Дерево к коже

      Полные пенистых зубов волны ударяются о борт корабля, сотрясая и наполняя пространство глухим стуком. Но намного громче для Кадзухи звучит звенящая пляска собственного сердца и глубокое напряженное дыхание. Тоже его.       Страннику нет необходимости дышать. Он мог подыгрывать слабым человеческим потребностям, которые сам находил забавными: в качестве стратегии, чтобы слиться с толпой и не привлекать внимание, и как снисходительность, дабы избавить своих соратников от отвлекающего дискомфорта.       И ради простой забавы.       Ведь для чего ещё Странник так глубоко, неровно стонет и делает особо томные выдохи, когда пальцы Кадзухи проникают за ткань, прикасаясь к холодной коже?       Грубая, сухая.       Конечно, чужое смущение и робость всегда накладывались приятной вуалью на глаза и слух, все эти человеческие проявления слабости и неполноценности, но чужое тело подрагивает почти что по команде, а руки Кадзухи — отточенные приказы. Не нужно вглядываться: происходящее — это театр, устроенный для одного зрителя.       То, в какой ситуации они оказались, не является спонтанностью, не случайное пересечение событий, неловких прикосновений и подростковых переглядываний. Странник уже давно в открытую давал понять свою заинтересованность в теле самурая и более интимной близости. Кадзуха не отвергал чужое внимание, но подходил к этому моменту более плавно и сдержанно, дабы убедиться в чужой готовности и серьезности намерений. Не только из-за принципов, но и из-за деликатности их… ситуации.       Он бы предпочел всё заранее обсудить и обговорить, не бросаясь из огня в воду. Странник же хотел стартовать с разбегу и без тормозов, врезаться и протаранить насквозь. Им удалось найти компромисс. В какой-то степени… Достаточный, чтобы выбрать день и место, а не завалиться кучей в ближайшей каморке под тягой жаркого порыва и чужих настойчивых прикосновений.       Моментом стала глубокая ночь в самой дальней каюте корабля, когда вся команда погружена в сон, а глубокое море с радостью принимает отправившихся в очередное путешествие.       И теперь между ними едва ли сантиметры, и тех вскоре не останется. Всё ранее скрытое и незамеченное выставлено напоказ, и даже полутьма маленькой каюты ничего не скроет.       Ощущая собственную нервозность как рой червей, засевших под кожей, Кадзухе думается, что ему нужно было чуть больше подготовки. Себя самого и своей осведомленности в ситуации.       Да, он знал, что Странник — кукла. С самого начала. Это не секрет. Это сказано с прямой честностью губами, будто покрытыми лаком. Это выведено в чужих чертах: слишком гладком и не по-людскому красивом лице. Едва ли настоящее дерево, ведь Электро Архонт не будет создавать сосуд из столь мирского непостоянного материала, но не менее плотное, твёрдое. Холодное, подобно трупному окоченению.       Глаза напротив сверкают отблеском драгоценного камня, найденного в самых глубоких кладезях земли, идеально отполированного и предназначенного для созерцания. Безусловно, красиво, но… Там нет живого огня.       Подражание и игра, граничащая с настоящей жизнью. У кого-то она могла вызвать ощущение зловещей долины, Кадзуха же… Он больше не может отвести взгляд.       Благоговение — слишком простое слово. Это встреча смертного с вечностью.       Всего несколько минут, столько сбивающих с толку противоречий, а Кадзуха уже разгорячён и кипит изнутри вязкой негой от чувства полной вседозволенности, которую Странник лично вложил ему в руки. Стать центром власти без каких либо ограничений неописуемо приятно, и Кадзуха внимательно вглядывается в своего партнёра, изучает каждый сантиметр, деталь. Не только глазами, но кожей пальцев. Всё, лишь бы найти взаимный ответ, зеркальный огонь, а не преувеличенную игру.       Щёки Странника не опаляет румянец. В его ладонях нет тепла и нежности, с которой парочки так любят держаться за руки. Глаза не моргают. Сердце не бьётся.       Живое тянется к живому — естественный закон природы, и переступить через него не так просто.       И если Кадзуха решится сделать шаг, он знает, что отрежет себе путь назад. Он больше не сольётся в едином тепле с родным телом, не сможет уловить звуки мягкого дыхания и нежность в прикосновениях. Кажется, это должно вызвать у него страх. Отторжение к тому, кого Кадзуха должен лелеять и любить в момент столь важный и интимный.       Но вместо этого… Вместо этого есть только лёгкая грусть. Смирение и принятие, плавно и так естественно перетекающие друг в друга.       По-другому просто и быть не могло. Возможно, эта судьба продиктована где-то глубоко в их созвездиях.       В порыве потянувшись к столь дорогому, Кадзуха осознает, что больше никогда не сможет забыть эти глаза, что смотрят неживым взглядом, никогда не сможет оттолкнуть холод чужих рук, что обжигает и оставляет тонкий налет инея. Нет, он хочет стать ближе. Схватить крепче. И Каэдэхара льнёт не к губам, а к телу. Обнимает, сжимает изо всех своих жалких смертных сил. Такая малость по сравнению с находящимся рядом с ним бессмертным существом.       Под натиском чужих рук Странник издает непроизвольный писк, больше от неожиданности, нежели от взявшейся из ниоткуда грубости. Он был готов к порыву страсти, грязной похоти, укусам и поцелуям, ко всему тому, чем обмениваются люди в момент тайного уединения. Но не к эмоциям и нежности. Не к ощущению влаги от чужих намокших глаз.       Этот корабль движется слишком быстро. Шум воды, разрезаемой носом судна, бьёт по ушам, создавая непосильную дымку из недомогания. Кадзуха хочет остановить этот корабль. Само время. Задержать этот момент между ними двумя.       Можно почувствовать, как грудь Странника вздымается и опускается в тесном капкане объятий Кадзухи. Слишком ровно и четко. Отточенная, как часы, имитация дыхания. Та же тщетная попытка воссоздать иллюзию обмана. Что он может, что он всё же не кукла.       Идеальный, выверен во всех отношениях по линейке — но полного идеала не существует среди людей. И даже среди богов.       Ветер всегда преследовал Кадзуху. Он приносил в его жизнь много радости вместе с шумом веселящихся людей, много печали, наполняя легкие удушающим запахом крови. Кадзуху не обманешь. Ведь за всё время, как они остались наедине друг перед другом, в той близости, к которой допускались только любящие, Странник ни разу не втянул нужный живому существу кислород.       Холодная кукольная рука в лёгком нерешительном поглаживании предпринимает попытку сломать их хрупкое мгновение, опускаясь на чужую напряжённую спину. Странник в столь непривычном по своей природе жесте с лаской и нежностью приобнимет, упираясь подбородком в плечо Кадзухи.       Сколь бы Странник ни хотел угодить, пусть это приятные для чужих ушей звуки или механическое движение грудной клетки, он не мог воссоздать всё. Человеческий запах, пот, все те недостатки и неудобства живого организма. Вместо них он носил на себе отпечатки окружающих предметов. Для обычных посторонних - едва ли значимая деталь, но Кадзуха со своим чутким обонянием использует оставленные следы как летопись недавней истории.       Шея куклы слабо пахнет пыльцой ароматных цветов. Не так давно Странник разглядывал их, прежде чем положить на место в вазу, вертел так и эдак в одной из кабин корабля то ли от желания скорее вернуться на берег, к земле с цветущими полями цветов и ласкающим лик солнце, то ли от банальной скуки. Вокруг витает и слабый запах дыма. Видимо он пытался накануне дня помочь в приготовлении ужина, и один из длинных рукавов попал под жар огня, оставив неприятный темный след на белой ткани.       И Странник знает, что его читают как открытую книгу, но, пока это Кадзуха, он позволяет. Позволяет много и даже больше.       Кадзуха — овечка средь стада. Странник — волк, снявший овечью шкуру и опустившийся перед Кадзухой со сточенными клыками.       Тёплые подушечки пальцев на пробу бережно обводят скулы Странника. Настоящий фарфор. Нерадушный в своём холоде, обманчиво хрупкий. На одно жалкое мгновение возникает желание постучать костяшками по отдающей холодом щеке, авось раздатся глухой звук, как от керамики. Может, пойдут трещины, разрушая обманчивый образ живой плоти и личных, слишком навязчивых ожиданий Кадзухи. Даже постыдных.       Почувствовав ослабление чужой хватки, Странник плавно отстраняется. Недалеко, они все ещё почти что соприкасаются носами, именно поэтому Кадзуха так открыто и близко видит чужое смущение. Кажется, своим внезапным порывом он сбил так долго клубившееся напряжение и настроение.       С едва заметной улыбкой Кадзуха вновь обрывает расстояние и в этот раз прикасается к губам. Сперва к уголкам, потом ближе к центру, спрашивая без слов: могут и хотят ли они продолжать? Им некуда торопиться. Момент всегда может повториться.       И все же бывший предвестник не готов отступать так просто, накрывая чужие губы собственными. Не мягко. Резко. Кусая, твердо и ясно устанавливая свою позицию.       Продолжают. Здесь и сейчас.       Прервав поцелуй, Кадзуха окидывает взглядом растрепанного и слегка нахмуренного Странника. Он выглядит так, словно может прибегнуть к силе, если самурай дрогнет и решит отступить. Чудная картина.       Слегка покачав головой и мягко улыбнувшись, успокаивая чужое рвение, Кадзуха продолжает. Его руки работают аккуратно, но быстро, спуская ткань с чужого тела, открывая больше для обзора. Подбородок, шея, ключицы и плечи. Пальцы двигаются следом за глазами. Туда, где по законам всех живых организмов должен ощущаться пульс сонной артерии, толкающий кровь, но кожу вновь отрезвляюще опаляет холод.       Непривычно, но сам Кадзуха разгорячен, и различие температур создает приятный контраст.       Ткань податливо спускается ниже, открывается грудная клетка, где человеческое ломается ещё сильнее, становясь осколками, которые нет смысла собирать.       Небольшой округлый отсек в самом центре, где должно располагаться человеческое сердце. Пустое пространство, прикрытое расходящимися, как лепестки цветов, пластинами. Внутри — прах потерь и остывшей ненависти.       Идеально подходящее по размерам, чтобы поместить туда шахматную фигуру. Место, предназначенное для сердца божества, кажется закрытым и не позволенным для простых смертных. И вот оно открыто перед Кадзухой.       Глаза Странника прищурены. Он наблюдает и ждет с легким интересом и даже насмешкой, но за всем этим так легко раскусить столь же сильное волнение. Ожидание.       Кадзуха, завороженный, аккуратно ведёт пальцами по каждой неровности, расписанным узорам, оставленным за долгие годы скитаний едва заметным царапинам, исполняя подготавливающий танец, приближаясь всё ближе к центру. Ядру. Возникает двоякое ощущение опасности, как прикасаться к острым обнаженным клыкам, полным смертельного яда. Но змея позволяет, не сводя острый пронизывающий взгляд. Добровольно открывая рот шире.       Оказавшись там, где пластины соединены вместе, Кадзуха неторопливо вдавливает. Лепестки с механическим щелчком податливо расходятся в стороны, обнажая сердцевину.       Едва заметно Странник вздрагивает, но не отстраняется. Кадзуха же слишком по-детски увлечен новым открытием и возможностями.       За темнотой небольшого отсека скрывается намного больше: невидимые колышущиеся ленты энергии, как оголённые и искрящиеся провода. Они нужны для прямого подключения к Сердцу Бога, для питания и связи, подобно живым человеческим нервам и сосудам, а значит, крайне чувствительны к точечному внешнему воздействию элементальных сил.       Даже не видя их глазами напрямую, Кадзуха чувствует их, улавливает напряженное потрескивание. Так легко ловит кончиками пальцев и играючи направляет тонкую вспышку анемо энергии.       Реакция мгновенна.       Странник вздрагивает. Дергается, как от удара тока, и резко подается вперёд, вжимаясь лбом в чужое плечо, заставляя человеческие пальцы оказаться глубже в отсеке. Он грубо сжимает края одежды самурая, дёргает на себя, словно желая порвать. Или притянуть к себе? Кажется, Странник должен громко и протяжно дышать, как загнанное животное, но вместо этого — тишина.       Кукла замирает. Замирает и Кадзуха, ожидая чужой реакции. Вердикта. Он знает, что если бы сделал неправильно, его бы тут же оттолкнули или хотя бы отпустили пару насмешливых комментариев. Но всё же он действует вслепую, и ему нужно подтверждение.       — Давай, — тихий, прерывистый шепот над самым ухом, — сделай так ещё раз.       Кадзуха удовлетворённо кивает, прижимаясь губами к холодному виску Странника. И повторяет, направляя новый поток анемо, зажигая невидимые нервные окончания и заставляя их гореть и дрожать. Как и само тело.       Ответная реакция такая яркая и несдержанная, что в первый момент может показаться очередной напускной игрой, но в этот раз Странник не стонет, не пытается натужно дышать или показательно выгибаться в угоду наблюдающих глаз. Он более скованный, чем раньше. Напряженный. Вцепившийся в Кадзуху мертвой хваткой и едва сдерживающий свои силы. Их достаточно, чтобы переломать человеческие кости.       Он горбится, цепляется, бездумно щелкает зубами у самого уха и периодически мотает головой, будто не зная, что сделать со своим телом. Этот опыт для него явно столь же новый, как и для самого Кадзухи, и не менее ошеломляющий. Явно вышедший за пределы его ожиданий.       Это кажется таким интимным и откровенным. Кто-нибудь ещё видел Странника таким? Извивался ли он еще перед кем-то таким образом, открываясь столь беззащитно и фактически давая проникнуть в своё нутро? Или только Кадзуха? Всё для него?       Всё его.       Резко дернувшись вперёд, Странник сокращает последние пустые сантиметры между ними, тело к телу, но так резко, что Кадзуха не успевает сориентироваться. Его пальцы оказываются в отсеке по самую ладонь. Не желая переборщить, самурай сразу перестает подавать поток энергии в чужое тело. Те самые невидимые ленты-провода разочарованно и требовательно обматывают его пальцы, слепо тычась, ища и требуя утерянного, и нельзя понять, действуют ли они самостоятельно или по воле своего хозяина.       — Почему ты остановился? — недовольное ворчание без капли злобы. Странник, приподнявшись, опускает взгляд вниз, на руку Кадзухи, исчезающую в его грудной клетке и всё ещё соединяющую их тела.       — Я рад, что смог удивить тебя и оправдать твои ожидания, — весело хвалится Кадзуха, — но всё же мне показалось, что для тебя это было слишком… Много.       — Пха! — следует громкий смех и острый прищур. Странник явно воспринимает чужие слова как вызов и, не желая отступать или проигрывать, резко обхватывает человеческое запястье, не давая тому сдвинуться и быть вынутым из отсека. — Я выдерживал вещи намного хуже. С таким точно справлюсь.       — Ты говоришь, словно это какой-то эксперимент, — скептически замечает Кадзуха, но руку вырвать не пытается.       — Разве нет? Ведь это то, чем мы сейчас занимаемся — изучаем друг друга и узнаём что-то новое о себе, — Странник тихо смеётся и проводит свободной рукой по бедру Кадзухи, заставляя того вздрогнуть, — вот ты, наверное, никогда не догадывался, что твой человеческий мозг возбуждают куклы.       Как по команде Кадзуха вспыхивает красным до кончиков ушей, едва справляясь с резко накатившим смущением. Слишком откровенно, близко и прямо. Напоминание, как далеко они уже зашли. Сколь жарко сжимает в его животе и твердеет ниже.       — Ты проявляешь ко мне слишком много нежности. Будь смелее, Кадзуха. Дай и я возьму всё. Или же ты просто разочарован, что я не даю ничего в ответ? — Странник расцветает в хищном оскале и резко высовывает язык, который проходит по скуле под левым глазом самурая. Голодно. Жадно. — Прошу прощения, мой недочет и невнимательность. Но я могу это исправить.       Громко сглотнув, Кадзуха замирает, пытаясь оставаться сдержанным, но зеркально идентичная улыбка сама прорезается на его губах вместе с искрящимся по всему телу предвкушением.       Он не отказывается.