***
Слухи не врут — проследовав за порог, едва ли здесь можно пересечься с кем-то, пока тебе не предоставят место. Звенящий звук над дверью теряется под потолком с искусственными крупинками звёзд. Тёмные и мягкие бугристые стены отдают чужеродностью, предлагая огладить себя. Увитый ребящим белым узором пол оповещает округу гулким шагом — справа, слегка кивнув мимо, сидя за одним из низких столов, её приветствует чрезмерно улыбчивая женщина. Бледная сродни нюхательному порошку. Одетая в те же цвета, точно бы сливаясь с самим интерьером, она тихо проговаривает слова приветствия. Просит не беспокоиться, предлагая немного подождать — о приходе нового посетителя уже поставлены в известность. Она находит тому подтверждение — отбивающий звук из-под земли, где нулевой этаж, но дальше чем возможно разглядеть из-за поворота. Едва ли можно усидеть на месте, потому как почти тотальная тишина — можно было б музыку включить! — вокруг и взгляд, прощупывающий углы в поисках камер с выпуклостями речеуловителей, как и молчащий-принимающий, едва вяжутся с миром за этими стенами: наполненным звуками и без слепых людей. Без интереса друг к другу. Ну что ж — время растрясти этот склеп воспоминаний. План прост — потому как, откровенно рассуждая, она его не прорабатывала — начать произносить слова. Все, что в голову взбредет. — Вы вправе как болтать без умолку, так и не говорить вовсе. Мне достаточно вашего присутствия. Вам может быть всегда недостаточно. По встрече в приёмной и в момент такого же вежливого, как и ранее, приветствия, она мало что может сказать о нём — за исключением разве что того, что он не сливается с коллегой-мебелью, акцентируя внимание на себе. Высок. Покрытые шляпой чуть отросшие волосы у него такие же серебристые, как и застёгнутая на все пуговицы одежда почти в пол. Шею, наподобие висельной петли, скрещённой с галстуком, поверх накрахмаленной рубашки стягивает белый лёгкий шарф, а на руках перчатки — это заинтересовывает больше всего. Не оставляет следов? Уровень желания казаться никем по сравнению с клиентом? Однозначно впечатляет. Ей улыбаются из-под полупрозрачных очков — лицо покрыто веснушками и жирной жемчужной полосой краски под глазами, проходя по переносице — какие обычно носят солдаты и полицейские служащие. Манит за собой молчаливым жестом — осталось немного. Коридоры просторные, и тонкие струйки света создают обманчивое впечатление, будто они потерялись в самом восприятии горизонтали — ступеньки преодолевают быстро и в той же тишине. Ряды дверей без ручек или хотя бы тонированных слоёв — подмечает, что ещё они заблокированы. Остановившись у одной такой же, он пропускает её в кабинет без окон, предварительно касаясь глянца поверхности, и дожидаясь, пока тот плавно отъедет в сторонку. Предварительно перевернув положение, она тут же падает на стул, расставляя ноги, а руками опираясь на высокую спинку. Ближе к запасному варианту — следить за выходом. Он аккуратно садится напротив, закидывая ногу на ногу, из предписанного ситуацией остатка наблюдать вход. Их разделяет широкий стол, влитый в сам пол. Без сомнения, в наше время более чем разумное решение. У одной из стен — стойка и множество напитков с бокалами. Рядом — широкий, не скрипучий, судя по материалу, диван. С другого края в расписанной крупной вазе стоит мёртвое, обильно пластически цветущее красным цветом дерево. Неподалёку на грани зрения удаётся разглядеть ещё одну гладь прохода — похоже уборная. Здесь не слишком тепло. Кожа покрывается мурашками. Нужно было одеться получше. — Я слушаю и слышу. Не давая советов, я отвечаю на заданные вопросы. На незаданные — не отвечаю. Новые минуты проходят так же безмолвно, как и прошлые — прямой взгляд встречается со снисходительным сверху вниз. Они улыбаются друг другу — достав из-за пазухи пачку сигарет и зажигалку со своего глубокого кармана, он протягивает одно из них ей. От неё пахнет синтетическим, а не рабоче-живым, дымом и немного мужским спреем — заметил-таки. Приняв сигарету татуированной рукой и ухмыльнувшись, она зажимает ту в зубах, пододвигаясь ближе. Зажжённый им огонь наполняет лёгкие привычно едким ощущением. Первый приём бесплатен. Удивление от этого больше, чем всего остального — издевательским жестом выпуская дым затяжки в его сторону. Напротив, чисто ничего и не произошло, уже что-то пишут в своём блокноте, говоря о длине сеанса. О том, что она вольна находиться здесь столько, сколько предпочтёт нужным, но до закрытия заведения. Вольна говорить, курить, пить — он сам нальёт и подаст ей прикусь. — Всё, вплоть от приветствия и до прощания — раскрытие вашей души. А манера, в которой я с вами общаюсь — максимальная предрасположенность к беседе. Зная о том, что агенты не делятся ни с кем — между собой в том числе, — даже толикой чего бы то ни было о посетителях «Бури»: она начинает. Нынешняя история лжива и пропитана ненавистью к врагам — группам иных и своей собственной. Они мешают вести дела. Срываются сделки, подставляются доверенные — а воровство одних у других, как и накал в преддверии захвата новых территорий: от задрипанной уличной лавки под мостами-трассами и до подступов к блоку мегаэтажки, ничуть не помогают. Однако, несмотря на всё то дерьмо, что с ней и кодлой происходит — к ним идут люди. Год от года их то больше, то меньше — они выступают набатом: я насилую, граблю и убиваю, чтобы кормить детей. Я — перст, указующий на грехи общества, ибо если б то заботилось не о некоторых, но большинстве и в равной мере — какая утопия, — я остановлюсь. Возможно. Конечно, всё немного не так. Она совершает, потому что просто может. Потому что в отличие от прочего большинства женщин блока у неё нет ничего, кроме уверенности в себе и своих силах. У них истёрт до тончайшей иглы и клинит стержень, что давал не только бы взвести курок, но и нажать на спусковой крючок не колеблясь. Если из чего палить вообще найдётся. Пока те роются на очистных станциях в грязи — для неё есть нечто поболе того. Ощущение связанности. Наподобие кандалов или сцепки рук друзей. Иногда не разберёшь. Но всё-таки ещё ей нечего терять, кроме своей жизни. Которая-то не особо кому и нужна. Кроме того, что напротив. Здесь и сейчас. И даже бесплатно. На первый раз. — Максимальная вовлечённость — главный залог получения чего бы то ни было от встречи. Как давно отмечено, что у вас проблемы? Ненадолго остановившись, чтобы перевести дух — говорит вправду много и неожиданно долго, — она, тряхнув волосами, выкрашенными в красный с чёрным, да прервавшись чтобы глубоко вдохнуть, требует выпить чего-нибудь сложного. Звон двух стаканов раздаётся через пару мгновений и чуть поодаль, за стойкой. Музыка всё ещё не играет, но некая дрожь в её теле, исходящая из глубины груди — явно не от холода, — царапает по сердцу. Она просит один, наблюдая за его расслабленной позой издалека — здесь он передвигается совершенно бесшумно. Пока ей удаётся занять собеседника делом, руки тянутся к крупному блокноту, оставленному на столе. Тихо перевернув страницу назад, в попытке разглядеть спрятанные записи, открывает нужное. С бумаги искусно выведенными линиями и неясными буквенными формулами на неё взирает зеленоокая копия, обращённая к сгибу в беззвучном крике. С такими живыми, полными агонии глазами… В спешке переворачивая лист обратно и едва не роняя тетрадь для записей, выдавая себя — она возвращает всё на свои места. Дожидается того, в чём изначально не нуждалась. Поставив испрошенное на стол и снова сев на своё место — шляпа давно снята и отложена по левую руку, — ему достаточно просто смотреть, вновь не раскрывая рта, пока не скажут обратное, отрицая. Впервые удаётся столкнуться с такой… покорностью? Или то наплевательство? В какой-то момент в нём панически невозможно угадывается понимание, помноженное на сочувствие. Как умеет. И даже не случается последствий. Собрав последние остатки самообладания и допив преподнесённое, ей жизненно необходимо прервать происходящее — кодовое слово оставляет на языке привкус горечи. И это не только от курева или спиртного. В спешке оставляет его в одиночестве, не прощаясь. Пулей вылетая из «Бури» и не помня, о чём вообще говорила, она бежит в район с прытью, равной своим ранним открытым разбоям, когда полицейские ещё видели её, но уже не могли угнаться. Не разбирая дороги, врезается в две линии людей, бредущие в разные стороны — окрашенные ярким макияжем слёзы разлетаются градом алмазов. По лицу, униформе посторонних и земле, напитанной равнодушием с предопределённостью, их можно узреть лишь в мокрых кляксах теней. — Подытожа сказанное… Одного раза вам недостаточно. На её внутреннем стержне появляется крупная трещина.***
— Что хотите обсудить в следующий раз? Вторая история берёт своё начало на соседней неделе. Они перевозят живой товар для одной из подпольных видеостудий — ни сразу по приходу, ни теперь парни не спрашивают её о пари, что удивительно. Обычно их не заткнёшь. Вероятно, сказывается тот факт, что она сидит за рулём бронированного перекрашенного фургона — присвоили этот хлам, по меркам блюдущих, ещё месяц назад — и теперь их жизни в сносных руках. Гремящая в салоне музыка заглушает стук сердца и способность к размышлению, но образы всё равно с нехилым усердием пробираются в мозг, когда они пересекают бугры тормозящих дорожных линий, стоят в пробках или просто переключают станции в поисках чего-то стоящего. Её недавно, впервые в жизни, изволил посетить ночной кошмар — липкое ощущение присутствия горящих серым цветом глаз из угла. На фоне туманных очертаний уличных ламп и выходя из тени комнаты, увешанной постерами о предстоящих выборах очередного рабочего Председателя. Путь из одного конца города в другой занимает внушительное время. К громадам складов фабрики по изготовлению консерв подъезжают будучи уставшими — отличный расклад вещей, на самом-то деле. Могли ведь и не приехать вовсе, валяясь в какой-то канаве с аккуратными дырками в тушах, но относительно плавная безэмоциональная езда по всем правилам не вызывает подозрений. Она остаётся на водительском без энтузиазма, примечая, как толчками ведут нескольких незнакомых ей себе подобных с грубыми покровами на головах. Про них можно забыть. Ожидание будет тянуться долго. — Ничто не поворачивается против вас. Кроме вас самих. Радио, нервенные поглаживания круга руля, выключенное-включённое отопление и вздох голодного нетерпения. Вообще-то они таким не занимаются, но в данный момент заказ, а соответственно поддержка равновесия в городе, того требуют из обстоятельств — несколько дней назад предыдущую студию накрыли со всеми потрохами. К тому же их последний живой водитель застрелился, когда сбегал от преследования, так что почему бы и нет? Через полчаса парни возвращаются, неся в руках ящики с провиантом, — переговариваются о чём-то, не проявляя и капли какого-то бы ни было настроя. Работа сделана, причём на высшим уровне — первоклассный предмет торга. Погружают их аккуратнее всего прочего. Вакуумная банка — не человек, с ней поделикатнее бы… Она согласна с этим. Другие тоже. Никаких разночтений. Обратно решают ехать наискось — в сопровождении её размытых воспоминаний о своём посещении бара. Тема разговора организовывается странным образом — в момент брошенного взгляда на местного сумасшедшего, кричащего с пешеходной части о равенстве тех, что ходят размеченными дорогами, и тех, что не утруждают себя этим. Кто-то на пассажирском бросает, подобно плевку, шутку о том, что в «Буре» наверняка куча таких. С обеих сторон стола. Она незнамо зачем начинает защищаться. И защищать их. — Вам кажется, что вы сможете справиться с этим самостоятельно. Взрыв эмоций при перепалке может стоить ей жизни. Как и всем прочим. Этот мир их не прощает и всегда наготове. Их замечают в единый момент. Начавший накрапывать ещё совсем недавно водяной пылью дождь тут же обрушивается на них нещадным потоком, скользя по стеклу, стали и бетону. Она в животном ужасе вдавливает педаль газа в пол, предчувствуя, что вскоре ещё больше потеряет контроль. Резко выкрутив руль в сторону от дороги, вихрем в заносе мчится мимо регулировщиков, кои тут же отправляются в погоню, уподобившись зверям в кураже бега за жертвой. Рядом лаются товарищи, доставая из-под сидений стволы. Приоткрыв в защите двери и чуть высунувшись из окна, беспорядочно палят в преследователей, параллельно требуя держать ровнее. Но само это требование ещё хуже всего остального. История заканчивается тем, что она теряет их, протараня движущихся наперерез законников. От удара фургон сбивается с дороги, заворачивая на тротуарные, не приспособленные для транспорта участки — наслаивающиеся пластинки черепиц и фигурки людей разлетаются по округе красно-хрустящим вкупе с чёрно-лохматым, издающим мясные звуки. Лихорадочно дёрнув за ручку и чуть не упав со своего места, она, как загнанное существо, на хромающем ходу пытается придумать место, где бы укрыться, но родные дворы далеко, а полуцентр блестит чистой новизной с суспициями. Озарение с мучением захлёстывает с ног до головы. Остаётся только очень надеяться, что приём в реальном времени в «Буре» тоже осуществляют. — Среди окружающих существует тот, кто поддерживает вас? Она собирается выяснить несбыточное в первый раз — правда ли, что бар не выдаёт совершивших преступление не только недавно, но и в реальном времени. Перебежки с проклятиями сквозь зубы — сотни лиц смотрят, фиксируя и прослушивая. Хватит! — позволяют ей влететь в излучающее умиротворение здание почти с той же скоростью, какую она брала в момент своего трусливого побега оттуда. Могильная тишина и прохлада снова погружают в состояние временной лжекататонии. Она требует убежища. То дозволяют. Через несколько минут с отчаянно-напуганным взглядом встречается привычный мягко-задумчивый, с долей вышины. Он зовёт за собой, также ничего не говоря, как и в прошлый раз. И не смея притронуться. Касание — страшная тайна, а пожать агенту болеутоления руку равно стать проклятым. Одним из них: обрести статус несущих самый тяжкий груз рода человеческого. Впрочем, дальнейшие помыслы прерывает бьющий по глазам свет — коридоры ярче, чем в прошлый раз. Она отмечает это по выделению клякс собственного железного ихора. В прошлый раз бы их вообще не было б заметно. — Не до конца проведённая сублимация негативных переживаний не приводит ни к чему благому. Внутри своей обители он двигается ещё быстрее обычного. Как только ей удаётся сесть на своё место с тихим полувскриком — на края ран уже выливают добрую часть алкоголя. Передавая остаток — она очень благодарна и отпивает прямо из горла, — уже промывает основу чем-то иным, со всё той же хирургической точностью. Давая стягивающую коркой мазь и укладывая рядом тканевой моток, просто объясняет, как правильно наложить повязки. Она точь-в-точь исполняет — получается с первого раза. Боль в ране стреляет страдальческим чувством благодарности. Под слова о преувеличении своего состояния, облокотившись на стул, она лишь выдыхает — начиная рассказывать о случившемся в компании не только его общества, но живительного прикосновения бутылки под рукой. Проходят минуты. Десятки минут. Через какое-то время агент прерывает её в момент небольшой паузы, и то лишь для того, чтобы спросить, желает ли она чаю с угощением, и если «да» — какого именно изволит её драгоценная душа. Мешать чай с виски кажется неплохой затеей. К моменту, когда он ставит перед ней сервиз на две персоны — блюдца явно не подходят набору — и садится напротив в привычную позу, она начинает смеяться до слёз, дёргаясь в приступе истерии. Отгибая мизинец в момент глотка из собственной чашки и поправляя в ровные положения рабочие принадлежности на столе — педант каких поискать, — он молча, поверх очков, наблюдает за её очищением. Звукоизолированные стены впитывают чёрную ругань, крики, всхлипы, а под конец — старательно тихие стыдливые хлюпанья носом. Ей учтиво предлагают салфетки. Она — напористо познакомиться поближе. И записаться на последующее пребывание. Конечно, как и сегодня, не бесплатно. Его едва ли интересует всё остальное, кроме того, что: — Вы хотите продолжать? Стержень истлевает до состояния иглы.***
— За какой срок вы рассчитываете решить вашу проблему? Третья история во многом становится повязанной на её негласных походах в «Бурю», когда дело с фургоном клеймят несчастным случаем. День за ночью стакан становится наполовину полон, но лишь тогда, когда она здесь — на общей квартире ей уже не наливают. Круглые сутки перестают быть внятными без уразумения. Она не познаёт единения и по-обратному возводимо во всё большую степень — ощущение разрывов преследует шесть дней на неделе. Запись к человеку, сидящему напротив, становится отдушиной — она не может пропустить. Кошмары снятся чаще. В основном о преследованиях собственными товарищами. Чувствует себя преисполненной и опустошённой одновременно. Дела ведутся плохо, однако их выполнение необходимо хотя бы для того, чтобы записаться на будущую неделю. Но она ещё не предаёт доверия «Анафемы», как не подвергает испытанию и самого болеутоляющего. Не встаёт и не встанет на третий путь. Кажется. Сомнения в себе становятся постоянным спутником жизни. Ей не нравится это. Она ведь всё выдумывает. Или нет? — Как часто проблема проявляет себя? После месяцев затишья развитие случается неожиданно: задержка до ночи, решая дела банды с «Токсиками» дипломатическим — что случается редко — путём. По чистой непреднамеренности оставляет оружие у них, но когда вспоминает об этом в переулке, размеченном двумя путями, — несколько разноцветных, недовольных раскладом пар рук с разных сторон уже хватают её за одежду, волосы и ноги. Брыкающуюся валят на землю — с бешеным, подобно сирене, визгом она вцепляется отросшими ногтями одному из едва видимых ублюдков в морду — из, как ей чувствуется, понятных соображений. Теряя сознание от удара на несколько мгновений — в тот момент она размыто ощущает, как становятся, зажим за узлом, крепки стяги на руках и ногах, — рефлекторно давит маячок на браслете, прежде чем его каркас отключат, выбросив в утиль-ведро неподалёку. Господь, благослови своих крестоносных воителей… В багажнике достаточно времени для размышления. И его катастрофически мало для течения жизни как таковой. Но самого хода пространства нет. Овое застывает, дробясь на участки памяти, запечатлевшие самое счастливое и несчастное. За их пересчётом, как в кадрах старой плёнки, она странствует по неизвестному направлению. Ощущение реальности перемежается с аффектными провалами. Вытащив из машины, её, с мешком на голове, толчками и пинками псевдогалантно проводят по ступеням — пандуса нет, — параллельно рассуждая, что вскоре свершённое будет полноценным в своей истинности посланием тем, кто отстаивает не те порядки, что и они. Районы не терпят меток дорог даже друг от друга — в какой-то момент она догадывается: даже имейся, чем отогнать их, ничего не изменилось бы. Каждый из них выполняет свою работу по поддержке равновесия. Этому есть оправдание. Потому что: — Я — мы — оба имеем право остановиться или прекратить действие договора при несоблюдении вышеизложенных правил. И последнее… Внутри пахнет мокрой бумагой, немного пробирает мороз — тут даже больше от ветра, липко лижущего взмокшую от пота кожу, — место сродни похожим, где они держат живой товар, а «Токсики» обустраивают свои лаборатории. Переговариваясь о неудачном свете и настройке камеры, один из них на фоне, содрав с её головы затхлую ткань, вещает о несправедливостях всех мастей. О притеснениях — прямо как с ней сейчас, выпрямив и раздвинув руки с ногами. И что заключать сделки, не обсудив со всеми, тем более через женщину — позор, каких не сыскать. Пора менять дело и брать всё в свои руки. Её саркастичный ответ про троих горе-бунтарей против боссов предприятий — покровительственная связь, строившаяся годами, — и свор отражается ударом по лицу, так что перед глазами внезапно рассыпают зёрна мака. Сквозь них она видит смутно, на грани с фантазией по, казалось бы, неосуществимому. Бодрящим возвращением в настоящее первый выстрел заливает её собственные лицо и грудь чужой кровью. Как раз того, что напротив, с расцарапанным обличьем, затылок — хорошая мишень. Подкашиваясь в своём полуголом нелепом виде, он падает ровно на неё, придавливая ещё наполненным, но теперь только уходящим, теплом. Выражаясь по матери, находящийся за её спиной, токсик тут же, на ходу поднимая не до конца спущенные штаны и придерживая их, в спешке — почти полубегом — тащит за волосы куда-то вглубь. Она почти срывает горло в криках, не давая себя потерять меж полок заброшенного маркета. Второй хлопок уже чуть вдалеке, как она успевает додумать, по-видимому убивает удирающего со всех ног неудавшегося оператора. Достигнув некой цели, её ненадолго бросают, выпуская из рук, — снова ругательство — двери чёрного хода оказываются заперты в клине. Оставив попытки сбежать, последний, подняв на ноги, прижимает её к себе, подставив чуть подрагивающую заточку к горлу. Трясёт одновременно от ужаса и иронии — у них тоже был один ствол на троих. Надежда на спасение, ставшая неотделимой от дыхания смерти, вскоре не заставляет себя ждать, появляясь в проходе промеж последних стеллажей. Изначально она думает на кого-то незнакомого в своём неравнодушии, но в быстро приближающемся — настороженно знакомом — силуэте начинает видеть неладное. Левая из его рук чуть поднята выше обычного и с запястьем под странным углом. Другая зажимает пистолет. Над ухом орут не приближаться, выбивая из колеи. Начав видеть его на свету, как и стремглав вылетевший из полумрака нож — изрыгатель пуль всего лишь отвлекающий манёвр, — она надеется, что кровавые ванны и вправду могут омолодить. Воспалённо вспыхнувшее в мозгу озарение на тему слежки даже со стороны самых честных людей этого города почему-то не удивляет. Как взятый без спроса в момент отвлечения блокнот для записей с человеческими запечатлениями в разных эмоциях, так в момент её обработки ран, когда пришлось снять многочисленные украшения рук — происходит достойный обмен. Она даже не заметила. Всему есть объяснение. Во всяком случае — из уст напротив уж точно.***
Четвёртая история коротка и проста. Та происходит прямо сейчас и натянута до предела, как единственно оставшийся после всех пережитых испытаний обнажённый нерв своей обладательницы. Некогда яркий, догорающий пыл свечи, добросовестно сослуживший свою службу. Не отказавшись от очередной салфетки, она осуществляет последний из возможных измученных порывов — самый искренне-благодарный и глубокий поцелуй. Не разрывая связи и не открывая глаз, её болеутоление во плоти снимает с широких плеч свой длинный сребро-белый плащ, кутая и закрывая от всей грязи этого неблагодарного мира. Лишь после свершённого отстраняется, но только для того, дабы проговорить… — Вам, как и мне, запрещено прикасаться друг к другу. Единственное исключение… Если только она захочет сделаться ему под стать. Первый вопрос, на который может ответить с полной уверенностью. И во всех реальностях — встречаясь с его взглядом, больше не имеющим стеклянных преград. Но заместо словесного выражения, ей, явно символически, молча удаётся сжать кольцо рук вокруг его шеи крепче, что и служит подтверждением намерений. Даже так им будет не положено сполна, кроме принятия рассказов других, а дорогу к своим — забыть навсегда. Вместе с тем в их положении всё лучше, чем полный-пустой наполовину стакан — она наконец понимает, в чём смысл бара. Суть в самом шторме, что разворачивается внутри — делает живым и мыслящим всех, кто туда приходит. Раскрывает способность на открытое, с наплевательством на оценку других выражение чувств. Именно из-за того все они: и клиенты, и агенты — гибельны для системы в одинаковой мере — потому как не боятся показать, что у каждого есть свой предел. И ещё желание оставаться свободными. Но время течет наравне с гармонично лёгким шагом, преодолевшим внутренний лабиринт полок. Маячок, испускающий двойной сигнал, приводит бессильных перед неприкасаемыми, товарищей по своре на место к тому моменту, как он, неся её на руках к своей машине, кидает на них взгляд, полный понимания. А ещё — она не видит, так как стряхивает пепел с предложенной сигареты, ранее получая удовлетворительный ответ на свою просьбу выпить когда приедут незнамо куда, чего покрепче — тот коварно улыбается. Сев на предназначенные места, он обращается к ней последний раз, прежде чем повернуть ключ зажигания: — Так как вы хотите прекратить наши с вами сессии, мне предписано задать последний из вопросов: «Изменилось ли ваше состояние?». — Однозначно — да. Её внутренний стержень исчезает вовсе.