. Фредерик легко улыбался в ответ. Как мог в его состоянии. Демоны… Они стали реальными! Но теперь их не было. Им надоело, наверное, играть со сломанной куклой. Наконец-то! Больше двадцати лет им понадобилось на то, чтобы устать от него! — Душа моя… Молодой человек возвышался над ним как победитель над поражённым. Как хищник над жертвой. Он ещё может успеть помочь, если остановит кровотечение сейчас и даст немного отдохнуть! Ах, как же чудесно, что его милосердный ангел пришёл вовремя в этот раз! Пусть и не успел найти флейту ранее. — Долго ты лежать будешь? Хотелось бы списать эти слова на шутку. Композитор прикрыл глаза. Тело слишком болело. Нужен отдых. Нужна помощь. Он не сможет встать сейчас даже если очень захочет. Крейбург сдавленно вскрикнул, когда тяжёлый ботинок стал давить на грудную клетку, затрудняя и без того не лучшее дыхание. Взглядом он встретился с этими жуткими затуманенными глазами. Барон дал сделать пару вдохов и вновь надавил ногой на чужую грудь. — Эй, придурок, знаешь… — медленно и тихо заговорил он, глядя прямо в глаза напротив, словно бы старался выцарапать эти слова на остатках чужого разума, — Многие таланты получают признание только после смерти. Волна животного ужаса пробежала по слабому телу. Ему показалось! Точно показалось! Это не может быть его ангел! Нет! Нет, это точно не он! Орфей бы никогда… Он никогда не сказал бы этого! Или сказал бы? Сейчас ведь смог. Было больно. Даже не столько от сдавливания грудной клетки, сколько от одного слова. Всю жизнь для всех Фредерик был лишь красивой, но сломанной куклой. Они все держали его рядом только из-за внешности, не более. И как же счастлив он был, когда кто-то разглядел в нём нечто большее! Получается, все те счастливые моменты, что они делили на двоих, были ложью? Как ребёнок он поверил в красивую сказку! Действительно, кому в здравом уме захотелось бы полюбить такого отсталого идиота? Но какая же это была сладкая ложь! Этот монстр играл роль благородного принца слишком хорошо. — Знал ли я когда-нибудь настоящего тебя? — шёпотом выдал композитор. Молодой человек склонился над ним, приложил палец к чужим губам. В уголках глаз блестели не его слёзы. — Разговорами ты делаешь себе же хуже. Позволь мне помочь тебе, дорогой. Крейбург чувствовал, что ему не стоило радоваться этому предложению. Чужая нога вновь стала давить на грудь. Фредерик был уверен в том, что слышал хруст собственных костей. — Давай проведём небольшой эксперимент: как быстро наступит смерть, если сломанное ребро проткнёт лёгкое? Сердце заныло от боли, когда Орфей увидел мёртвое тело молодого человека. Он и раньше видел трупы в этом проклятом поместье, но именно этот мертвец заставил его вылезти из укрытия и подойти ближе. Рукой он провёл по холодной щеке, почему-то стараясь сделать это прикосновение как можно более нежным. Он чувствовал, как слёзы потекли по его лицу. Он и сам не понимал зачем делает это, но всё равно свернулся калачиком на полу и прижал к себе давно остывшее мёртвое тело, принялся путать пальцы в длинных прядях. И почему этот человек оказался здесь? Чуть приоткрыв глаза, Орфей увидел перед собой преследующую его жуткую тень. Она смотрела на него в ответ. Словно бы боясь, что эта тень навредит умершему, писатель прижал его к себе лишь крепче. — Ты хочешь добить и меня тоже? — шёпотом произнёс он, глядя в глаза своему теневому преследователю.Я рад, что мы оба злые под стать друг другу
Элис ещё раз взглядом пробежалась по исписанным нотным листам. Все композиции имели общее название: «Время Воссоединения». Она никогда не слышала об этих композициях раньше и была уверена, что написал их автор уже здесь, в проклятом поместье, которое она когда-то давно звала своим домом. Теперь же в стенах некогда замечательного, тёплого дома творились страшные вещи. Не в каждом кошмаре такие могут привидеться. ДеРосс взяла один из нотных листов, чуть размяла руки и сделала глубокий вдох чтобы сосредоточиться. Давно она не садилась за фортепиано. Ни возможности, ни времени не было. Однако, говорят, тело всё помнит, и потому девушка решила попробовать. Она даже почти не ошибалась. Возможно, мелодия звучала бы ещё лучше, если бы к фортепиано добавили ещё какой-то инструмент. Скрипку, например. Но и так было довольно хорошо. Элис хотелось бы встретиться с композитором лично, задать ему пару вопросов. Например, о том, кто же такой этот «ангел», которому (судя по коротким надписям на обратных сторонах листов) и были посвящены все композиции. Возможно, она могла бы даже сыграть для Орфи. Как когда-то в детстве. Пока она практиковалась, он сидел где-то рядом и что-то царапал на листках бумаги. Говорил, что ему нравилось слушать, даже если она ошибалась. Девушка сжала руки в кулаки, вспомнив о том, как несколько часов назад он не пожелал слушать её слова. Но это ничего. Ещё не вечер. Ей всегда удавалось его вразумить. Удастся и сейчас! Раз с неё это всё и началось, то она и закончит! А потом… Потом привяжет его к ножке инструмента и заставит слушать, пока он не оглохнет! Да, так и будет! А Мисс Плиниус ей в этом поможет! С этими мыслями Элис вытащила другой лист. Стоявший за дверями Барон лишь покачал головой. В уголках глаз формировались не его слёзы.И я хочу жить дальше, радуясь тому, что люблю тебя
Из полудрёмы мужчину выдернули звуки фортепиано, доносившиеся из чьего-то портативного граммофона. И не лень ведь людям таскать с собой эту штуку! Голова страшно болела. И сколько времени он так просидел? Ему точно стоит начать меньше пить.