умки на оазисах

Саша говорит: — Я тебе позвоню. Не звонит он долго — две недели. Точнее, может казаться, что не такой уж это и большой срок, но для Кати, которая ждёт звонка каждую секунду, на работе и дома, на жаркой улице и в прохладном торговом центре, и этот срок кажется огромной вечностью. Она никогда не решается позвонить сама. Знает, что Саша не любит инициативу. Когда он говорит «я тебе позвоню», он чётко обозначает — я позвоню, не нужно лишних телодвижений. Катя ждёт. Почему она это делает? Почему добровольно соглашается жить в вечном режиме ожидания, напоминая вечно сжатую пружину и скомканную чужой безжалостной рукой бумажку, которую уже невозможно разгладить начисто? Она сама не знает. К Саше тянет — он своей холодностью, чопорностью и некоторой весомостью приводит всё Катино существо в восторг. Когда он всё-таки находит на неё время, когда звонит, и чёрные буквы на белоснежном экране смартфона складываются в заветные четыре буквы, Катя понимает, что вся жизнь до этого момента была просто подготовкой к нему. Она готова бросить всё что угодно — важный проект на работе, посиделки с родителями и друзьями, покупки и развлечения. Только чтобы Саша был. Чтобы не исчезал. Когда он спит с ней, ей кажется, что дальше жизнь не продолжится. Она застряла в одной точке, и дальше сдвинуться не получится. Потому что дальше не будет лучше — все «лучше» остались в этом миге, когда он обнимал её, целовал, был с ней, и дарил то самое тепло, на которое расщедривался крайне редко. Катя всё понимает: таким людям, как Саша, сложно дарить тепло. Они физически не могут давать его часто, потому что им самим нужно усилие, чтобы это тепло внутри сгенерировать. Она не осуждает. И, тем не менее, каждый раз, каждую встречу бессмысленно надеется, что, ну, может, хотя бы в этот раз тепла сгенерировалось чуть-чуть побольше. Хотя бы на пару калорий. Ровно настолько, чтобы остаться с ней на воскресенье и провести выходной вместе. Нет, Саша не уходит от неё посреди ночи, пока ещё не успела остыть постель — это было бы совсем печально и прозаично. Он остаётся спать в её кровати, обнимает Катю со спины, согревая дыханием волосы на макушке. Легче от этого не становится. — Может, сходим на выставку Сальвадора Дали? — спрашивает Катя, когда они едят скрэмбл с помидорами и сыром. — Иллюстрации к «Божественной комедии»? — приподнимает бровь Саша. — Прости, я терпеть не могу «Божественную комедию». Не люблю, когда яростно изобличают человеческие пороки. Потому что пороки свойственны всем нам. И если ты надеваешь белое пальто — это значит, что ты всего лишь прячешь свои пороки под этим пальто… Кате тоже свойственен один большой порок — молчание. Молчание, наверное, и есть самый тяжкий грех. Против себя самой же. Ей хочется спросить, нет, закричать — если бы только был голос: хорошо, ты ненавидишь Данте. Хорошо, тебе не нравятся выставки. Предложи что-нибудь другое. Хватит приподнимать свои тупые брови, раздражаешь. Просто останься со мной в кровати. Своди на прогулку в парк. Просто, чёрт возьми, побудь со мной, и неважно как. А если не хочешь — так и скажи, не нужно отговорок. Но Катя, конечно, не спрашивает и не кричит, а Саша ничего не предлагает. Она скомкано улыбается, готовая к любым отговоркам. — Хорошо, — отпивает она кофе практически невозмутимо. — Чем займёшься? — Буду проверять рефераты студентов, — отвечает Воропаев. — Ничего нового. Я бы с радостью этого не делал, но надо. Он не говорит — я бы с радостью остался с тобой. — Потом съезжу к родителям. Мама опять возмущается, что редко заезжаю. Что с ними поделать, — ухмыляется он, — родители же. Стареют. Надо хотя бы иногда бывать приличным сыном. — Хочешь, съездим вместе? — вырывается у Кати раньше, чем она успевает подумать. Она с силой прикусывает язык. Это было опрометчиво. Саша не сдерживает удивление во взгляде, хотя всегда выдаёт любую эмоцию очень дозированно. …Они никогда не обозначали своих позиций в этих отношениях. Воропаев сказал только, что других женщин у него нет, и у Кати не было причин ему не верить. С таким-то характером — справиться хотя бы с одной. Саша даже без измен доводил её до белого каления. Он как будто издевался над ней, не давая никакого постоянства, никакой определённости. Хуже — он никогда не подпускал её слишком близко. Почему-то это Катю не отталкивало; наоборот, раззадоривало. Казалось: вот, ещё немного он продержит оборону, а потом станет проще. Однажды он обнимет её как-то иначе, и будет долго шептать на ухо, какая она особенная, и как он готов бросить всё к её ногам… Нет, бросить всё к её ногам — это слишком пафосно, не по-воропаевски. Хотя бы просто — что ему сложно без неё. Но ему, кажется, нисколько не сложно. Это самое больное — знать, что человеку, без которого ты еле-еле живёшь, без тебя не сложно. — Нет, Катя, — говорит Саша одновременно мягко и необыкновенно твёрдо. — Это будет неуместно. — Я буду неуместна? — уточняет Пушкарёва. Сегодня она необыкновенно смелая и нервная. Саша морщится; как морщится любой человек, который терпеть не может несвоевременное проявление эмоций. — Катя, ты же знаешь. Мама не любит сюрпризы. Тем более, она мечтает найти мне невесту сама. Не будем её разочаровывать. «А меня можно разочаровывать?» — хочется проорать Кате, но она сдерживается. И так сегодня многое себе позволила. Тем более, она вообще не уверена, что имеет в Сашиной жизни такое значение, чтобы задавать подобные вопросы. И всё-таки, каждый раз, когда он уходит от неё, она почему-то мечтает… Придумывает тысячи оправданий. Он просто скуп на чувства. Ему не нужно много. Она же у него одна, это уже здорово. И он у неё есть, разве не прекрасно? Она ему важна. Он не разбрасывается словами. Так это и правильно, слова лживее любых жестов и действий. Действий нет? Ну как это нет? Он же всё равно к ней приезжает — пусть не каждый день. Это гостевой брак, в гостевом браке вовсе не нужно контактировать каждый день. Они бы так быстро надоели друг другу совместным бытом, правда ведь? Неправда. Неправда. Чёрт возьми, никакая это не правда! — Я позвоню. Саша, не изменяя себе, целует Катю в пробор и бесшумно выскальзывает из кухни, а затем из квартиры. Катя его не провожает; у неё нет на это сил. Она терпеть не может утро, даже несмотря на то, что жаворонок. *** С Сашей однажды всё заканчивается. Просто Катя устаёт терпеть и ждать, какой бы преданной ни была. Возможно, если бы Воропаев смог овладеть хотя бы мало-мальским искусством кнута и пряника, она бы от него никогда не ушла. Но это же какой-то сплошной кнут — никакой надежды, никакого лишнего слова, способного эту надежду подарить. Перспектива всю жизнь прожить так — с регулярными, но не очень-то частыми, встречами только у неё на квартире, как будто они какие-то там любовники и вынуждены вечно скрываться, страшит. Катиным кнутом и пряником становится Андрей Жданов. Президент известного модного дома; они знакомятся на дегустации вин, куда Катю приглашают, как сотрудника пиар-агентства. Вино быстро ударяет в голову, а Жданов по-кошачьи очарователен и мил. Он, в отличие от Воропаева, не скуп на выражение чувств — одаривает Катю и приятными словами, и прикосновениями. Вообще не отходит от неё ни на минуту. И это Пушкарёву пленяет. Быстро возникает ощущение, что они знали друг друга всю жизнь. Болтать с Андреем легко и радостно, общие темы находятся быстро, и смех наедине друг с другом — самый искренний. Всё то, чего она не могла позволить себе до. Тот всем известный факт, что где-то у Андрея есть девушка, Катя благополучно и сознательно упускает из виду. Девушка где-то там, на дегустации не присутствует — кажется, её вообще нет. Тем более, если он так активно проявляет внимание к Пушкарёвой, то, наверное, не так уж всё хорошо у него с этой девушкой. Эти пьяные мысли, пожалуй, становятся главной Катиной ошибкой. Со временем девушка Жданова Кира становится донельзя реальной. И хотя Катя ни разу не видела её вживую, Кира делается их постоянным с Андреем спутником. На словах. Жданов не Саша. Он, несмотря на свой двойственный образ жизни, вовсе не стесняется появляться с Катей в самых разных местах Москвы, даже самых злачных. У них разнообразный досуг. Рестораны, бары, театры. Выставки, только теперь уже Кандинского и Ван Гога. Андрей не такой начитанный, как Воропаев, и Кате это, если честно, импонирует больше: ей гораздо больше нравится тихо и бессовестно ржать над концентрическими кругами, которые похожи на глазные яблоки после адского похмелья, чем слушать очередную заунывную речь о роли футуризма в коммунизме. Не нравится ей слушать о роли Киры в жизни Андрея. Он говорит: — Когда пройдёт Совет Директоров, и меня никто не сможет подвинуть с поста президента, я с ней расстанусь. Точно расстанусь, Катя. Но сейчас мне нужен её голос. Он говорит: — Мне ни с одной женщиной не было так комфортно, как с тобой. Катя, ты совершенно особенная. Катя охотно верит. И тает. Слишком много хороших слов, даже несмотря на очевидный подтекст. Он говорит, когда провожает её до дома после длительной прогулки пешком: — Я женюсь. И продолжает торопливо: — Точнее, не женюсь. Я сделал предложение, но это чистая формальность! — Ты же уже стал президентом, — практически беззвучно отзывается Катя, — что тебе ещё нужно? — Всё слишком сложно, — хмурится Андрей. — Понимаешь? Ты должна меня понять, Катюш. Моя позиция до сих пор шаткая, Кира может в любой момент взбеситься и пожаловаться папе… И он пересмотрит результаты голосования… И вообще они с мамой давят, хотят, чтобы я женился. Им кажется, что так я стану более ответственным. — Они явно преувеличивают. — Кате больно, но она всё равно усмехается. — Ты и ответственный — это как Умка на оазисе. Андрей смеётся громко-громко и кружит Катю по набережной. — Катька! Ну только ты так можешь! Когда он ставит её на землю, говорит: — Я не допущу женитьбы. Честно-честно. Кать, я хочу быть только с тобой. Мне не нужен никто другой. Кате не хочется орать, как это было с Сашей. Ей просто хочется поверить, что Андрей её не подведёт — несмотря на то, что уже подводил её каждым своим решением так много раз. Она ведь и сама себя подводит своими надеждами — но поделать ничего не может. Смотрит в самые доверчивые на свете чайные глаза, огонь посреди февраля, и верит. Ведь она ему важна. Это видно. Ему непросто. (Всем, конечно, непросто, кроме самой Кати.) Ему нужно время. Бесконечная петля всех возможных времён. *** Конечно, Андрей женится. Катя не может сказать, что совсем этого не ожидала. Но расставаться с надеждой, что ситуация как-то переломится, мучительно и тошнотворно. Настолько тошнотворно, что в буквальном смысле — она у себя дома блюёт в унитаз в день ждановской свадьбы. Такой вот своеобразный подарок жениху и невесте, который они никогда не получат. Как ни странно, после этого становится легче. Катя даже шутливо пропевает, не в силах подняться с пола: — Нас бьют, а мы летаем… Смеёмся и плачем… Внизу оставляя свои неудачи. — Затем она встаёт над унитазом на колени и нажимает на смыв. — Где-то в канализации! И сама над собой смеётся, потому что плакать сил точно нет. Плакала она, когда в очередной раз выяснялось, что Андрей ей соврал, а теперь — что уж? Наступает время для новой истории: теперь Катя вооружена самыми простыми истинами. Не верь, не бойся, не проси. Беда в том, что всех своих предыдущих мужчин она любила больше, чем они её. Может ли быть по-другому? Пушкарёвой предоставляется возможность узнать: с Мишей Борщёвым она знакомится через начальницу, Юлиану. Девушки ищут спонсора для нового Мишиного ресторана, и как-то незаметно Катя с Михаилом сближается. Она этого не планировала: Борщёв — не Жданов и не Воропаев, за него взгляд не цепляется сразу. В нём нет харизмы и того, что очаровывает женщину с первых секунд. «А что очаровывает женщину с первых секунд? — в одну из ночей зло думает Катя, перебирая старые вещи в шкафу и найдя там майку Андрея и футболку Саши. — Отчуждённость и холодность? Любовь только по праздникам? Или лживые слова? Может быть, смазливое личико, за которым нет ничего, кроме пустоты?» Рубашка и футболка летят в мусорку; мусорный пакет — сразу в мусоропровод, хотя он ещё не полный. Вот и все пережитки былых отношений: пара кусков ткани. Как будто не было ни счастья, ни горя. Миша не смазлив. Он обыкновенен. Хороший, добрый, готовит вкусно. Самое главное — свободен. И хочет видеть Катю каждый день. Катя звонит ему сама. Говорит: — Приезжай, поужинаем. — Смеётся: — Нет, я сама всё приготовлю, это будет просто свинство — тебя эксплуатировать. Миша приезжает. Не раз и не два. И всё вроде бы хорошо — он безупречно нежен, он прост и искренен, и готов радовать Катю каждую секунду своего существования. Он дарит ей своё тепло без временных ограничений и не разменивает его на каких-то сторонних людей. Он не повторяет Катины прошлые ошибки. Но почему-то, когда он перевозит к ней чемодан со своими вещами, Кате отчаянно хочется сбежать из собственной квартиры. Или промотать время хотя бы на несколько минут назад: он бы звонил в дверь, а она притворилась, что её нет дома. И не было бы этого фиолетового чемодана и безукоризненной улыбки. Миша старается дарить ей столько тепла; но Кате от него только холоднее. Боже, ну почему она такая дура?! Что ей нужно от этой жизни? Может, чтобы хоть что-то чувствовать, она должна быть зависимой? Может, она и не способна воспринимать пряник без кнута? Может быть, она в самом деле ничем не лучше собаки? Да что же с ней такое? Катя скрывается в ванной и долго смотрит на своё отражение; осуждающе смотрит. Огромные круги под глазами как расписка в собственном бессилии. Она выговаривает себе же самой: — Это ты виновата. Ты, ты, ты. Если бы ты хоть немного меня любила, этого счастья в нашем доме сейчас бы не было. Никого бы из них не было, если б ты хоть немножко меня радовала! Вот что тебе стоит сводить меня на свидание? Я тебе что, плохая компания? — Она показывает отражению язык. — Ой, да пошла ты. *** Ситуация растягивается надолго. Всё очень тухло и вяло. Миша настолько идеален, что даже не замечает, что с Катей что-то не так; ему вполне хватает его собственной любви. Когда Катя уезжает в командировку на месяц — не задаёт вопросов. Когда она возвращается, надеясь, что он каким-то чудесным образом испарился из её дома, он всё ещё там. Приходится решаться на разговор. — Но я думал, что всё в порядке, — с расстроенным удивлением говорит Миша. — Катя, ты точно хорошо подумала? — У меня было время подумать, — разводит руками Пушкарёва. — Извини, видимо я всё ещё не оправилась… после прошлых своих неудач. Известная отговорка. Борщёв не закатывает скандалов, не выясняет отношения. Понуро уходит со своим фиолетовым чемоданом в ночь, и Катя чувствует себя отвратительно виноватой. Как говорила героиня «Иронии судьбы» — выставили на улицу такого хорошего человека. Страдания длятся недолго, и Пушкарёва, наконец, почувствовав свободу, устраивает долгожданную генеральную уборку. Вытряхивает содержимое всех тумбочек и шкафов, чтобы удостовериться, что в её доме не осталось ничьих чужих вещей. Ведь это её дом, и вещи здесь должны быть только её. Её жизнь, и принадлежать она должна только ей, а не каким-то случайным людям. Для утверждения нового плана она даже просит у Юлианы недельный отпуск. Юлиана готова дать и месяц, но Катя боится, что столько наедине со своими затеями она не выдержит. Она летит в Египет и совершенно прекрасно проводит там время. Либо откисает в море, либо нежится в шезлонге под зонтиком. И даже книги не нужны — Кате наконец-то не страшно оставаться наедине со своими мыслями. Под зонтик, конечно, заглядывают разные представители сильного пола, но она себя рьяно бережёт от любой возможности курортного романа. Всё это её порядком притомило, и, наверное, стоило пресытиться разнообразием неудач, чтобы, наконец, успокоиться и приглядеться к тому, кто всегда рядом. Катя себе обещала — обращать внимание только на себя и водить по экскурсиям и кафе только себя. И чтобы на себя не обидеться, приходится слово держать. Возвратившись домой, Пушкарёва придерживается тех же принципов. Она знакомится с одиночеством, танцует с ним медленный танец. Одиночество нежно обхватывает её руками за талию и становится вовсе не таким страшным, каким казалось раньше. Ведь в этом одиночестве она не посылает себя куда подальше — она возится с собой, как с маленькой. Хочешь смотреть тупую комедию? Пожалуйста. Или, может, такую приторную мелодраму, от которой сахар на зубах остаётся? Ещё лучше. Хочешь завести волнистого попугая? Сколько угодно. Можно назвать его Фредди и научить кричать «ээээээ-ооооо». Хочешь стрижку, которая будет нормально смотреться в парикмахерской, и которую дома нужно будет воссоздавать три часа? Да нет проблем. Это же волосы — отрастут. Хочешь есть? Ешь. Сладкое, солёное, кислое, хоть всё вместе. Хочешь выпить? Выпей. Только лучше, конечно, не смешивай. Это так, дружеский совет себе же. Катя самозабвенно ходит по магазинам и бутикам, и примеряя очередное платье почти с восторгом вдруг понимает — она его меряет не для кого-то. Не для того, чтобы кому-то понравиться, и чтобы её внешний вид оценили. После того, как она выйдет из примерочной и расплатится с продавцом, она не понесётся на очередную встречу, ожидая от неё бог знает чего. Нет, она не торопясь пойдёт домой. Приготовит себе вкусный ужин — такой, какой хочется ей, — и, возможно, научит Фредди говорить «Катя, доброе утро». *** Зима наступает незаметно. Катя выбирает новогодние игрушки в гипермаркете. Большой стеклянный шар, который она решила рассмотреть поближе, слишком хитро выскальзывает из её рук; практически не остаётся шансов, что он не разобьётся — но в последнюю секунду его подхватывает чья-то чужая ладонь. Мужчина, которому принадлежит ладонь, осторожно кладёт шар на прежнее место и улыбается Кате: — Осторожнее, мадмуазель. Если вы решили похитить Рождество, необязательно бить для этого игрушки. — Спасибо, — улыбается Катя в ответ, — я ничего не хочу похитить. У меня просто руки не из того места растут. — Думаю, это не так, — не соглашается спаситель шарика. — Руки у вас, как у всех, просто шар оказался слишком круглым и скользким. Лучше, — он берёт с полки красную звезду, — взять её. Она пластмассовая и не разобьётся. — У меня дома уже есть звезда. Впрочем, — Катя принимает новую игрушку, — я знаю, кому её отдам. Спасибо. — Ребёнку? — по-своему понимает её незнакомец. — Почти. Они расходятся, чтобы вновь случайно встретиться у касс. Перед Катей стоит слишком вредный покупатель, который битый час громко выясняет, почему у него не пробилась скидка на десять рублей. Катя с трудом сдерживает раздражённый выдох: стоять в длинных очередях — не самое любимое её занятие. Тем более после не менее длинного рабочего дня. — Может, докинем этому несчастному мужику десять рублей? — раздаётся смешливый голос позади. — Чтобы он не мучил ни себя, ни людей вокруг. — Давайте, — радостно оборачивается Катя, — скинемся по пять. — Она достаёт из кармана завалявшуюся мелочь. — Что смотрите? Я серьёзно. Вот. Незнакомец с лохматой русой чёлкой тоже роется в карманах пальто и с шаловливым видом достаёт пятак. Вместе, таинственно переглядываясь, они протягивают то, что наскребли по сусекам, замученной продавщице. — Вот, возьмите, пожалуйста. Мужчина-скандалист смотрит на них, как на баранов, а потом грозит пальцем: — Вы им сами потакаете! Сами!.. Тем не менее, от помощи он не отказывается и, быстро схватив свои пакеты, исчезает. Вся очередь, а также продавщица выдыхают с огромной благодарностью. — И как же зовут нашу спасительницу очередей? — интересуется Катин случайный союзник. — Катя. А вас, спаситель ёлочных игрушек? — Роман. Очень приятно, Катя. И всё-таки — для кого эта звезда?.. …Через какое-то время Кате предоставляется случай показать, для кого. Роман Малиновский живёт в соседнем подъезде, и пригласить его при очередной случайной встрече в гости кажется естественным. — Катя блядина! — орёт Фредди вместо приветствия. — Как он вас любит, — ошалело говорит Роман, снимая ботинки. — Он у меня тот ещё певец, — хмыкает Катя, а затем орёт: — Фредди, скажи «эээээ-оооо»! — Бля-ди-на!!! — Гения воспитать не получилось, — пожимает Пушкарёва плечами, проходя в гостиную. — Фредди, чему я тебя учила, а?! Фредди гордо восседает в клетке, на вершине которой закреплена та самая звезда. Ему нисколько не стыдно. — Я его хотела научить говорить «Катя, доброе утро». Слово «Катя» он запомнил, а потом подслушал ссоры соседей сверху. И вот так у него всё соединилось. Если что, не думайте, что это характеристика. — Слушайте, вам надо было назвать его Жириновским, — смеётся Роман, — и лицом похож. Если то, что у него есть, можно назвать лицом. — Гавно! — орёт в ответ Фредди. — О, мы расширили репертуар, — хлопает в ладоши Катя. — Наконец что-то из «Квин»! — God knows, что ли? — понимающе спрашивает Малиновский. — Ага. После этого они смотрят друг на друга и начинают покатываться со смеху, а затем — громко хохотать. — Простите, Роман, — давится Катя, — но вы сами хотели это увидеть. — Что вы, я в восторге, — отсмеявшись и стирая слёзы, отвечает Роман. — Как думаете, текст «Богемской рапсодии» он со временем осилит? — Если только про Галилео, — вновь хихикает Пушкарёва. — Что будем пить, Роман?.. …Они пьют шампанское и по-новогоднему заедают мандаринами. У Кати в декабре их всегда много, гораздо больше, чем всей остальной еды вместе взятой. Потом ещё что-то. И ещё что-то. Не всегда алкоголь. Каждый раз по-разному. Но даже абсолютно трезвое состояние не мешает им вытворять какую-то ерунду. Рома из вечера в вечер учит говорить Фредди пресловутое «Галилео», но тот не даётся гостю ни в какую и вообще смотрит на Малиновского, как на идиота. Впрочем, он на всех так смотрит, успокаивает Романа Катя. Даже на полуголых девиц в телевизоре. Они снимают на телефон пародию на клип «I want to break free». Деталями не заморачиваются: Катя просто подрисовывает себе усы и чуть-чуть придаёт волосам объём, а Рома заплетает два тощих хвостика из тех волос, которые может собрать. Поют они ужасно, и Фредди взирает на них с осуждением — он и то в этом вопросе со своим хитом про гавно продвинулся на сто пунктов вперёд. Он хотя бы делает это с должной экспрессией, а не как вот эти двое. Эти двое зачем-то записывают АСМР, который никогда и никуда не выложат. — Не хочу работать, — шёпотом говорит Катя, — хочу лечь и лежать. Лежать. Лежа-а-а-ать. Рома щёлкает пальцами. Проверяет пушистые гирлянды на характер шелеста и шуршания. Стучит отобранной у Фредди звездой по столу. — После такого вы точно уснёте, — говорит он в камеру, продолжая стучать всё громче. — Сто процентов! Гарантировано! Фредди взбешён. — Блядина! Гавно! — кричит, нет, вопит он как резаный. — Галилео! Ромины глаза медленно расширяются от удивления. У него получилось! — Неужели вы и после ТАКОГО не спите? — спрашивает он шёпотом у воображаемых зрителей. — Шшш-шшш. Ну, тогда, дорогие подписчики, я даже не знаю, чем вам ещё можно помочь. Извините, у нас технические неполадки. Катя забывает о своём полусне и порывисто садится на диване, с восторгом глядя на сенсея Романа Дмитриевича. — Ура! — кричит она, раскинув руки. Как-то так получается, что камера выключена, и Малиновский оказывается рядом. Как-то так получается, что они сначала обнимаются, а потом целуются. Кате так хорошо, что все мысли разбегаются, как Умки с оазисов — обратно на свои льдинки. Туда, где им, собственно, и положено быть. Оазис — это прекрасно; но вовсе не каждый на этом свете создан для оазиса. — Ты понимаешь, что нас заставил поцеловаться попугай? — спрашивает она, когда они отрываются друг от друга. — Это анекдот, честно. — Не-а, — зелёные Ромины глаза искрятся радостью, — нас заставил поцеловаться тот факт, что мы оба этого хотели. Ну, ладно, — оглядывается он сварливо на клетку, — попугай был катализатором. Так и быть, не будем лишать его своего куска славы. — Думаешь, он выучит слово «катализатор»? — Проверим, но попозже, — Рома снова наклоняется к ней. …Они танцуют под самую разную музыку. Играют в снежки во дворе. Наряжают ёлку небьющимися ярко-голубыми шарами. Или говорят о чём-то. Обрастают друг для друга деталями. Катя не спешит узнать всю Ромину биографию — биография как-то постепенно выясняется сама. Рома работает врачом-педиатром, и эта профессия почему-то так хорошо с ним ассоциируется. Может, потому, что он сам похож на большого ребёнка, и с ним Пушкарёва чувствует себя так же, по-детски, несложно. Как будто ты ещё просто не вырос и даже не знаешь, что существуют какие-то там взрослые проблемы. Вроде преданности без ответа и всяких прочих гадостей. У Ромы, судя по рассказам, прикольные родители. «Пошли, познакомлю», — говорит он без стеснения. Катя сама не торопится: не потому, что боится, а потому, что ей впервые в жизни не хочется никуда торопиться и как-то поскорее обозначить своё положение в жизни другого человека. Может, потому, что и нет необходимости этого делать — они вдвоём и так постоянно обозначаются в жизни друг друга. Без погони за идеалами и усилий над собой. А, может, потому, что Катя привыкла себя баловать. Отсутствие суеты — лучший подарок, не так ли? Рома не предлагает жить вместе. Они и так перемещаются между квартирами друг друга, туда-сюда, сюда-туда, как бусинки по нитке. Он не предлагает быть его девушкой/невестой/женой/спутницей/прочими элементами декора. Просто даёт всё, что может дать — Кате этого не мало и не много. Столько, что не нужно ожиданий и надежд. Когда они спускаются в метро на длинном эскалаторе, Малиновский говорит тихо, шёпотом: — Давай встретим Новый год вместе. И в этом предложении гораздо больше определённости, чем в любых предложениях, которые когда-то делали Кате. — Давай, — отвечает она. — Тем более у нас всё для этого есть. — Да. Мандарины есть. Ёлка есть. Две пластмассовые звезды и одна живая есть. «Иронию судьбы» включим. — Научим Фредди говорить про заливную рыбу? — Научим. Мне кажется, у меня неплохо получается ладить не только с детьми, но и с животными. …Фредди, как настоящая суперстар, конечно, всё делает наперекор. Вся его крайне не праздничная морда выражает лишь одно: нихрена ты, Малиновский, со мной не поладил, и вообще, прежде чем что-то у звезды ТАКОГО уровня заказывать, можно было бы поинтересоваться её райдером. Больно мне нужны ваша звезда и серебряный дождик на клетке. А где бокал брюта? Где свежая тёртая морковь? Где, в конце концов, пуфик для отдыха?! Поэтому за пару часов до боя курантов Фредди в миниатюрном красном колпачке орёт то, что взял на заметку сам: — Иди в баню! — Да я бы с радостью сходил, — показывает ему язык Рома, — но Катю я тебе, если что, не оставлю. Она пойдёт со мной. — Гавно! — Сам такой. — Гавно! — Фредди, веди себя прилично, — сердится Катя, грозно наклоняясь над клеткой. — Я бы не привела абы кого в дом. Рома будет здесь столько, сколько посчитает нужным, так что учи новые слова! — Я буду здесь долго, — Малиновский тоже наклоняется над клеткой, смотря не на Пушкарёву, а на попугая, — очень долго. Потому что, идиот, я очень привязался к твоей хозяйке, и мысль о том, чтобы расстаться с ней, вызывает у меня приступ изжоги. Так что придётся тебе меня потерпеть, понял? — После этих слов он пытливо смотрит на Катю, а Катя с нежностью смотрит на него: — Такие дела, Катюх. — Фредди, — говорит она, — тебе придётся забыть все плохие слова про меня. Рома у меня — один такой. И других не будет. …На рассвете, перед сном, Пушкарёва подходит к зеркалу в ванной. Её завитые волосы уже перестают держать форму, а в уголках глаз и губ залегли покой и умиротворение. Она выглядит хорошо, несмотря на то, что немногочисленная косметика с лица почти стёрлась. — Спасибо, — говорит она своему отражению и задорно подмигивает. — Ты обеспечила мне самый лучший Новый год. Спасибо за твою любовь. Возможно, когда Катя разворачивается и выходит в коридор, она не замечает, как отражение подмигивает ей вслед. Ведь в новогоднюю ночь случается всякое.