.
диоптрический прицел — ледная резьба, растычивается-тычится в пространственные точки. привычным армейским маршем. бронхи иллюзорно всплывают, трахею гнёт-вдавливает. кровоток слаботечный, оскал подтекает. за твоей гипотоничностью, — никого не парящей ещё со времён первых тяжких обмороков и увозов на скорой, — следит отчего-то кенни, не родня (хотя руби и бывает по-своему \грубо\ посматривающей за состоянием, блюдящей). кенни, вынашивающий разномастные конфетки-сластючки в шуршастых обёртках. кенни, имеющий при себе маленькую бутыль сладкого сиропа. это всегда кенни. неясно, с чего вдруг, вам нет пришпиленного озвания, вы же не бфф. но кто тогда? угадывает ли он, что нравится тебе? вроде как, нравится, ты и сам не до окончания [ окоченения ] вылупливаешься в суть. он и есть патронник твоим эфемерным пушкам глубоко в заводях под/сознания. его шипы — твоё оружие. дуплетный залп звенящих свинцово-мельхиорных пуль. эгида вожделения, созерцания, восторженности, неги. кенни — это спасение. и ты не сумеешь простить себя и забыться, если с ним приключится нечто невзгодное, — на фаталь. а в саус парке возможно в с ё. сардонический скальпель улыбки всё время отдавал ионизацией. эустомные губы небожески сохнут, ползут микротрещинами, скатываются микозом умерщвления кожи в процессе регенерации. пальцы тряслись что на циклонном ветру, что без него. чашки таблеток делали своё дело почти_исправно, как исправно и рвались_скисали вогнутые мысли-ощепни, ведущие к одним тупикам в лабиринтных развилах. неволием вкидываешься в думы о том, что человеческие жизни сшиваются из таблеток с самого начала, лишь по возрастающей ломаной прогрессируя к различности и числовости, заполняя всё больше пространства, графиков, нужд, мягости брюшной плоти с секретором желудка. людям не дано ни быть, ни чувствовать себя здоровыми сердце-индуктор отстукивает служимую сотню наливкою на артериальную гипотензию, слабнет и пережимается тисково-тисочно. в центре передач долбанного мозга прыгают jpeg-картинки, где чёртов кенни маккормик лыблется самой зверски красивой земной тварью, высовывая кончик блестящего языка и обнажая стёганое жёлтозубье. глаза — экзофтальмы, он пучит их себе неподобно и несвойственно, будто имитируя невротичного твика или перепуганного лео. экспресс-слайд-шоу способно вывести на эпилептический приход-прибой, выкладываясь начистоту; цветистка рябит, выбивает рецепторику, намывает роговицы. и всё так классно-классно, здорово-здорово, что было бы неплохенько раздавиться в асфиксии, вышагнуть в раскуроченное окошечко, попутав направы. ха-ха, ага, окно такое смешное, я выпал. ушной гул бурит барабанные перепонки похлеще металского гроула или дэткорского скрима. неспроста в детстве ушата простреливало периодами простуд. то вынимало на струи мальчишечьих слёз и тухлятское подвывание израненного лесного зверёныша, на чью желанную плоть охотятся браконьеры. родители носились подле, мамочка внедряла капли от отита в ауре подрастающего беспокойства. гадкое времецо, гадкая жизнь, гадкие органы чувств–восприятия, что возбирают на себя вирусную атаку и выследственный иммунный ответ первыми. прекрати уже бесплодно р а з д у м ы в а т ь с я, такер. прикрой веки. дыши. случай, ну, типовой. боль привлекает боль. боль отрождает боль, боль следует за болью. боль вмыкается и втрескивается в боль. крэйг такер, ты, роняя башню к чёртовой заднице так, как роняют врубленные электрофены в заполненные водою ванны, въелозиваешь, втаскиваешься в кеннета маккормика, этого плешивистого придурастого фрика-умницу, так гуманичненько и прекрасивенько, впаянно-отчаянно, отбито, ебануто, безнадёжно. уже пора пускаться в плясочку смерти, выписывая-выводя трактат о сучьей боли и её метафорах–метаморфах? потому что всё востолько гомерически-смешно, ну правда же. а мозговая кора-то объедена, пожрана-пожрана. аквамариновым натрием, нашатырём, диоксинами. людской род утырочен, изъянен, проклят и обречён. и это не убеждение в стиле мессии двадцать первого века, не предрассудок предостережения, простющая насмешка-звёздочка, всего лишь, ты же ещё молодняк, язва в глазах тех, кто старше. так происходит обычно, когда мыслительные процессии не заключаются, не поканчивают с собою, над ними ты не имеешь ни кванта контроля. хуёво, мой милый. хуёво, мой дорогой. спасти тебя некому, никому не по силам. спасать себя ты не молишь, но приходит кенни маккормик, взирая из-подо лба в вострённых веснушках-ирисках, на которого ты алкаешь вскрыть свои артериальные акватории, чтобы, блять, вознестись. кенни — архангел, серафим. кенни здесь совершенно не место. глаза его плывут озёрным илом. и тебе бы взяться за лезвия беспрерывно, неоткладно. тебе бы пасть на царапанные колени, молить о реинкарнации и с п а с е н и и стать ли тебе достойнее? ( для себя самого ). отогреть сталактиты-сталагмиты, айсберговы плиты? электричество в вичиэс, в витч-хаусе, в диафильмах. вселенную замыкает, вселенную плющит, троит, разыгрывает, топит зыбучими песочинами. тебе бы под дождь проливной, вымочиться не просто до трусов, а до костяшек слоновьего оттона эндоскелета. череда помёта, череда полётов. фортепианная дробь стреляет в больное сердце. чужие монологи вбиваются точёно в трафареты и шаблонки, вылетают мимо тебя, твоей сенсорики. слушать их бесполезно и неинтересно, слушать их означает себя растрачивать и терять. алертен ли ты, крэйг? готов подлокатить звёздновласого мальчишку вблиз, принять к себе? одемонстрировать, что знаешь о существовании нежности. ты не глыба, кто бы что ни говорил. им не осознать, ни за какие коврижки. ты не заставляешь, ты пропускаешь мимо сознания. аксиологически зайка-кеннет бьёт тебе по важности, восходит рассветом в системацию ценного, занимает свою подложку, разулыбливаясь привечало-велеречиво. выглядит амфиболично: и мёртво, и живо. весь в двойственностях как оно там? ’пусть кровью захлебнётся тот, кто усомнится в нашем миролюбии, ибо милосердие наше беспощадно’? да. ему [им] подходит угольные кометы. астероидов пояс. крошки шоколадного печенья. тебя с детских лет за шкир волочило-влекло к звёздам, в космические дали. маленький кенни маккормик с огромным сердцем за рёбрами-шпалами звёздами пахнет, скроен из атомов железа и гелия. затяжение неизбежно. [ но крэйга всё существование мало беспокоили-интриговали другие. ему такое в новинку и неизведанность. ] не-твой мальчик коррумпирован мятным запахом, душком кондиционера на ткани, колосьями пшеницы, тревожными усмешками в горловицу грязно-рыжего свитера. прячется. его плазма выотмеряет в себе негустое количество эритроцитных тел и гемоглобина. не-твой мальчик таскается одиночно, бренчит серебром аксессуаров, выказывает язык с опущенным вниз большим пальцем какому-то сбродищу дятлов в колледжских коридорах. блядский бог, у него в язычине светится шарик пирсы, ты успеваешь пометить всего на три секунды с гулким сглатыванием, едва не призадохнувшись. не-твой мальчик облюбован неврологическим синдромом, про который с отчаянного интереса ты вызнаёшь больше_необходимее с веб-сайтов и мед-справочников. не-твой мальчик смотрится роскошно, он как сама богоматерь. ты находишь не-своего мальчика в заодалье укромного участка сей шаражкиной конторы смурно-сморенно выпихнутым в прострацию. белки глаз у него облеплены перелопавшимися капиллярами, как клубничным вареньем. маккормик антиреально силён и вынослив, о чём сам не ведает. расскажи, покажи ему, крэйг. тебе выпадает возможность фулл-хаусом, золотой рекою, выигрышем в блэкджеке, акцией один на тетраллион. остывающая тоска солоно-галитная, ссаднящяя. тебя так и рвёт подбежать, пригладить распушистые волосы ушлой дворняжки, к которой магнитит наэлектризованно так сокрушающе, что сил давать отпор — никаких, да и желания соседствующего не снискать ни за что. ты самоволен и самоотпущен. всё планомерно катится по наклонке, всё съезжает в ебеня, так держать. удачи, такер. да прибудет с тобою сила стали, маккормик. а мир на задворках-застенках пока что выжидательно-отморительно может пасть на коленочки, подождать и пососать. леденцов, конечно же. м-я-т-н-ы-х: отрезвительных, режущих паянно, хреновой нагинатой; клинок длинный, сечёт на славу. ему бы жизнь противную просечь насквозь, чтоб пустить наружу приток помочаленных внутренностей. жизнь же полнится кипами далеко не отборного дерьма. слёзное выделение ничем не помогает. отдаление работает лучше. изоляция — это ответ. губы у парня цветут бантом, тропической психотрией. левиафанов огонь. побойся обжечься. побойся растаять миг — лептон. ассинхрон/изация : крэйг материализуется возле кенни. смотрит всепонимающе, терпко. — не против моего присоединения? — силится звучать непривязчивее. шаркает армейским ботинком по трещавой плитке. взад-вперёд, стопою параллельно полу. — слышать подобное от тебя – дико, факер, — кенни влажно смеётся с хрипом, и крэйга тут же отпускает за натянутость хромовых нервов. — против тебя я никогда не был. парень молчит в ответ, озаряясь сгущением вездеходной тучливой атмосферы. всю дорогу нравилось до чёртиков и искорок-звёздочек то, как кенни говорит. как он умеет говорить. озорной и прозорливый сидя рядом на засранном подоконнике в утешимости распастываемого штиля, ты даришь парню мп3-плеер. всё ради его комфорта и радости, наполняющей экзофтальмово вытягивающиеся глазёнки доверяющего оленёнка на обочине дороги. как часто олени попадают под шины-колёса, расшибаются в мясистое лечо об капоты и стёкла? выверься по статистическому своду, сводя коленки. нужно собрать-сложить механизм. запечатлеть всё изважное на блюрэй-дисках. ибо задиафрагмальные ощущения ужатся механикою, ибо замшелые прикасания к бойкой чернобыльской голове — механика, плетущая, иронизирующая, залихватская. и смех у тебя, кеннет, залихватский. крэйг заслушивается, любуется, глаз отвести вне состояния, он поражён. и в приступе веселья тебя берёт невритно-невриальная судорога, низводной тик. пальцы раскулачиваются, нижнюю челюсть ведёт так, словно она желает отпасть, выизорваться. но такер не убирает взора с перебликом искр, такер смотрит и думает: "аврора бореалис. южно-полярная люминисценция". кенни неотступимо завораживает, пусть то минировано наледью идеализации, не в крэйговом стиле отрицать г р я з ь маккормика так и хочется утеплить, покормить, пригреть к себе, заобнимать и зацеловать. никогда отныне не отпускать, во флёре эгоизма. это атракция, за которой пресмыкающейся мразью поползёт репульсия; крэйг не умеет иначе, для него иной сценарий развяза событий антивозможен. он как капризный кошак британской породы, не дающийся в руки, охаживающий хозяйские ноги отщипленно-отгорожно, строго дозированно. пусти меня сюда, а через двадцать секунд выпусти, я передумал. погладь. отвали нахуй, отъебись, пока я не вырвал тебе фаланги с мясом. будь здесь, но не прикасайся, смотри как в музейной выставке, издалека, я сижу за стеклом. репульсия и атракция. вечнодвигатель борьбы на смерть. терминология вяжет себя в "колыбель для кошки", раздирающе. бесскатно. не теряй хладнокровие. пожалуйста — спасибо. правда, большое. я редко получаю подарки, — кенни не может прекратить идиотично улыбаться. — у тебя не самое гангренозное сердце. — у нас. крэйг не сворачивает коннектома зрения. в горле ужасающе першит. кенни мерцает грязносветно. далёкий пульсар..
— смотришься жесть заморенно, — маккормик рентгенит от макушки до пяток распоренными кварцитами глаз. — бессонница мучает. — что, поллюции надоели? — хмыкает под нос подоночьи, но так извёрство-красиво, что и не озлобишься даже притворствуя. при полной амуниции, естественно. он всегда такой? всегда им был? ты не можешь вспомнить. девяносто из ста, что при неполной не-готовности он лишь при тебе. осторожничающий, ласковый калико-кот (не то что ты, британская кровь, сизо-чёрные полосы); ободрашка с полых обоссанных подъездов, так и обжидающая тебя подстегнуть, притянуться поближе, рассмотреть под линзами, проглядеть ночь напролётную с тобою напарно в телескоп. прилетели, остановочка у неверлэнда на передёрнутых звёздах-самоубийцах, на красных карликах, позвать питера пэна? — бреди нахрен, маккормик, не нарывайся, — фырчание разносится волнообразно. крэйг передёргивает плечами, стряхивая оцепень. в чём смысл? кенни в курсе, что ты злишься подделочно и слабо. — ладно, а сейчас без шуток: тебе нужны седативные, — говорит с растяжкою, лижет обветренные тонкие губы. (такеру так и мажет мёдом шуткануть: будто я и без них не хожу зомбаком всю осознанную и не очень жизнь.) качает ногами в видавших дерьмо вансах в разные стороны, сидя задницей на протёртой-исцарапанной парте. учитель завидет, даст по башке. кенни играет с огнём. однако, тот его мало интересовал, сколько маккормик себя помнил и знал. звериное любознание в парне пробуждает хладёный лёд, снежистые комья, стёганые груды настила и ледохода по весне. за грануляцией и интерференцией, за аврора бореалисом, — там ебучее пламя. костёр. крэйг такер, ты тождество противоположного. крэйг такер — стихийное бедствие, спасайся кто может. [ конечно, детка, ты уверен, что он, крэйги, думает о тебе так же. определяет тебя тем же, только обратным манёвром-застройством. тёплый на вид, охладный внутри ] глобальное, сука, потепление. что там упорно ораторствуют эко-активисты? всё здорово и при параде, посмотрите; наша планетка, дражайщая и великолепная, нас ненавидит — с меня три шкуры сдерут, маккормик, ты же знаешь. я уже давно мозолю предкам мозги своей болезностью. — не сдерут: словно ты подашь холку на метафоричные наказательные удары, — прилыб. субтильный. — они же не как мои ебанаты, я с папашей пизжусь с восьми лет. благо, вскоре мы с сестрёнкой сможем упорхнуть. у кенни на рингтоне грёбаный хардкор, такер шатается на секунду, спугавшись. а красиво. мелодия рвами и швами, изысходностью. развернувшись и подняв трубку, переговорившись на изумлённо-лелеенных тонах, через минуты три он становится на место, взирая на крэйга. прочищает горловинный туннель, шебуршит: — у карен месячные, мне нужно в магазин и аптеку, а потом ветром к ней, – позаботиться, — глаза тигриные, взбудораженные, тычутся туда-сюда. — слиняешь с уроков? — парень приподымает одну из бровей: приценочно. — никак по-другому, — кенни улыбается, на обзор выходят тупые клыки, желтоватые маленькие зубы. котёнок, право слово. такер шмыгает носом, протягивая ироничный воздушный соп. он ждал и не такого. маккормик рвуще-ревуще цепляющ, зараза. тут уже не спишешь на зародыш рутинной интриги и социального интереса, как бы ни алкалось. оно распаляется, не затухает, не тихнет, не вбивается в спячку. — а разницы нет, следующим английский, кому он нахрен упал, — жмёшь плечами в рыжей парке. правильно мыслишь, крэйгу симпатично. он засматривается на твои самодельные бирюльки, инкрустированные [явно ручками карен] блестяшки, панковские значки. просматривает полупустой вспотрошённый класс, перебирает мысли в уме, соскладывая в положительное. решается на ход вперёд, идёт слоном по шахматной доске в вашем ментальном диалоговом поле. — я натаскался с тришей, разбираюсь в теме. могу составить компанию, — нонсенс, да. чтобы крэйг такер собственной персоночкою двигал такое-то предложение, вызываясь с кем-то, к кому-то. кенни некрыто удивляется, нервно трёт затылок, мнёт пальцы и смотрит по-кривой, мимо крэйгова [ охуенного. статно-облизанного, хмурого-нейтрального ] лица. маккормик не идиот, чтобы упустить шанс. — хочешь помочь, значит? — мягкий приулыб. внутри себя кенни радостно визжит на теноре. бля. ох, бля-я. собеседник пихает увязочные руки с мелкотою незаметного тремора в ухабины карманов, холодя пальцы о центовые монетки. парнишка напротив так и влечёт всё внимание, заостряя его, удлиняя близорукость. неоперённо умилительный. задорный. безусловно, вкусный, — крэйг догадывается даже без пробы. его нельзя пропускать. — да. — и закинешь занятие в смыв? — а кому оно упало, — штилево, на поломе гнусавости. завёрткой в шутливость и ответный резонанс. кенни, ты улавливаешь так хорошо, что сердце урчит, троясь в биоритмике. вот же звёздный пиздец: ты увлечён. явственно чуешь и понимаешь, назад дороги не существует по принципу. это перевал и перелом. — ладно, факер, ты сам втягиваешься, — на сухих губах у маккормика пестрится доблестная усмешка. очередная — она что-нибудь дополнила? по обильности и болезности? — крэйг отмахивается, сводит разговор к насущному руслу. — сперва сгоняем за тайленолом и метамизолом, а с прокладками ты поможешь, надо надыбать что-то среднее, — добродушно подхватывая такерову увилку, кивает кеннет. своих сестриц они оба опекают подобающе и с любовью, даже если расходясь и различающимися методиками. карен на устах кенни — сахарок. триша у крэйга — засранка. ( с лаской ). каждый из них порвёт любого, кто сделает его сестре больно. как и сами сёстры рога наставят тем, кто попрёт к их братьям с плохими намерениями..
заброшенный этаж другого корпуса школьного учреждения репрезентит обиталище секретов, пересечек, отмоканий и отходняков, переговоров, сближений, перегаров. однако, редких. сюда мало кто суётся. крэйг посещал этаж с первого курса, на перекате второго завидев лоснёную солнечноносную макушку вне капюшона. кенни блестел звёздочками. такер уверовал, что у него под мембранами ногтей чёртов веер из космической пыли. кто из них влетел первым? кто из них первый попался? аркана не было, не готовилось. ты уже две минуты пузыришь ржавые глаза на его крашеные в розовый пурпур облетелые ногти. щёки будто спудрены. своей сестрёнке кенни располагает и отдаёт-выделяет много всего. он барабанит пальчонками по кафелю стены, сдвигая наклон твоей пристальности. призывает. вы в этом брошеном и неработающем сортире одни, приштырились перекурить. окно-то вырезано, дышать можно. столкновение зрением в неизбежности и неисспадаемости; взорище кенни настойно-настойчиво пылает огнями и заревом (под оными кишит накрошенный лёд). он заполошно лыбится, наблюдая за твоими угловатыми передвигами и струганным лицом. ты привечаешь его выпоказанным средним пальцем. кенни сцветается тигровой лилией в усмешности кратной обоюдному внутристенному веселью. ансамбль, блять, здравствуйте. когда пускать антракт? — с прибытием, факер. голос — сладкая патока, знакомый-узнанный тенор. смеётся кеннет высокопроцентно сонорно, на высоких октавах. крэйг хочет проверить. услышать. и усладиться. септима. затяжка. не сигаретная, кенни вышвырнул сбитый бычок в никель из-под дорогостоящего энергетика, который некто когда-то подделал под пепельницу. затягивается время. маккормик болтает ногами сидя на крышке туалета. не то чтобы он стремился уединиться. крэйг видит помятую пачку винстона. мята, узнаваемо и прогнозируемо. под ассинхрон сердечного биения достаёт из рюкзака со спэйс-значками идеального вида пачку лаки страйк. кнопка вишнёво-лаймовая. кенни лениво, — но заинтересованно и втаращенно-остро, — смотрит, прослеживает плавь движений. ухмыляется, когда разглядывает. — пересеклись, факер, — и провивает сквозную улыбку-кусаку, разминая короткие пальцы. смотрится невинным, чистым созданием посреди обгаженности, перегноя, размыва грунтов суффозией. впадины — это кенниевы глаза-сульфаты. и прочертёж мешковин под ними, оседающих фиолою. у крэйга, так-то, пунктик на неортодоксальных блондинов-аутсайдеров. в принципе пунктик на то, что вне системы, не подстраивается. сбивание в резвость. темп учащается. крэйг придвигается, облокачиваясь широкой спиною о грязный кафель. лопатки холодит, по шейным позвоночкам ящеркой проносится электроразряд. кенни замечает. кенни думает, что мальчишка у него в периферии — ёбанный бог. к нему валит, к нему несёт. он исходится разбавленной аурою, мрачный, но согревающий. любопытный. любопытство они неоткрыто-таенно делят оба, надвоенно, вдвоём. сыпучка интриги казится становленным ключом к перевязке двух тоналий, аккордионных звучаний. вы не улавливаете диссонанса, детка. терция. крэйг заговаривает. — ты меня вовеки веков так кликать собираешься, кнопка? оу, а это ход конём. ласкательное-уменьшительное? у кенни в глотке першит и чешется. уши возгорают красильным каором. такер и сам смущается порыва, осаждает себя, тихушно цыкнув. вот же блять. сдерживаться рядом с парнишкой в огненной парке — задачка не из просторешаемых. это не челлэндж и не квест. не головоломка. кенни привлекает. кенни — звёздочка, кою до судорог желается именовать почти-\своей. — тебе не по нраву? — спрашивает нарочито спокойно, пряча горелые губы под шиворот плетёной насыщенно-грифельной водолазки. крэйг елозит по его лицу блюстительным осмотром. смакует плавные черты светлого лица. отмечает осыпь тёмных веснушек на высотках щёк, возле синяков под глазами. вау. — дело твоё, — отшаг. отдышка. обдумывание. вертишь сигаретную пачку меж пальцев. клонишься вперёд. кенни раскачивается на своём сиденье, выставляет ладони на коленки. напряжение месит азот с кислородом. — разрешаешь? — разрешаю, — сколочка-скобочка маленькой усмешки. волнение над диафрагмою. — ты коптить пришёл или меня высматривать? — маккормик забрасывается. свершает ход ладьёй. крэйг аж гордится и высветается, — его, чёрт возьми, поняли. его услышали впервые в жизни. его предложение и идею приняли. они не играют. они честны. социальные трибуны и трибуналы, арены и залы отправляются на эрогенный орган. наконец-то, блять. крэйг ждал с детства. ждал неопалённо, незапылённо, эйфоретично. невинно. он выискивал. радиопульсар. разговаривать с этим парнем — вкусно. приятно, интересно. крэйгу не страшно, крэйгу не тащится идти попятной, бежать от слов. социум кенни расплавляется предтуманной негою, орошением росы, свежестью. от кенни не отталкивает, и это немножко задница, приплыли-приехали. неловко. чуть вспугивающе. крэйг в подобном слоупок. однако, спокоит то, что и сам маккормик, по сведениям, недалеко ушёл. это что-то на манерку "сшибём девственность вместе, а?", и девственность, конечно, не половую, первослучаем, первоступенью. это не интимная перфорация, никакого неравенства. такер знает и чувствует, ни ему, ни кенни такое нахуй не надо. они не противоположны. [и оба с данного умозаключения тащатся как коты на запах валерианы]. — а на что поставишь? — улыбку прикрывать всё труднее. кенни вскидывается. щурится. крэйг видит пред собою калико-кота. у крэйга слабость перед такого вида животными, ему нужно его приласкать. — на обе категории, осмелюсь, — морщит нос. кнопка. крэйг не промазывает, ну ещё бы. маккормикова решительность развязывает мозговые борозды, передачи электронов. подтягивает и притягивает. — не промахиваешься, — такер утверждает. огневая парка встряхивается, пружинит на ноги обутые в валенные кроссы на платформе (кенни полторашка, чего не стесняется, но обо что иногда укалывается). он припрыгивает к тебе аморфно вблизость-вблизоручку, фасуя руки в карманы. глядит из-под пушка светлотонных ресниц. дистанция между вами — метр. никто её не сокращает. ты тянешь руку с лаки страйк. кенни хмыкает. — мерси? — берётся за пачку, намеренно соприкасаясь ледком кожи об твою паль, огневищу спиртного градуса. дёргается. сначала от контакта кожного, потом от нервического спазма. тик-тик-тик. быстро успокаивается, кенни за гору лет выучил-изучил немало индивидуально рабочих приёмов по заземлению, несколько близких с психиатрическим термином при психрасстройствах. выуживает две сигаретки, несёт их в свою, совершая бартер, хах. это проявка согласия и взаимности, такер, не стесняйся. хватай винстон. потом скуришь вожделеюще, с глухотою продавленного восторга в почках и на печёнке. под рокот витч-хауса и мелодик-металкора в наушниках, под блюз, под сопли. под растущее желание схватить маккормика в охапку, греть [и себя, заодно, огреть обухом, чтоб собрался], сплетать ладони в замки. сигареты же тоже значатся ключом к взаимопониманию. и взаимотяжению. физика то или химия? социология? психология? а может, астрономия? у крэйга в лёгких множатся как метастазацией звёздные лощины. крэйг вскорости начнёт ими харкать, о пресвятая дева мария. хорошо хоть, что не цветами. или, того хуже, бабочками. ха. точно. кенни — он как гулкая затрещина, певчие-нежнистые объятия враскорячку, передержанный горячий шоколад, пенистые разводы на молотом мраморе, звон в ушах, белый снег в глазах, мягкое приближение ( муссона здали-издали ; приходной, блять, слуховой галлюцинации _). он неуклюж, неловок, рассеян, но препарированно волнист, лавирующ, нацапан жизнью-дрянью на бессточный анализ всего на пути. кенни это одно сплошненное наблюдение. из-под косо-раскосых ясменных глазищ не сбежишь; крэйг и не пытается, крэйгу охуенно классно. ему не нужно его разгадывать, декодировать. кенни не шифр, не исчисленное многоцифрием число пи, завивающееся в бесконечность, пропеллером. инфинитезималь — в сознании цветётся сводка из википедии. бесконечно малая величина, бесконечность процессов, спадка, убавление.(u+221e).
кенни ему нравится. потому что глядя на него, процессор у крэйга начинает дымить как ебучий динамит, нарванный взорваться. кенни логичен и иррационален по восприятию; крэйгу уютно с теми, кто не душит лавами аффектов. маккормик нейтрален тем и к-р-а-с-и-в. ( ну же, пригласи его на свидание. задари ему ментоловые сигареты. нацепи на них стикер с конфессией, витистостью слов. приведи его домой. ) крэйг неистово жаждет слышать, как кенни сонорно-минорно смеётся, поднося ко рту ладошки, хватаясь за грудину. милый калико-кот. мам, я приручу его, принесу домой, ты же не возражаешь? я хочу, чтобы он был со мною. кенни думает, что крэйг тёплый. скажи он вслух, его выставят шутом-идиотом; окрестные люди не знают, не слышат, не видят. для них крэйг такер всего лишь льдина в северно ледовитой воде. для них крэйг — квинта чёрствости и отрешённости. снеженные квалии. кенни давится. кенни осознаёт, взахлёб разметается мыслями и чувствами. этот долбанный парень, засевший в маккормиковом черепе, — не обычного строения. они похожи. кенни окунает в истому как в ледащую прорубину [ где-то в обледеняющем кости и кровесосуды чернично-(вспа-)паленном космосе ]. лицо волглое и пунцовое, неловкость звездится крепкой влюблённостью. засада, детка, дела твои плохи. или?.
любострастие ренатурирует. налад_разлад. на-лад. раз-лад. раз, два. раз, два. бляха. виски теснит как пассатижами. не мигрень. мерцательный пиздец в эритроцитах и глие. ты, кормик, вон тоже на виду у такера мерцаешь. он вздыбливает взглядом из-подо лба. шарп-шарп-шарп. мыслеобложение — щепочки да опилочки. серпантин. змеи, змеи. змеиные путы. радужки у такера желтят, меднятся-меднуются. в зелени он отсылает тебе фотку своей морской свинки: делится сокровенным, всердечным. параллельно пиликает увед от стэнли, которая расписывается о хуевизне состояния, идиотической наценке на злаковые батончики и шикарнейших вермелионно-рыжих хвостах кайлы. кеннет хмыкает. его подружка давно запала на, — о, ух ты, удивительное стечение обстоятельств, — подругу крэйга, пиздец, такера, в которого кенни, кажется, по гланды. хоть запевайся фугами, скользящими нонами. крэйг — ебучийнасвайсвятогосподиможноявылижутебявсего на морскую свинку "кнопка" строчит:выглядит так хрупко. бьюсь об заклад, она крутецкая
ответочная смс-ка правится незамедлительно.да, она полностью такая.
кенни ментально двигает шахматную фигурку. кусает подушечки пальцев, теребит шнурки белой толстовки.может, звякнемся после уроков? не хочешь куда-нибудь швырнуться?
пятиминутный перебой, грядёт алгебра. кенни пишется со стэнли, пересекаясь с нею воочию, обмениваясь короткими объятиями и смешками. — она сногсшибательна, — девушка корчит убитый видок, слегка изнывается. но быстро сгребает себя, останавливается и задумчиво кусает нижнюю губу с подвзлетевшими-остекленевшими очами. почти медитация, пользуйтесь и радуйтесь. — скажи ей, — парень пихает подругу плечом, подбодряя. — тебе уже удавалось. — затея на миллион, кеннс, — марш искусывает губы интенсивнее, цокая и пихая кенни в обратный стычок. маккормик отчётливо видит, как в её смышлёной голове скрипят шестерёнки, заводно кружатся механизменные спайки_отладки. материнская плата немногим не в порядке, как оно и бывает при влюблённой кондиции носителя. эмоции переполняют. одна эмоция весом в один бомбический снаряд, пахнет порохом баллистических ракет и взбитыми сливками. кенни знает, сам в той же жопе; непровылазно, без шансов. ему оно лишь на радость, крэйг светится на панели уведомлений контактом "тёплышко-факер":куда, например?
кенни печатает, отбликивая пурпурными ноготками. жестяно-изжёстко искусывает многомученную плоть сточливыми клыками и передними резцами.куда душа заведёт. доверишься мне? не разочарую ;>
не раз очаруешь. доверюсь, кнопка. веди.
блять. полное блядство; у тебя коленки сводит, они дрожат так крупно, словно с минуты на минуту разобьются. какого беса. нечестиво-бесчестный провёрт с твоей стороны, крэйги. улыбка выдаётся спазмом. кривая, тикозная, предвкушающая. крэйг такер, ты чёртов падший ангел. я забираю тебя.мы выходим на новый уровень? левл ап, да? мне нравится, факер. и слова твои — тоже
левл ап, кормик.
а следом он шлёт звёздочку. милашка, — кенни изнутренне вопит на соноре, хлопает в ладоши подобно развеселённому ребёнку, обрадованному умиляющей картинкой или нежданным сюрпризом.☆
кайла проносится мимо ураганным вихрем, стэнли сошкрябывает свою челюсть с переляпанного пола. шифер на зазубье шуршится. брофловски окинула взглядом в коридоре только её одну. кенни ухмыляется в ворот. дерзай же, подружка. я пойду тоже акация ; у стэнли рыжая бестия записана так. она ни слухом ни духом, что у кайлы в телефоне вбито воронёнок. кенни счастливым случаем много видит, кенни много узнаёт. славно выходит, когда через урок за школою, после чёртовой физкультуры, кайла пробирается скоростным поездом по шпиленным-спиленным прямоходным рельсам к марш, вгноившись всем вниманием в чёрное каре с завивающимися секущимися концами. маккормик растягивается поодаль, исподтишка поглядывая и вслушиваясь в свистящий ветер, в перебив шарканья кедами, в заикание стэнли и неровный тон рыжей девчонки. она просит об услуге, хочет стрельнуть сигарету. и всё это до чёртиков весело, кенни натужно давит смешинки, зажимая непослушный рот мокрыми ладонями. стэнли марш не курит. стэнли марш не умеет курить. кайла — покуривает интервалами, изредка [ под шушукающегося мелкого братца, при скандалах так и угрожающего сдать её злобной мамочке ]. кайла брофловски умеет курить. сигаретка была предлогом, что ясно как божий день брофловски проворная умница, решилась действовать активнее, баллы в её пользу. но, господневская артиллерия, пахнет чуть-чуть фиаско. милые они вместе, кенни бы сам вызвался сводником-свахой. он _почти. стэн на него полагается. ему она первым каминг-аутится как лесбиянка, не пытающая полового влечения к противоположному полу. кеннет поддерживает её столь яро-яростно, что поначалу обкладывает любовью_защитой, шипя бравым лисом на всех, кто имеет неблагие намерения. парниша отвлекается. у крэйга справа, трущего окрасневшие щёки, взмокшие топорщащиеся волосы, вьются по медноналивному лбу. за последний год он немного подзагорел. маккормик жмёт руки, чтобы не дёрнуться. крэйг напролом ступает к неуклюжей парочке девушек, всовывая свои херовы лаки страйк, в которые кенни влетел вслед за самим факером, побери его сатана. и прямота эта долбучая возбуждает неизмерно, маккормик пароксически дрожит в спазме, скрученных кишках. ну привет, тик. клонидинов блистер привычно-обтекаемо ложится в изрезы ладони в карманном проёме. тик, который боковым зрением охватывает один-единственный парень в синей подмятой футболке. с потом на лбу. со смолою локонов-колтунов кенни плохо дышит, почти астматически. дыхалка никогда не услуживала, любила подводить и сводиться задушением, малая лёгочная вместимость выглядывала наружу дохуя красиво. и крэйг в подслеповатом прищуре тоже дохуя красивый, но инако. его хочется исцеловывать и облизывать, сродни коту, цепляющемуся выпущенными коготками о дерму около-бережно, неагрессивно. наст испарины стирается крэйговской широкой ладонью.
за полуденным столом не пустует, крэйг, по своему приходу, обнаруживает тришу, забравшуюся с ногами на стул и втыченную носом в телефонный дисплей. он отчётливо слышит, как её пошатывает на дисбалансе, как недлинные ноготки бегом стучат по экрану в наборе текста. она маленько двигает ушами и макушкой, отмечая его нахождение. — пробудился? — в рот самолётиком направляется ложка, наполненная бежевыми подушечками с шоколадной, – крэйг знает, – начинкой. триша размеренно жуёт. — где предки? — он внаглёж пропускает заданный ею вопрос мимо слуха, останавливаясь на своём. сестра и бровью не ведёт, но по привычке кликает мудаком, после чего они немо обмениваются средними пальцами на выставку, хах, в классическом темпе. — угнали в супермаркет затариваться, — монотонно отшпаливает она, словно декларируя. старший такер кивает себе под нос и прошлёпывает босыми ногами по периметру кухни к холодильнику в поисках того, чем можно поживиться не отравившись. питать свой чёртов организм сходу после того, как проснёшься — самое ебаное, крэйг всерьёз, он не любит это занятие, почему покрывать личные потребности должно быть таким запарным, чёрт. противный сыр маасдам, разрезанный мягкий томат, чёрный хлеб в зёрнах, пакет среднеразмерных алых яблок. ореховая шоко-плитка. покатит. крэйг ленно чешет пузо под растянутой домашней футболкой принта космической пустоты в осыпи разномастийных космообъектов, что пропечатаны так, как если бы их отрисовывал ребёнок цветными карандашами. вынимает яблоко, собирает вынамеченные продукты в груду, чтоб выгрузить их на столешницу. отламывает острый ломоть от шоколадки, хрустя фольгою. тришино персиковое каре мелькает в боковом зрении, стопы морозит линолеум. парень тянется через мойку, дабы запереть оконную выемку, продираясь чрез колыхающиеся тюлевые занавески. он неспеша берётся размалывать кофейные зёрна в орехомолке, чтобы заправить себе порцию в кофемашину. ставленное сестрою молоко приветливо блестит пузатой бутылью, когда крэйг поворачивается к столу, рефлекторно убирая за руби сухой завтрак в картоне коробки. он собирается поджарить тост без масла на антипригарной сковороде, что не остаётся без внимания младшей такер, которая приосанивается и дубасит в крэйга своим орлиным зрением: — не пропали всё до дыма и гари, — она доедает, поднимается и несёт пиалу с целью мытья. заодно ставит нагреваться электрочайник, тянется к полке за коробенью чайных пакетиков. цейлонский. душистый, но без примеси всякого дерьма, которое они оба не переносят, с детства пророщенные весьма похожими друг на друга, местами до идентики. сестра даже не язвит, просто безманерно отшучивается, кривя губы. большую долю времени они ведут себя ровно так друг с другом — это произошло всего один раз, ты знаешь, — крэйг фырчит, гремя сковородою и филейным ножом, — я нормально готовлю, — прибавляет не к сведению [ сестра же в курсах ], а из вредности и словно бы поддетой гордости. триша ухмыляется, убирает мобильник в задний карман свободных штанов, складывает руки на груди. — я тоже, — намекает. — не закатывай глаза, ты у меня сейчас в этом ракурсе как на ладони, братишка. маленькая демоница — шуруй уже отсюда, — он не удерживает себя, всё равно закатывает, на что младшая беззлобно раздражается и обсмеивает его. уходя с кухни, она не подцепляет пальцами молочную бутылку, оставляя ту для крэйгова кофе. вместе с тем оставляя пророненную реплику: — через полчаса уйду с карен на прогулку, если что, — уведомляет. а крэйг сжимает губы при упоминании имени, в связке с которым стоит фамилия, кою его сестре произносить и не нужно, чтобы его ёбнуло электрикою и ворошением сбегающихся мыслей-надоед. что ж, очередной день всклёвывается в подвывающей мигрени и выискивании в доме тонометра..
даунтауновские вмолочные рассветы заткнуты платочками в соплях и багре остывшей крови, впитанной намёртвую. саус-сайд, грёбаное отродье. а ручонки кенниевы коростны и умеренно-нейтральны; ни хлада, ни тепла. такер зрит волчьи. кенни лисьи щурится, глотая проблещинку раздражимости. сладко. склизко. эквилибристика сшатанного недо-баланса. слегка оттянешься, рыпнешься — канешь нахуй. крэйг смотрит. смотрит на всех и ебаное всё вокруг так, будто его сиюсекундно натащит рвать облезлыми кусками кишечных кулуаров; тонкая кишка зайдётся ядерными пузырями, сплавится фтороантимоновой кислотою. люди тошнотворны. социум_социальность для крэйга такова, отворачивающа и неуютна. ему бы к звёздам. к блядским звёздам, вселенным пустотам, рвам & швам. к посевам космических тел. к туманностям и развеянностям кенни подходит близко, у кенни спазмированный тик нижней челюсти и левого века. он гротескно разваливается. крэйгу хочется его отвадить, оттолкнуть, расчертить углём злоёбанные границы, личное, дери его, пространство. кенни это хренов вздор. авангард сутулит плечи и заливисто плачет тёрпким и смоговым. конструктивизм-экспрессионизм маккормиковского личика и его коростных рук — слякотные кишки в пузырях. мыльных, наверное. ты запиваешь таблетку анальгина шипучим адреналином. на поверхности языка горчит. видеть рыжую парку тоже горчаще. стаканчик молочного кофе в пальчиковой сцепке кенни смотрится мило. комфортно. домашне. он зачем-то приваливает тебе порцию тоже, самокупленную, отданно-даренную. в картоне плещется подслащенный американо. кеннет мерцает звёздной рысцою, либрациями, эклектиками, парсеками. сколько их насчитано расстоянием до тонких ипомеевых губ кенни? во сколько звёздных частиц его возможно иссечь-возмерить? что насчёт рождения магнетаров и сверхновых? это проблема. астроблемы на лунной поверхности. на заопалинах маккормиковых глаз, за просыпленными космопылью орбиталями. кофе ты выпиваешь с размеркою и тактом. прирожденной гипотонии в мед-анамнезе не помешает. кенни явно знает самому ему не следовало бы вовсе притрагиваться к кофеину, когда сидишь на клонидине и атипичных нормотимиках, когда нужно уменьшать симпатические импульсы, разращивающие туретта, сужать сосуды; в отличку от такера, коему важно сосуды ширить. кенни не составит труда громко-чётко признаться, что ему нравится смотреть на этого парня. ты чувствуешь себя пустоштопорно, пустоободранно. гнильно, раздробисто-ломленно. томление — это жизнь. топление — это крэйг. и наоборотным набором, вразрыв. мальчишка такер становится ариадновой нитью, ведёт тебя как полярная звёздочка, ввязывает-врывает в свою двойную звёздную радиопульсарность. крэйг влюблён в полое-глутаматовое космопространство, в общем-то. крэйг щуро всматривается в твои жёлто-виридоновые радужки, ища одно: звёздность; атомную крошку, железо, углерод, гелий и так далее. у крэйга одно пожелание — мерно обнимать тебя, мерно с тобою беседовать. о галактиках и планетах, конечно же. о шипучистых твоих глазёнках, кенни. в груди что-то перекатывается, шуршит/ся. рёбра — вилы. зубное прорядье — огранённые минералокамни. оскал — ушиб. потравленный взгляд из-под белёсых ресниц — дрель, тихий шум. тебя заволакивает ставной осонностью, морфеем-морфином. мышцам холодно. принять бы миорелаксантов и мелатонина, проваляться в пространной облаве все сутки, зная, что то не спасёт. зябко потряхиваешься дерично-дёрно. разодетостью-размякшестью. — знаешь, крэйги, однажды ад обмёрз до костной ткани. однажды геенна огненная заморозилась, замёрзла к чертям во льдинах и минусе цельсия. там мы сошлись. за стеклом свёрнутой морозом воды, где покоенно сохраняли себя молекулы дистурбного кислорода в окаймах водорода, лился огонь. две противоходные стихии текли вечным двигателем. он наглотался неведомой дряни-пакости или что? потому что звучит именно так, как под кайфом. кенни говорит: — было бы классно помереть в твоих руках, испустив последний вздох. кенни жмурится, чешет руки по лучевым, говорит: — было бы классно быть вместе чаще, ограждаясь от всего мира. лишь мы вдвоём, одни, но вместе. ты и я. я и ты. кенни решает поднять свои сырые глаза, откипающие серостью и зеленью, говорит: — было бы классно целоваться с тобою до потери пульса. крэйг отмирает: — у тебя нездоровые заигрывания со смертью, парасуицидальные наклонения, — жмёт губу верхними зубинами. баритон похрипывает, заставляя второго мальчишку сладостно вслушиваться, выкусывая звуки, медленно млеть. забавно, милый, и это ему говоришь ты? ты, с изрезанною в мясо кожею? ты, в бинтах, тейпах, бактерицидных лейкопластырях, с баночками хлоргексидина биглюконата в рюкзаке, со шлифами лезвий в маленькой коробочке? охерительно смешно, такер, возьми наградительное печенье с полочки. маккормик знает, что в настоящем он нравится тебе таким, со всеми заёбами и пришибами, со всеми словами, мыслями, чувствами и телодвижениями. в последних кенни тянуч и лениво-слаблен, как льющаяся с ложки карамель. крэйг сравнивает с котом. по-новой — пошли как-нибудь валяться в сугробах, кидаться снежками и коптить в хмурое низкое небо. с меня яблочная газировка. ему на ебальник впору лепить распечатистый эмоджи вздолбанного вида. он высовывает язык в пирсе свежезалитая энергетиком чёрная кружка с принтом разевающего пастёнку скелета веяла нашиплением, охладом прижигала концы пальцев как сгорающая до фильтра сигаретка, изнаночно. полусонный голос крэйга хрипел и знакомо гнусавил. парнишка рядом гнусавость эту обожал без памяти. подле кружки покоились всперенные фольгою психостимуляторные блистеры. кусок предплечья из-под футболки оцвечивал синеющей амальдиновой гематомою. нежность разбухала как почки на голых ветвях с приходом ароматно-перечного марта. нежность начинала прибавлять в ярости своего наплывающего господства. лютиковая ядовитая живокость. почти аконит. руки экземные, глаза то антацидные, то ацидные. тыл ладоней изрыт крошечными струпьями, карен неотступчиво впихивает заживительные крема, сама аккуратно натирает эпидерму, заботится и злится. крэйг ввечную держит твои руки, держит их в своих, укрывая. едва видимо похмуривается, усиленно думая. он отпадно протектив, защищать тебя — словно месса, неписано доблестное дело. тебе не впервой катать в извилинах мысль-ассоциацию, встраивающую крэйга в одну ступень с интеллигенцией рыцарства. вот же бля вы коннектомны. такими речами шпалит стэнли, рдеющая и робеющая при присутствии кайлы в одном помещении, где-то неподалёку. ты всё раззадориваешь и выталкиваешь её к брофловски навстречу, но девчонка тычит тебе под рёбра, журит, намекая, что сам-то не выдаёшься решимостью в адрес своего незыблемого объекта симпатии. крэйг — созвездия. уносимые вдали, раззаражающиеся туманно-гелиевыми скоплениями в тысячах световых лет от млечного пути, где на одиноком космическом кремне-булыжнике влачишь свою нелёгкую экзистенцию плесневого вида ты. poor child. одиноко. сконвертируй-сконвергируй свои разрушные эмоции. патетично-гибло. всё погибло. покинь оссуарий-костницу. оставь останки. достаточно. вы с крэйгом — консонанс. ты знаешь, изначально видел. с л ы ш а л стреляй, кенни. "пли", — винтовочный встресочный выстрел-отстрел. команда задана и заалгоритмирована. перебей их всех, не дай к себе подойти. не дай же, блядское небо, себя задавить и переехать. не дозволь им вывернуть тебе кости, смолоть их трухою в электроблендере, отправив в оссуарий. держи ухо востро держи за спиною винтовку, во внутреннем кармане — перцовку и складной нож. привыкай целишься метко. такер спокоен как удав. (ариаднова) сосудовая нить — кагал разлива белковой крови. если прорвать артерию, взольётся рябиновая краснота. тебе нравятся фонтаны? — не понимаю, как тебе выдалось заманить меня к себе, — такер подпирает подбородок ладонями, вперевшись локтями в столешницу чужого письменного стола. он видит, как кенни огнисто ухмыляется. — магия, — подмигивает. и подключает к колонкам юэсби-передатчик. считанные секунды — по комнате волнами несётся-разносится pumped up kids, кавер от first to eleven; женский голос сличённый, уплотнённый, переливочный крэйг поднимает голову, трёт нос. волчьи глаза ищут лисьи кенни чисто обожает женщин. во всех смыслах; слушать их, читать их, смотреть на них/просто видеть в обыденности существования, разговаривать с ними, испытывать не только голый интерес, в превосходящем — платонический, человеческий. он гордо таскается со своим би-значком у всех на обзорке, не стесняясь, часто хмыкая на виду у кого угодно. и, конечно, в стэнли марш он души не чает, её позицию обгоняет лишь малышка карен маккормик, первая и единственная в кенневском сердце навсегда: за сестру он и умереть не прочь. он напевает: you better run, better run faster than my bullet. — насколько ты сегодня панк? у такера напыщно-серьёзное личико. кенни прыскает в кулак. господи.
тяжёлое дыхание, тяжёлый басовитый голос, тяжелеющий наливной взор из-под густых бровей. металловы плиты, цинковые зубы. выгрызают кремниевые словца по стащенному воздуху. болюче. сластно. павловское обусловливание; собачки, пускающие слюни на пропитание, тут и там. ты заводишь сей спектакль, ты приучаешь и ассоциируешь, сводя связкою концы, дабы свить в одно, объединить. неспециально, вообще-то. сам вплоть до последней черты не осознаёшь размаха хаотического и аврального ахуя, пока не вызреваешь, как крэйг-сука-такер расшибается об тебя. цепная собака? да ну нет же, х в а т и т. хуя с три этого малого кто цепью обовьёт и закуёт в намордник, хуя с три. он свободолюбивее тебя, кеннс. но повадки у него всё равно церберовские. пририсуй ещё две башки в отделе воображения. вместе потом уржётесь. или он зарядит тебе бетонным кулачищем в ебало, что тоже вполне сойдёт за ладное. лишь бы зубину не вырвал случайностью; коренного лишиться перспектива не радовала. не провались в котлован. ведь оное на раз плюнуть, когда ты трёшься возле такера, обрекая себя на гибельное и перерождаемое. воскресай и дохни, подыхай и реинкарнируй. взрой себе саморучно могилу, воспой свои грехи, свои слабости, сладострастия, просечки_проёбы. знакомство и сближение с _ним_ — это проёб или слабостное сладострастие? коммаскулируй и ничего не боись, милый, возьми себе за девиз, хха это нулевой цикл минорная нота. обрез. перелом. скат. наложите вето, что ли. обмойте смолами и фенолами, умойте в протоках освящённой водицы, куда подречно скидывают серебрянцы. монетный, ебись он, двор. ты конченный, кеннет. и оконченный, околоченный. в разрез оконный полувываленный. недо-разваленный. бллять. киловаттское напряжение ширит черченные границы. крошит-перекрашивает. в порошок голубо-серой глины. выбери свою лигу, ха-ха тысячи лун — в крошку, ассиметриями, ассимптотами, бито-витражно. гипердецибелы поющих горячих звёзд. эосфор — утренняя звезда. падший ангел, — эпитетом. можешь перезаписать кенни в телефонной книжке, крэйги вольтаж высок. опасен до гранности. подойдёшь? а если прижаться? пробьёт по кости электротоком и изжарит к чёртовым прародителям? киловатты пышут жаром. от кенни жаром ну просто блядски несёт. будто он объебался химвеществами. или кто из них двоих объёбан? оба? крэйг уже нихрена не сечёт. немота людей, безмолвность созвёзд, всё обволакивающе ты гипотонично содрогаешься у кенни анемично темнеет в глазах и сознании, поволокою затягивая узлы ; забавные переходы-пересечки. болеющие люди — то, что служит вечностью, вечности. учёба отходит на задний план, ты течёшь по жизни как в свободном натоке реки. — почему ты в таком виде? если карен не позаботится, более никто не удосужится? — глас крэйга звучит смурно-гневливо. взъяряется падко, кратким запалом, рьяной оторопью и сталью. оттого, что парится. оттого, что кенни, блять, маккормик его парит, волнует тяжестью на сердечной мышце, в прорёберье. течёт медью по несущим артериям. речиво-речково и хлопает пустоглазо так наивно-невинно, словно ничего не происшествовало. словно разъёбанные коленки под кроменью карих шорт, ало-фиольными выделениями на фоне желтиножемчужной кожи — ничего такого, обыденность в графике лишь подойдя ближе крэйг видит ссадины на округлом по форме лице. тысяча процентов — отцовьих ебаных рук дело. уголок маккормиковых сухих губ подёргивается тикозно. он нервно переминается на месте, но смотрит с вызовом, запаляюще, как собака вынюхивает крэйговы тёмные очи, спешит в них погрузиться. с какими целями — поди узнай. расспросишь, если осмелишься? — небось и не дезинфицировал? дурак, занесёшь херню в раны, — такер негромко, но недовольно цикает. шипит, хватает кенни за запястье и уводит за собою попятно. себе нехарактерно, но в своём репертуаре. кенни и не думал никогда противиться-стопориться. только не с крэйгом. кенни втайне любит-лелеет вспышками проявляемые высоким парнем шлейфы жаркой и неотварно-неотводимой инициативы. универсальность щипающа, игриста и интригующа. будто звездопад на перевале-переливе августа в осень. метеоритный дождь. далёкие-предалёкие разрывы гиперновых. не то чтобы ты креписто дивишься, осторожно следуя за такером, наблюдая несказанной счастливости действия и жесты озабоченности-беспокойности за твою тушку, но. это приятно. вкусно, классно, круто, прекрасно сердце за грудью дрожит, а дыхание замыкается, шибясь с синхрона, когда крэйг заводит его в учительский туалет, запирая за ними дверь и приставляя маккормика к керамике выступающей раковины задницей. ещё бы усадил, кенни бы тут же потерял сознание и способность произносить слова вслух, вывязывая их в здравомысленные предложения. такер тихонечко поводит своими большими ладонями по торсу парня, оправляя футболку. мажет сенью острых глаз по подбородку свысока и, секундою, по слегка прикрытым бледным векам. блондин сглатывает, глотку драит щепленой судорогою. шито-иглово а далее ты выбиваешься нахуй в тёмную материю космического войда, кривозно сцепляя челюсти, когда крэйг такер медленно спускается вниз, сгибаясь в коленных суставах, садясь на корточки, с удобством перехватывая одну из твоих коленных чаш, оглядывая возносный ущерб. глотает вязкую слюну неузнаваемо слышно в тишине узкого помещения, не оборачиваясь и не убирая цепнистых пальцев с пацанской кожи возле ссадин_гематом, тянет руку к собственному ранцу, роется в нём до тех пор, пока не удит всё необходимое: пластиковую бутылочку пергидроли, початую пачку картинковых пластырей [кенни мысленно пищит как чёртова полевая мышка], ватные диски в зип-пакетике. сосредоточившись на фактурных коленках, принимается за дело, хорошо чувствуя мурашки и сипло-резаное дыхание сверху. ты еле удерживаешься на месте, до белизны костяшек опорно хватаешься за белень олакированной раковины. вот блять бляять оба понимаете, что пахнет жареным и напряжённо-стянутым, желанным. вата смочена дезинфектором, у крэйга передрагивают длинные пальцы. докасания боязные, неровные, сбитые. ты следишь за тем, как дёргается его адамово яблоко. чуть сорвано поводишь коленом, — щиплет. крэйг проделывает всё молча, выдав раздолье звукам, рецепторике, телодвижениям и мыслям. он грубо распаковывает два лейкопластыря друг за другом с принтами мишек-зайчишек-цветочков, неряшно убирает залезающие в глаза игольно-угольные волосы, клеит защитки на повреждённые участки, закрывая розочки ссадин и сироп плесканных гематом. вздыхает, убирает вещи обратно в рюкзак, но не спешит подниматься. поднимает только голову, ищет кенниево лицо под наилучше просматриваемым обзорным углом. въезжает с разбега в румяные щёки, сжатые губы и неспокойный вид. а. подождите. какого хуя. алощёкий маккормик — изображение галерейное, очаровывающее. и с какого дьявола нужно обязательным ходом выглядеть так крышедробно? — посмотришь на меня? — тон скачет, предательственно. крэйг не отнимает пальцы от чужих коленей. (кожа взаимно согревается от трения в контакте). от циклоном развихряющихся по черепной мыслей-недоделков. — ты просишь? — кенни быстро возвращается к самообладанию, в немощи лишь выправить оттенок ебала и разбивочную дыхалочку. святая мать, чёрт. такер плавно кивает. маккормик со звуковою скоростью клинится в зрительный коннект по наклонной, улавливая и устанавливая связь. сладко. изумительно. под ложечкою немерно-отпарно сосёт — пиздец, — на мокром выдохе. кенни хочет потрясти башней туда-сюда как болванка на пружинке в салоне авто перед лобовым стеклом с косо выведенной улыбакою. — ебучий пиздец, — крэйг п.о.н.и.м.а.е.т и являет согласность, прижимая одну из ладоней к правому мальчишечьему колену. кенни упорно держит себя, чтобы припадочно не задрожать_не застонать_не заскулить_не ебануться с концами, выдав и отдав себя. — ты въезжаешь, кнопка. не вопрос. выкладка факта, двигающегося ва-банк, прорывающегося в пасть, развязывающего язык и юное откровение. _кнопка_, блять. к н о п к а. — мы можем поцеловаться, я не знаю? — дрожь-дрожь. мурашки-мурашки. искры-искры. как будто белое игристое шампанское вскрыли за трапезою, и оно сахарно-пряно дымит с кручёного гладкого горлышка. как будто они выбрались вдвоём разрезать точёными лезвиями лёд и попивать свежевареный, горячий глинтвейн с коричными палочками и апельсинными дольками, кутаясь в два стёганых пледа, жмясь друг к другу вплоть-вплотную. в ключе свиданки. первополученной, нервозной, тронутой и троганой, запаляющей/ся, дерзкой и неуклюжей в единоскрепное время. — я двинулся, извини, я– — помолчи. и крэйг поднимается с корточек. и крэйг движется, наклоняется к твоему ахуевающему лицу. и крэйг трогает царапины, крэйг оглаживает лицевые абрисы, вминается в тонкость губ с сочностью, с причмокиванием, с неодолимым восторгом колящих-колючих остроконечников фигурных звёзд под зажатыми веками, с цементированной наискось уверенностью. кисло, влажно, палисто-жарко, гулко-звоночно, судорожно. до заворота сознания в постылые мёртвые воды, в пучины, в пустоты, в жару такер лижется кошачьи в чужой левиафанов рот. бурно сплетает языки, вылизывая тебе полость ёбанной дистилляцией. до распыха шампанистых искр под зажатыми веками. томно. толкаясь в гладь титанового шарика, подцепляя его; ощущения крышервущие отрываясь, приплешивая руки врастопырь об твою грудь, крэйг клонит голову, протяженно выдыхая. блондинистая башка секунд сорок приводит себя в располовиненный порядок, круча глазами, нервно дёргая губою, сбавленно и надсадно дыша. рука вплетается в такерово воронье гнездо на макушке, поднимаясь ввысь, — тот ёжится, но не убирается из-под пальцев, что степенно бродят по прядям, расчёсывают, касаясь кожи головы. складка погладь-отъебись, вроде, работает, но такер не шлёт на три весёлых, что ободряет кенни. а т р а к ц и я. пока без репульсии. — что, и не пошутишь про минет в подворотне? — маккормик отпускает шуточку-минуточку с целью развеять-разрядить атмосферу, и кривоносно лыблется как идиотина, стреляя двигом подбородка указочно на расколенные коленочки в детских пластырях. крэйг дышит жарко, поднимает лицо — непроницаемый барьер с горящими углями-угольками около зрачков; ехидца. — я же не еблан, — фырчит обвеянной строгостью, приподнимает кончик губ справа. красивыйкрасивыйкрасивыйкрасивый им и положено облюбовываться [обдолбываться] где-нибудь в лувре. как можно существовать с востолько чумовенно-статным лицом? кенни выпадает, серьёзно. — верно. ты не еблан, такер, — кенни куцо смеётся. лучики, расползающиеся от уголков его глазниц, считаются крэйгом мерцательски чудными-чудесными. он пялится без утаиваний и маскирований. прямыми, чёрт возьми, рельсами-шпалами. — куда затесалось привычное "факер", маккормик? — соскользнуло с языка, первой мыслью подумал, что здесь и сейчас впишется твоя настоящая фамилия, — кенни ведёт пальчиковыми подушечками вниз по его вискам, зачёсывает недлинные локоны за уши, ведя с ними немую войну, ибо непослушные прядки-котятки всё равно выбиваются. крэйг тлеет и размягчается — мне нравится. — а? — когда обращаешься ко мне на факер, — он облизывает губной нераскрытый бутон, теснится длиннопало к кенниевым плечам. от них заходит ладонями за спину, трогает лопатки, струит к копчику по лордозу поясницы. — тебе единственному я разрешаю, кнопка. парня с опластыренными коленями кроет разбегливыми мурашками, сотрясает. чёртов крэйг. ну ебануться. это не тупо двойной ход конём, тут тянет на конкретный и полный вставленный шах, позади которого лихо маячит наступающий мат. или они оба друг друга кинули через прогиб? у обоих цейтнот, нет? времени на раздумья для следующего шага не снискивается, время утекает. вы не играете/сь. у тебя шахматная слепота, кеннет маккормик. ты несёшься на всей скорости к его губам. раскрыть, ворваться, изучить, ощупать, вылизать, осмаковать, попробовать, словить ебаную белочку, закатывая глаза от удовольствия. с крэйгом никаких хим-субстанций не вознадобится. тем знаменуешь обоюдное заступье за демаркационную линию, режущую шахматную доску пополам, как книгу. и он соглашается, блять, он соглашается, выходя к твоим белолицым пешкам подобно честивому рыцарю в помаранных латах, с которых местами спрыгивают редкие заполярные солнечные зайчики. — у меня кое-что есть для тебя. кулон с морской свинкой, окаймлённый формой сердца, выпуклый, расцветистый [и увесистый]. в реакцию на крэйгов подарок недавностью-наскоростью. — нормальный? — пацан легонько наклоняет голову. — хуйня вопрос, — крэйг радостно смеётся. — очень, кенни. спасибо. всё его лицо непривычно светло блестит. подобраться ближе — расстаться со здравым смыслом. подойти ближе — усилить тяжбу электричества до отметки недопустимо-опасного. подлиться ближе — сделать больно, повиснуть гантелями-гирями на рёберье. но кеннетовы тики слабеют рядом с крэйгом. пред-зимнее небо натянуто хлыщет.
кайла втискивает руку меж крэйговыми плечом и укутком шеи, шлёпая перекрещенными пальцами. парень не шатается, не морщится, смотрит косисто, нешироко зевает. девушка выдыхает, неся колыбельным напевом и рычащими сонорными: — я подойду к ней. без ломки. — что? — крэйг не осекается. крэйг молвит монотонисто, гнусавя даже на лаконичных словцах. — я подойду к стэнли марш в сей же момент. ого. ладно, неплохо. достойно похвалы и гордения, она решается, и решается твёрдолитно. такер полуулыбается растяжисто. — спеши, в таком случае, — смешка. межится на перекрытье губ. глаза подгорают искрением. — ты молодец, кайла. не сдаёшься. она усмехается с напряжной, но лелейно-цветной улыбкою, мажущей признательность, пока крэйг отхлопывает ей по плечу, нагоняя прибодрости, и остаётся на месте. подпирает своими плечами свод железных шкафчиков, глядит раслабленно из-подо лба. наблюдатель херов. участвовать и учреждать он не ценитель, ни разу не был. о чём сведует весь колледж. в кое-чём с развалочно-лисьим маккормиком они слипаются. девушка доходит до противоположной и диагонально удалённой части коридора вполсилы, укрепляя взмокшие ладони на рюкзачных лямках, смотря размыленно, жарко. посмеивающаяся марш в сфере зрения — нимбоносна. влюблённый мозг запыхается, даёт сбои в программах. но отступать некогда, хватит болтаться в недосказанностях совлечения, — такие действия нерелевантны. глупы. кенни замечает движущуюся брофловски куда ранее девчушки сбоку, не выдавая своего знания проникновенных сизо-иззеленных радужек. придурковатый вид не проскальзывает. — кхм, привет, стэнли и кенни, — беглостно, запаренно и с оповещающим кашлем. улыбается она неряшно, но беззастенчиво стэн примыкает, она останавливается полузадушливо. хрипит не своим голосом, стыдливо прибирая смоляные нечёсаные пряди за уши, — от вызаряженных до пределья нервов. парень свистяще хмыкает, переглядывается с недалеко омостившимся такером. когда последний внимает кенниевым щурым глазкам-пуговкам, маккормик смело подмигивает, жадно усматривая, как крэйг знаемым манёвром фыркает как насупленный ёж. судорога пробирает нижнюю челюсть нервяным сводом, будто кенни глюкает. крэйг видит всё. слизывает вровень той жадности, что первым из них явил именно блондинистый придураст. — кайла, — решительно произносит стэнли на низких тонах. ей посильно тяжнуться даже с басовитым крэйгом такером, если честно. брофловски сейчас серьёзно так слетит в кювет, потеряв равновесие и связь нитьевовидного мышления, заслюнявив ворот рубашки. она без ума — йо, брофловски. свистнешь её? мне бы в библиотеку забежать, книжку вернуть надо, а то просрочу, — и кенни поспешно ретируется, звякая связками брелоков, бусин, металла и других аксессуаров. салютует двумя пальцами, непримечательно кивая крэйгу. девчонки не успевают и попрощаться, как остаются наедине. кайла сводит руки, заминает пальцы, хрустит костьми как рыхлым подморозным снегом. выглядит она уверенно, впротивовес раскумаренно-противоречным чувственным купелям на рёбрах. марш звучно дышит. галдёж за их спинами как в отрыве, где-то далеко, в недосягаемости. учащиеся издают мириадность фонем. — можем поговорить? не здесь. стэнли соглашается, с силою отрывает ноги от пола и движется по следам девушки ниже, лавируя в рядах просеянных всюду студентов. она всматривается цепочно-цепливо в витиеватые алокрасильные лохмы, втягивающие в омут непроизвольностью, привлечением кайла несдержимо красива, у стэн болит сердечная мышца, надливающаяся перекачиваемой кровью. — не думаю, что я выдержу ещё хоть сколько-нибудь, посматривая на тебя вдалеке, — когда они останавливаются, делая передышку и собираясь с разобщёнными мыслями, рыжая начинает, мягким плавом металла, вполголоса. стэнли растерянно заваливается на её волну с неизяществом, отвечая практически шёпотом. лазорь-лазуриты загораются к малахитам, и это, как минимум, извесело-любопытно. потому что крутиться с безобидными подколами и полуфлиртующим наклонением задолбывает знатно. бессловесно втыкать друг в друга палящими-стрельбенными электроразрядами — тоже. девушки обосновываются на захолустном цоколе, как и полагается, находя это место лучше всего удалённым и атмосферным, располагающим к конфессии. назубок зная, что здесь слоняются лишь редкие души, вмещая в данный список и их друзей. — вот незадача, — стэн заулыбается в нежности, исстекаясь. присущая ей грубость слегка вминается. пальцы мелко дрожат, пока спина накрывается мурашками кожи. — ты меня очаровываешь свойственной одной тебе яростной напорностью. любого поставишь на место. марш дышит с придыханием, говорит так томно, что можно словить эйфорию без всякой сложности. а кайла розовеет ушами и щеками, разжимая влажные губы. ей же не послышалось? она не спит наяву? — что ты имеешь ввиду? — лёгкий наклон головы, тревожно-возбуждённая хрипота. рыже-алые завитки как попрыгунчики, подпрыгивают эластично, маслянисто светят переливами. — я влюблена в тебя, — заминка и поиск реакции. — уже давно. отчего и флиртовала, и бегала по кругу, и засыпала тебя шутейками, лишь бы произвести впечатление. лишь бы ты посмотрела на меня. брофловски судорожно вдыхает. бравится, впирает яркий, против воли слезящийся взгляд в мерклый визави. стэнли пялит на неё во весь радиус с нервичной улыбью. — не шутишь? я догадывалась, конечно. это взаимно. ты будешь моей девушкой? — она не управляет интонацией, что фальцетно вскакивает. сляпывает всё в одно, проговаривая сладким и апоплексичным залпом. как на духу ты видишь, как её щёки пуще обливаются краскою. от нервозности, предвкушения, душного пыльного воздуха, близости с тою, кого жаждет до необратимости. тебя, стэнли. — как я могу отказаться, когда самая охренительная девчонка в этом дьявольском здании признаётся мне в ответной симпатии? марш порывается вперёд, захапывая кайлу к причалу своих длинных рук, нацепко и с любовью, увивая чужую талию. брофловски немного поламывает, губная линия дрожит, светлые ресницы трепещут. она, медля как в трансе, опускает запотевшие ладони на стянутые гранитом плечи стэн, что понемногу отпускает в расслабе. объятия напитываются теплом, нужностью, около-детским восхищением. и рыжая облегчённо хихикает в стэнлиеву жаркую шею, запаляя её кожу мурашками, влагою оборванного дыхания. — я невероятно счастлива, — кайла извещает. стэн усиляет хватку, теснится ещё ближе, шелестит глубоким тембром: — я тоже. мне.., — она обдумывает несколько секундных заворотов. — можно коснуться твоих волос? — думала, ты спросишь, можем ли мы уже поцеловаться, — брофловски шутливо закатывает глаза, мерно отлипая от разгорячённого тела ростом повыше. их разделяет сантиметров десять. — и это тоже, — стэнли невдуплённо моргает, плывёт в улыбках и закруженной вальсом искренности. — да ну? — окрест зрачков чертовки хаотично двигаются задоринки враспляс. у кайлы тембр шёлковый, плетёный тутовым шелкопрядом, но нарушаемый помехами альт-тенорности ( правда, кенни не переплюнуть никому ). вдвоём в оглашении они рисуют каденцию, гармонично соисплетаясь. стэн с лёгкою невесью пускает обе руки под салатовую ушанку в распушно-густые волосы кайли, льнёт к ней, тянет на себя, едва не опрокидывая, хватко кусает полные губы, утягивая в долгожданный жадный поцелуй. кусачий и по-настоящему вкусный где-то на фонах поздними моментами один кеннет маккормик победоносно возносит ручища к небу, заваливаясь на нахмуренного крэйга такера, что спрятывает маленькую ухмылку-ухмылочку, крепкими ладонями поддерживая тело осчастливленного парня. у них получилось, слава небесам.
— знаешь, ты гундишь так, словно болен муковисцидозом. отпрянув непредвиденно, крэйг хмурит черниловые брови, отшагивает. кулуарный гвалт скрипами раздаётся в ушных проходах, вокруг мельтешат чужие дурацкие макушки, неповоротливые плечи. крэйгу нихуя не нравится, у крэйга траблы с коммуникацией, социализацией и прочим, что кончается на "-ция". и крэйг крепко грезит поскорее вальнуть на очно-заочное, если уж заочку точно ему никак не выдадут, по ряду резонов. — наследственность и индивидуальность. что тебе понадобилось от меня, кормик? кенни поднимает свои блонди-брови — не думал, что ты из тех, кто будет корёжить чужое имя, — он тянет задумисто. — моё коверкают с четвёртого класса, — ты жмёшь плечевым каскадом. недружелюбно. обычно, статно-статично. — я не впервой, ты не замечал? — к слову пришлось только сейчас, до этого я как-то не выделял, — задумчивый увод взгляда. — ты домой? всё так казуально и превесело. крэйг поднимает свои классные брови. кенни так и шварит ляпнуть что-то на подбор, — оу, а я наслышан, что тебя, вроде бы, влекут парни с блондинистыми бошками и некоей ебанутостью, я очень классно влетаю в оба пункта с разбега, можем мы походить со взявшимися ручками как парочка воркующих голубков? но держит себя за шкирку и, блять, ширинку, отодвигается, встрясывая нерадивую башню со светлой копною птичьего гнёздышка. ах пиздец. крэйг такер, ну я же уже заметил, как ты пузыришь на меня не первую недельную прорядину, попёрли на свиданку. я принесу ментоловые конфетки — да. до завтра. — ага. фактически, кенни обладает не настолько подразвязным и разгильдяйным характером, коев ему любят приписывать на поверхности кто попало. а кенни в руки к кому попало не даётся и не давался. он обладает протестанством. оппозиционерство присуще и такеру кенни дёргает, по меньшей мере, некрасиво. кенни дёргает, объективно судя, уродливо. словно он зомбированный-заражённый, одержимый или наркозависимый на стадии отката в мефедроновой-метадоновой ломке. и если повальное большинство его неконтролируемые тики_приступы топорщили раздражением, непринятием и отбликовкою ломаного недовольствования, то крэйг тащился как скотина. не в каком-либо романтизированном контексте; он, в принципе, покоил в разуме вполовину лояльность, не свешивающуюся в минусы. другая доля трепыхала, рвалась навстречу затюканной пташкою. другая доля отвечала за то, что крэйг находил интересным строгому-струганному взору. и кенни острился выделенью внимания, кенни влёк, кенни зацикливал. его бы сберечь, припрятать себе в нагрудный кармашек к монеткам, вечнокончающейся жвачке, инею и механическому карандашу. оттепельно с ним обниматься, заворачиваясь в тканевые слоины. объять. оттеснить. приблизить. мёртвые цветы. цветут. умирая чульо стягивается за подвязку набок, падает на незастланную кровать-полуторку. плечи — осиный рой. кто бы, блять, вообще вызнал, как крэйг охренительно ненавидит зудное заживление ран, шакалящее жаркою чесотней, стяжением [нервов] изрезной эпидермы, коллагенацией. эмалированные пещрёные утяжки порезов перевязываются при оттяжке кожи, будто готовы разойтись с невидимых швов. ты поводишь языком по верхнему зубному ряду, слюбовывая одурелые мысли на задворины. нет ничего хорошего в том, что они тебя отъедают поунционно, попланово и с ветхозаветно-ветхозапретною жадностью, источая зловонную прель, ехидну, желчь а холод ползёт по щекам и межфалангье. грёбаные осадки. [ из флуоресцентных фигурных звёздочек, занимающих площадь стен и навесного потолка. ] крэйг прикрывает словно смолою упитанные веки с подрагивающими тяжёлыми ресницами. дышит поверхностно в жалких пробах ни о чём не думать, завалить клятый мозг. его неминуемо тошнотворит. он скуден на эмоции. ведь так и не подобрал верных путей выражать их приемлемо. они прохлябно-прогнилые. самоненависть неизлечима. разве тебе не рассказывали? лицо его заснежено. засветлено. небо низинное, почти угрожающее заволокою синюшно-никелевых туч. конечности немеют, космос утробно поёт супервойдами в окне овертона. кенни разбивает себя в миоглобуляры и кровавые фасции об такерово забрежное молчание. его равнодушие умеет убивать, но что случается, когда оно видоизменяется, превращая себя в неравнодушие? когда оно переламывается как костнопозвонковые отделы, когда скрипит под вопящими колёсами и бензиновой гарью, когда чертыхается, вваливается в располое пространство, поедая себя сдуру, прокалывая шпагами, иглится и смертельножеланно смеётся как новорождённая гелиевая звезда. как непорочное дитя в люльке. глаза у кенни пуговичные. оттекают в пережухлую зелень, в гнильестный виридон. а кожа желтит, струпьится, шершавая и тонколистная, воспаляющаяся. крэйг знает; сердце у пацана тоже воспалённое до отбура-отказа. это падение с фаталической высоты эмпайр-стейт-билдинга ; 102 этажа, манхэттен, пятая авеню. неотбежно-неотторгаемое. звёздовскольное. всперяющее артериальные акватории как пачки с орешками. за извилинами свербит. там ёршатся химерные мокрицы. материальные они елозят по замутызганным углам общественного обоссанного сортира напарно с аскаридами и тараканами. настоящее волшебство матушки природы, живорожденное, влепленное в круговороты дерьма. крутящееся как грызун в металлической тесной клетке до напрочь уёбленного в ничто дыхания, до ссаднящих ужащихся лёгких, воющих харчками багряной жидкости. колесо вертится-вертится, у хомячка сдаёт надбивающееся сердечко. тускло-розовые разводы кеннетовой ауры оставляют послевкусие. такер жмурится до электроимпульсов под глазами, до захода солнца в сознании, до ската в около-небытие и подожжение ёбнутых мыслей о поганом маккормике. кисло. плешно. кенни — женьшень. триптофан. зверобой. \ захаживающая любезно кайла враз напоминает о пилюлях, понуждая под свойской строгостью запивать их [ — не ебучим остылым кофе, идиот, ты абсолютом воду не пьёшь? ] у неё на виду, проверяя и помечая ярыми галками на огарищах сознания. ворчит, чуть ли не отвешивает пинок под зад, обзывает несобранным дебилом. крэйг факерит без энтузиазма. белёные коробочки от психотропных режут по сетчаткам, он спихивает их подальше за залежи книг, от греха подальше, страшась заработать скорую мигрень в наливке пёстрого раздражения. брофловски со сложенными на груди в клетчатой рубашке руками — аллюр ебаный, надзирательница с оголтелыми глазищами адской собаки. классно, точно двухглавый орф в рыжизне неумирающего огня. — будешь чипсы? — вздёрнутая мазученая бровь на приподнятые ржаво-алые, глаза колючие у обоих. кто кого, да? у них же за роговицами проклятые лазеры, метафорически. — поприветствуй гастрит своего желудка, — она – ходячее напоминание в сиренами раскипающих индикаторах, ни о чём не даст забыть, з а б ы т ь с я. — прими антациды, дурак. такер плавно кивает, обжидает. брофловски не топчется, распускает руки, светлеет адовопсиным взглядом, интересуется за вкусовой наполнитель и плюхается в такерову кровать к изголовью, рядышком. — ладно хоть пачка некрупная, тебе свезло, по жопе не получишь, — девушка прибирает вездесущие кудри маленькими пальцами и слиняемыми с запястий резинками, фыркает куда-то в себя. крэйг шумит, вскрывая упаковку. зелёный лук. — ага, мам. — пошёл нахуй. обмен средними пальчонками — ровно как в семейке, с сестрою, под шумок шлющих друг друга ко всем демонам матери с отцом. идиллические заповеди этого дома, такеровы невыменные традиции. брешью и злобою цветочное пиво идёт разливом по милопринтованным поколотым кружкам. сигаретки — на десерт. в лёгких зола, по мыслям — мазут и торф. отчего-то и зачем-то ты вспоминаешь мазки стрекозных словец из-под распущенного пера бродского в пошарпанном сборнике. белыекрасныесиние ночи. полярные. закалибруй звёзды-звёздочки, окрась металлосталью, дюралью, цирконием. насморк начинает покрапывать. в подглазьях крэйга зимним сном посапывают полярные медведи..
аргумент: тебе похуй. на многое. но не некоторых людей. ух, крэйг, чванливый ты дублан. кенни всегда загадочно заулыбливается. а ты чувствуешь себя.. атакованным. ёбанные польские кинофильмы выхаживаются видеодорожками по гостинничному телеку под пустое немолвие; папаша позабыл за собою вырубить. это отсосно. ты заваливаешься спиною и пластаешься звездою на тришиной взвороченной кровати под её возмущения и средние пальцы, летящие тебе в хлебальник, поглядывая на вывеску таблицы менделеева, приштопоренную как плакатом. сестрёнка любит химию. крэйг её не переносит, больше ликования видя в [астро-]физике. ебучие таблетки пропускаются вторые сутки, ты ощущаешь заводную муть в тягуче-тянучей голове, заваренной вольфрамом и рубидием [ да, спасибо пропечатной табличке ]. что ему там выписали? сертралин? до него был ебейший прозак, изворачивающий блевотою, расхуячивающий углы. останки стеаратных пилюль до сих пор упокаиваются в зип-пакетике (как наркота, ей-богу) за улежнями комнатного мусорного барахла. крэйг и сам ныне ощущает себя мусорным баком. туннелем дерьма. бес\печные мозги ушатывает только так к девяти вечера, когда у нормальных людей ужин уже помянен и пройден, такер принуждает себя что-нибудь приготовить, спускаясь вниз и цепляя тришу с пола её же обиталища для нехарактерной помощи-подсобки в нарезке салата. та жмёт губами, стрясывает с плеч наваждение и резчано кивает, идя по следам, хотя вначале и препирается в желании повесить готовку целиком на братову шею. для проформы. родителей обыкновенно нет; у матери ночная смена, отец пропадает с собутыльниками в дальнем баре, и сиблинги счастливы остаться вдвоём, не считая крэйговой страйпи. они и доселе выносили на свет обсуждение дальнейшей судьбы, с умом заключив, что было бы не так уж скверно съехать в арендуемую маленькую квартирку вместе, продолжая учёбу и жизнь. экономия, логика и комфорт, фактически, росли-то бок о бок, одной крови. натурально одной: третьей положительной. хотя, триша съехалась бы и с карен, будь хотя бы одна из них совершеннолетней. неровнорубленые кусатины индеечного филе неравномерно подгорают, высоким процентом высокой вероятности-жданности. руби катит глазные яблоки со слипшимися ресницами, давит зевок. тычет тебе под лопатку, казится на косяк, но молча жует недовольство. сама бы спалила тоже, забывшись и выпав в зарубину-зазубрину субпространства фантомностью дереализации нежёсткой стадии, если на оные её в принципе можно разделять-разделивать. ты зеваешь тоже, зеркальные нейроны не спят, не задавляются. деревянная лопаточка безмерно помешивает мясные ломтишки, левою ладонью наливаешь побольше чайной водицы. сестра за спинным фасадом заправляет салат подсолнечным маслом, скрипит скручиваемою крышечкой. безынтересно спрашивает: — на гарнир чё? крэйг припоминает, вскидывая: — со вчера оставался рис. если не скис, будет круто. варить что-то иное не жаждается. триша мычит в согласии. постсумрачные мысли-черви не отлегают, пришпандориваются к стенкам среднего и префронтального мозга сильнее. как наросты. приедчиво-приедистые и, наверное, в е ч н ы е. временной вал отдвигает за полночь, ты продолжаешь нецелево-соскатно пролёживать матрац, под которым охранно свалены в кучи изорванные с блокнота отжелтевшие листёнки, о коих знают исключенно черви твоих мозгов и ирреальной души. не задуши себя, крэйги, не задуши зловонью чумнобубонных свалочных грызунов. морским свинкам такера там делать нечего. граны изморози сострекотают в артикуляции. изморозь стелет собою кожные покровы, такер выглядит болезненно-бледно, словно пожизненной анемией болеет он, а не кеннет, душечка такая. но гипотензия уступать и не думала, вы же зазнакомились с ним однажды именно в дрянном медкабинете, очень лирично. а потом, во сближении, в метасингулярии, ты стал приносить ему детские гематогенки. маккормик мял во внутренних подшитых карманах парки ебучие сластючки, ментоловые леденцы, шоколадные конфетки. кенни спасал тебя, ты спасал кенни. взаимовыгода, взаимокомфорт, обоюдовоострый клинок сечения распластывающейся чувствуемости накалимого ужаса: падение с высотки в пучину влюблённости так близкоручно [и близоруко], так преходяще и мозгобито. молнией напробив. золотыми-серебряными зарницами, прорезающими и пронзающими нестерильную вату плакучих туч. скрежет окна выпинывает из волокон многодуманья. ничему не дивишься, когда лицезрению предстаёт вихрастая узнанная голова. за нею разрисовывается течь лисьей улыбки. — богом клянусь, кнопка. ты хера у меня забыл? ну да, богом. нихуя не клянёшься ты, миленький-маленький атеистишка. кенни уж тристапроцентийно ведает, у него же партбилет на вход в твоё пространство, и это выглядит немногим наварно-заврато, неузнаваемо, нестерпимо-неумятно. это выглядит пидорковато, вывел бы своим достопочтением какой-нибудь эрик картман, к примерочке. а крэйгу такеру срать: он открытый гей. кеннет маккормик таскает крупный значок с бисексуальным флагом, ему-то что? — тебя и забыл. навёрстываю, — смешки-смешинки. но крэйгу отлично видно, кенни скован. — паршивое время, да? он приземляется близ тебя лёгкопаро. непринуждённо. не заполучая ответа, вспарийно надвигается, без тени сомнения и дрянного робения. — куда ты запропастился? — тоналия нежная до заграни ночного кошмара. такер прикидывает радиусность нахватывающего пиздеца, обрушаемого каскадами на его обескровленное ебало. пиздеца нагрядывающего, сносящего голову как кавалькадой кобыл, как гильотинною сталью. — хреновило. монохромие, едва ли хромированные органы чувств. тебе не по себе. резкий сход_пропуск таблеток с эффектажом в пристроенность трансмиттеров&ферментов навряд ли должает привести к чему-то нормальному, ты же понимаешь, детка, тебе следует понимать. зрительные рецепторы вскалывает, намученно заволакивает предбредом, дистонией нервной системы. вегетативной, изваливающейся в нехилый отстой. симпатика, тем временем, шкалится заревно-рёвно в снижении оборотов заместо привычной накручиваемости шарниров, шарад, саморезов. и кручёных петель из ворсистого мулине. симпатика в упадке, тебя не тошнит, тебе не поджимает кишки в разувязке, твои конечности не сокращаются разволностью судорог, дрожи. в отличие от кенни искожно не восходит тремор. кровавый сплэш разливает вены. ты свешиваешься с кровати, перегоняя кровь к мозгу приплывами. разнопринтный-разноцветный флис кенниевой футболки-разлетайки нависает вместе с его корпусом и рябит в глазах небожно, изощрённо. крэйгова голова возгорается как под бензином, высоким октаном. это /п о ч т и/ синдром сикстинской капеллы, ты в ватикане и теряешь башку, теряешь сознание от передавки основной артериальной циркуляции, от эмболии. вау. мои аплодисменты, великолепие нового вознесения. верните парню голову на место, эй. половинную синкопальность раздирает тот же, кто её народил, содвинув тебя во тьму. в неспокойных ладошках кенни встряхивается стекло с бургундией. чёрный пино-нуар, резковатого запашка. спиртное вдаёт в респирацию, притушая антисептийную отдушливость натрия хлорида. носогородку дерёт. ощущения на кончиках пальцев задраенные-запаенные, иссушенные. дрожь наконец подбирается отсоединённость забутыленного-бутилированного сознания откачивается на круги своя. продирая зримость, ты вгоняешься в расхмуренного и оживлённо-волнительного кенни. (не кошмарь его, крэйги. да не сможешь ты, явно видно. ты же по уши.) — блять, вспугал, — маккормик выдыхает протяжённо. — ты в порядке? реально хреновит, как я вижу. трогает за плечи, устраивает с удобством в постели полулёжа. подносит к посушным губёнкам стакан живительной проточной и белый овал узнаваемой антидепрессантной таблетки. холодно — где ты всё это достал? — обретая способность говорить, крэйг трёт лицо и избегает настроя зрительного контакта. кенни мило улыбается. кенни не отводит своих увязных рук. кенни глотает с бутылки спирт и морщится, высовывая язык в отвращении как псина. — триша, скажи ей потом спасибо. не будь говноедом. такер медленно узит глазницы, осчитывая поданную информацию. в лунном свете рассматривает кенниеву фигуру, его маленькие ладони, курносость, выцветные веснушки. дыхание становится грузным, крэйг не находит точку опоры — ещё я в курсе, что ты валяешь балду с таблетками. эй, для протокола, ты же не собирался закинуть депресс-блокаторы в канализационный смыв? — нет, он не звучит предосудительски. он звучит бережно. и тепло. крэйгу тепло благодаря кенни-чёрт его-кормику. когда ты выбрасываешь в затянутый тучами воздух коронный средний, кеннет с шальной ухмылкою в пол ебала подтягивает свои несуразные ручища и мягко обхватывает этот самый палец, не встречая ворчащих препятствий, сгибает его к остальным в ряде. такер, сам того не понимая, млеет против воли, выпученно-глупо хлопая ресницами на происшедшее. умора, вы поглядите. кенни до охуевания и любования наглый паршивец. как здесь не влюбиться по самую глотку? ёбанным интегралом, возводью. — не бойся, — заверяющей трушёностью, клацая творожью дентальной эмали, вылизывая внутренние стенки рта. — ещё не скатало крышу до такой отмерки, я догоняю, что без этих пилюль придётся некруто. да и серотониновый синдром на фоне резкой отмены сносить не жажду. химера тонкой полуулыбки ложится на губы, зеркалится маккормиком с неизвержимой скоростью и страстью. трусишь ли ты? весьма. с приходом парня-серафима стало наносимо-реалистично боязно. за то, что он поднимется обратно на небесные взводы без оглядки и пояснения, без прощания, без любви. он уйдёт. расщепитсяангельской п ы л ь ю.
естественным ходом, крэйгу, блять, _страшно_ парень заглядывается на кенниево шероховатистое лицо; близко-близоственно. близоруко смечает, оптически жадно слизывает оцветалые веснушки, тонкие рубцы, воспаление прыщей — цефеидами. комедоны в зоне т, половинчатой посыпностью по щекам и подбородку. неровный тон кожи. местами широкие поры. быстрокраснеющие от перепада температур щёки, заливающиеся джемом, от быстрой ходьбы, бега, любого кардио-движения и какой-нибудь нагрузки. изъяны, по мнению масс-медиа и канонов-стандартов общественного взгляда; шедевральное рисование и ваяние природою, максимум красоты — на взор крэйга такера. — пойдёшь ко мне? кенни смотрит долго и неотставуче. подползает, вплюхивается в крэйговы объятия как в воду с трамплина. с большим желанием. крэйг сам тянется к маккормику, вслепую нащупывает облизанные губы поцелуями. щупает за торс, плотно прилегая, растягивая многоцветную футболку, сбрасывая тяжёлую парку. пыльные ботинки были сброшены ещё в самом начале. вы сплетаетесь конечностями. и это не мерзко, это не равнодушно как может быть с кем-либо ещё: это кенни. — нравишься, пиздец нравишься, — он воркует и тормошит твои волосы, ведёт пальцами от темени ко лбу, от переносицы по носовой спинке, к надгубной впадинке, брежно-бережно врываясь указательным в щербину рта. проходится по ребристому нёбу, скользит по языку, мокро и тепло, согревающе. крэйг едва не закатывает глаза в удовольствии, когда кенни намеренно протирается пахом о пах, вжимаясь всем телом и жарко выдыхая куда-то в нижнюю часть лица полубоком. блядство минувшая хладь сбегает как небывалая, такера заволачивает в пожары ада. сладострастно. атрактивным притяжением. маккормик всем видом выдаёт бесовство и пышущую-полыхающую искренность, лижет в губы, обцеловывает щёки и перекатывается, с силою утягивая твоё до сих пор ослаблое тело. подминается под тебя, ты помогаешь ему, передвигаясь, переставляя нескладные ноги, с тихим стоном седлая его красивые бёдра, жаль что сокрытые ненужной тканью, но ведь ещё рано и текущее действо ведёт к другому, будучи интимным не совсем на материально-физичном уровне. сгибаешься в лордозе поясницы, ниже к парню, отдавая доступ к беломолочной коже. расставляешь руки по обе стороны от его плеч. чуть ли не скуляще взвывая, когда влажный язык скользким хладом толкается в нагретую плоть. поцелуй за поцелуем, вереницами, нешибкие прикусы приходятся лихорадкою, разводом бушующих волн. вы ещё долго целуетесь взасос, облизываясь и окусываясь, обмениваясь слюною, трогая друг друга за бока, волосы, плечи, грудные клетки, руки, щёки, бёдра. за всё опластанное по постели в разуверчистой доступности, пришедшей к согласованности открытости. за всё, до чего дотягиваются конечности и рты. кенни волнующе заливается румянцем. крэйг волнительно выдыхает, дыша поверхностно, цепко сдавливая парня за талию, целуя в ирисковые веснушки — такой красивый, — выдох. — безупречный. он смущается тёрпче, пока ты ёрзаешь на вожделенных ляжках, запускает ладони под твою футболку и гладит-гладит-гладит. крэйг поджимает губы. впивается в разболтанные простыни, когда перед оптикой тусклеет. смотрит сверху вниз, выостряя зрение, на чужие бёдра, торс, предплечья, зацелованную собою же шею. смотрит глаза в глаза — пылающе, ледовалом. любовным и яростно-нежным кенни пялится в ответ, касается исшрамированных предплечий под такерово дёрганье. маккормика тоже хватает невритными судорогами, его челюсть ведёт, кисти выламывает. крэйг выглядит самую малость уязвлённо. рвётся спрятаться, но не вырывается: кенни не держит его против воли, кенни кошмарно деликатен. он опускается на рубцы зализанными эустомными губами — я так пиздецово благодарен за твои шаги вперёд и какое-никакое доверие, милашка, — улыбается мягко, кончиками губ. в эти кончики ты стремишься его вцеловать. он продолжает улыбку в поцелуй отстраняешься. — как ты меня сейчас окличил? — неостро усмехаешься. — как необходимо. кенни переводит взор на нидерландско-шведские крикет на прикроватной тумбочке. своя и чужая. синяя и жёлтая. винстон и лаки страйк. волчий факер и лисий кормик. милашка и кнопка. вьюношный смех износится гиперкровью плакучих звёздных гигантов.