Пастор теряла последнее — веру в бога.
***
Барбара стоит перед статуей женщины под вуалью, держащей в руках пиалу с поломанным огнём. По потемневшему от пыли чистому мрамору стекают капли дождя, разбиваясь о её колени и падая дальше. Ранее она восхищалась ей. Даже было смешно, в какой-то степени, что с того момента, как город стал терять в силе, огонь, находившийся в её руках, потрескался и постепенно рассыпался, как бы не старались что-то сделать оставшиеся сёстры. С того момента в городе многое изменилось. В том же храме обвалилась крыша в нескольких местах, в том числе и в деамбулаторие, но некоторые витражи, к удивлению, остались неизменными. Стрельчатые арки, складки одеяний, подножия престолов, фрагменты ликов, благоговейно сложенные ладони, летящие ангелы и обрывки надписей… Ранее Барбаре казалось, что они несут какой-никакой смысл, но теперь будет ли это иметь хоть какой-то вес? — Нравится весталка? — сзади раздаётся знакомый голос, на который Пегг моментально реагирует, отшатываясь. — Скульптуру доставили из Фонтейна за пару недель до войны, но вы так и не прислушались к правилам хранения, я так посмотрю. Скульптор хорошо постарался для вас, но всё же тонкое искусство и требует такого же тонкого ухода… — Альберих, что ты тут делаешь?! — девушка повышает голос, хмурясь. Она постепенно отходит назад, скользя мокрой рукой по краю ледяного мрамора. — Разве сестра не должна помогать заблудшим душам? — мужчина чуть смеётся в ответ, опираясь о стену собора, что всё ещё сохранила над собой кров, дабы не намокать. — На что ты рассчитываешь? Ты предал народ, ты предал город, ты предал даже своё прошлое! — У меня его здесь не было. — янтарь глаза блеснул, вновь скрываясь в темноте склеры и прикрываемый веком. Его выражение лица полностью поменялось с того момента, как он ушёл из города. Голос был такой же острый и обжигающий холодом, как и его лёд. Теперь на его лице не было той повязки, а локоны, прикрывающие уродливый шрам, уходили за ухо. Правый глаз был золотым в радужке, лишь зрачок оставался таким же белым, словно слепым. — Тогда зачем ты вернулся? Зачем вы вообще развязали эту войну?! — девушка срывается. Её крик почти перебивает шум ливня, что резал руки и обжигал щёки. — Бездна добилась своего. Чтобы создать идеальный мир, надо уничтожить народ, что подпитывает силу бесполезных божеств и Селестии. Благодаря Фатуи вас получилось раздробить. Жаль, что аплодисменты они услышат уже после падения. Глаза девушки расширяются от шока, она словно сжимается на глазах, отрицательно мотая головой. Её начинает потрясывать не только от безумного холода, расползающегося от Кэйи, но и от потрясения. В глазах плывёт, а силы, что были и так истощены из-за постоянного использования глаза бога, постепенно уходят, заставляя Барбару опуститься на колени, садясь на ледяной мокрый пол. «Отец знал? Так почему же не рассказал? В чём тогда смысл борьбы? Зачем тогда жить? Он погубил даже собственного брата, а за принцем мела всё ещё ведётся охота… Но ведь тогда ничто не имеет смысла…» — мысли путались, пока сознание девушки начинало постепенно покидать её. Из состояния шока выводит холодное лезвие, что задевает щёку и ломает весталку под вуалью. Её голова падает на поржавевший от времени мрамор с оглушающим звуком. Кажется, её губы всё так же улыбаются, но теперь уже несколько печально. Она открывает свой лик небу, а в её лоб вонзается клинок, позволяя трещинам разрастись, после доставания меча, разрушить произведение искусства. Побледневший от времени, проведённого в бездне, Кэйа не убирает клинок. Аккуратные руки, испещрённые шрамами, крепко держат рукоять. — Духовный суд не смеет более властвовать над нами. Так пусть сгорят и приспешники, воспевающие его.