Самопожертвование

      — Вот, возьми с собой, — Союз протянул Германии запакованный в пакет контейнер с едой. Он готовил ему каждый день, чтобы Германия мог поесть на работе. Там, в столовой, по мнению Германии, еда была ужасной. Ужаснее, чем готовил США, по его мнению, а это что-то да значило — Америка умудрялся спалить иногда даже тосты.       — Благодарю, папа, — Германия принял контейнер и положил его в свой портфель — по размеру обед был небольшим, но Союз надеялся, что сытным. Германия сверился с часами на своём запястье и принялся неловко переминаться с ноги на ногу. Идеально отглаженный Союзом же костюм сидел на нём, как влитой, только галстука не хватало. И осеннего пальто.       — Тебе, наверное, уже пора, — Союз шагнул к нему, забрал из его рук портфель, поставил его на пол и стал завязывать его галстук. Германия вздохнул.       — Как раз наоборот, папа. Сегодня я, как и обычно, собрался слишком рано, — Германия заправил за ухо чёрную прядь, поправил свои прямоугольные очки и внимательно посмотрел на Союза своими пронзительными голубыми глазами. У Союза сердце от его взгляда ёкнуло, и он, неловко улыбнувшись, закончил завязывать галстук и почесал неловко затылок. Волосы были растрёпаны, надо бы причесаться. Да и надеть на себя что-нибудь, кроме розового фартука. Хотя бы и нижнее бельё. Германия улыбнулся ему в ответ. — Чем вы собираетесь заниматься сегодня?       — А? Я думал полы помыть. Приготовлю, может, что-нибудь, — Союз задумчиво покосился в сторону. Из-за незакрытой двери спальни была видна широкая — с недавних пор их общая — разбитая, будто ураган прошёл, постель.       — Вы постоянно тру́дитеесь. Не думаете отдохнуть? — Германия обнял его за талию, не боясь помять костюм и, длинно хмыкнув, развязал бантик из лент, до того державший фартук. Союз вздохнул. — У вас, в конце концов, законная пенсия.       — Не преувеличивай. Мне работы часа на два, а потом снова сидеть сиднем без дела. Тебя ждать, как верная жена. Аж тошнит от безделья. И… Если продолжишь трогать там, где ты трогаешь сейчас, то точно опоздаешь, — Союз закусил губу. Он уже чувствовал, что Германия тяжело и прерывисто дышит ему в шею.       — Не опоздаю, если вы поторопитесь, папа, — Германия настойчиво вжался своими бедрами в бедра Союза, и последний еле подавил порыв застонать. — К тому же, ради такого не грех и опоздать.       Союзу ничего не оставалось кроме того, чтобы нырнуть рукой в чужие штаны. Когда все закончилось, Германия лишь ласково и сыто целовал его скулу и щёку, ластясь. Союз вздыхал.       — Я гладил твой костюм всё утро, а ты… Ты всё испортил, Германия.       — Простите, папа, я не нарочно, — без капли раскаяния в голосе извинился Германия, прикрывая свои довольные голубые глазищи. До чего же прозрачные они были, словно лёд, ей богу. Хотя Союз в бога не верил, совсем нет.       — Как же, — с ласковым вздохом согласился он. — Не нарочно.       — Мне, увы, пора, — Германия вновь сверился с часами на запястье, подхватил свой портфель с пола, поцеловал Союза в щеку и ушёл, только тихо прикрылась дверь. — Доброго дня вам, папа.       Союз вздохнул, постоял немного, глядя на дверь печальными глазами, и пошёл делать уборку. Полы сами себя не помоют.              Через некоторое время он обнаружил, что в кабинете Германии на его столе остались документы, которые были важны именно сегодня. Германия накануне вечером говорил ему об этом, а сегодня утром вовсе о них забыл — собирался чересчур спешно, словно торопился куда-то, даже наличие документов в портфеле не проверил.       Понятное дело, куда он торопился — Союз нахмурился, вспоминая их жаркие утренние обжимания и почувствовал, как сладкие мурашки в противовес сердитым мыслям бегут по телу — Германия, с тех пор, как они съехались, так торопился каждое рабочее утро, а потом грамотно добивался того, чего так желал — почти каждое утро у них заканчивалось если не сексом, то обжиманиями точно.       И не то чтобы Союзу это не нравилось, как раз наоборот, только вот теперь как-то подозрительно часто Германия (по меркам Германии часто — где-то два-три раза в месяц) стал забывать дома то свои личные вещи — когда это были сигареты, Союз был даже рад — то одежду — однажды чуть не ушел на работу без галстука, благо, Союз успел догнать его в подъезде — а теперь и документы. Союз удрученно покачал головой и стал одеваться. Насколько он знал, эти документы были нужны только вечером, он как раз успеет их привести — близилось время обеда.              Добравшись до здания собраний, где находился Германия, Союз затормозил. Перед входом были охранники, и раньше они бы пропустили его без всяких лишних движений и даже лишних взглядов, но не теперь. Путь ему преградили, показывая, что ему сюда хода нет. И Союз отошёл в сторону. С боем он прорываться не собирался. Топтаться на месте было бесполезно, время шло, и Союз думал уже позвонить Германии, как сзади его окликнул знакомый голос.       — Ты чего здесь? — Россия улыбнулся и хлопнул его по плечу. Союз растерянно моргнул. Они довольно давно не виделись, несколько лет, можно сказать, и внешность России претерпела кардинальные изменения. Он стал выше Союза, раздался в плечах, а самое главное — больше не выглядел, как пропивший все мозги пьяница. Костюм на нем был свежим и хорошо отутюженным, лёгкая щетина придавала шарма, а не смотрелась неопрятно, как раньше, глаза буквально сияли.       Союз слышал, что они с Китаем заключили взаимовыгодный союз, но чтобы Китай повлиял на него настолько, им надо было контактировать чрезвычайно близко… Впрочем, это Союза нисколько не касается.       — Германия документы дома забыл, — Союз вспомнил, что не помыл сегодня голову и даже не расчесался, да и одежду надел повседневную, слегка помятую. На фоне России он почувствовал себя несколько хуже, чем он есть на самом деле.       — А, — Россия кивнул, ухватил его за плечо и повёл прямо ко входу в нужное здание. — Пошли.       Когда они подошли к двери, он только бросил охранникам «это со мной», и Союза тут же пустили. Союз со вздохом прошёл за Россией, цепко держа в руках пакет документов. А ведь когда-то и он обладал подобной властью, и он был красавчиком, каких поискать, а теперь, кажется, его время вышло.       — Пошли, нам сюда, — Россия вёл его по коридорам так быстро, что Союз едва за ним успевал. — Сейчас обеденный перерыв.       Но перед самой столовой Россия внезапно затормозил его.       — Погоди-ка, — сказал он. — Я думаю, тебе стоит это увидеть. Уже который раз замечаю. Стой тут, у двери, отсюда тебя хрен заметишь, и следи вот за тем столиком. Германия, видишь?       — Ты предлагаешь мне следить за ним? — Союз скептически выгнул бровь и сложил руки на груди, покрепче прижимая к себе документы. — Ну уж нет. Я доверяю ему.       — Это замечательно, но, боюсь, твой Германия кое-что от тебя скрывает, — Россия задумчиво следил за тем, как к Германии подсели Италия и Франция. Обед, приготовленный Союзом, стоял рядом на столе, и Германия явно его ещё не открывал — всё просматривал какие-то документы.       — Значит, у него есть причины. Прекрати, Россия. Я не поменяю своё мнение насчёт него, как бы ты не пытался нас рассорить, — Союз и рассердился бы по-настоящему, но это была далеко не первая попытка России расстроить их с Германией отношения. Он привык. А потому и сократил в последние годы все связи с Россией до минимума — слышать постоянные упрёки ему надоело до зубовного скрежета.       — Да знаю я, — Россия отмахнулся, продолжив следить за Германией одними глазами. — Честно признаюсь, я раньше думал, что у него корыстные цели, слишком уж давно знаю эту скотину, который век уж пошёл. Но вот незадача, он искренне любит тебя. Если знать, куда смотреть, это слишком заметно. Я прошу тебя посмотреть не потому, что хочу рассорить Вас, а потому, что хочу прекратить то, что Германия с собой ради тебя творит. Это вредит ему, понимаешь? Поэтому смотри, а я пойду. Когда поймёшь, что не можешь смотреть, иди к нему в кабинет, он на третьем этаже, западный коридор. Увидишь, в общем.       И Россия ушёл, оставив Союза в полной растерянности. Сначала он абсолютно точно не собирался следить за Германией, но чужие слова пошатнули его уверенность, а потому он остался стоять у входа в кафетерий. Судя по всему, это был запасной вход, потому что дверь была открыта лишь на щёлку, а проходили все через другие двери — широко распахнутые, пропускающий сквозь себя непрекращающийся поток воплощений.       Союз обратился в слух, наблюдая за нужным ему столом. Франция и Италия просто сплетничали, Германия лишь иногда вставлял своё слово, но это раз за разом меняло ход беседы — к мнению Германии явно относились очень уважительно. Наконец, Германия отложил документы в сторону и пододвинул к себе приготовленный Союзом сегодня утром закрытый контейнер. Франция и Италия последовали его примеру, пододвинув к себе подносы местной столовской еды.       Германия со спокойным выражением лица — если бы Союз не знал, что что-то не так, он бы и не заподозрил — молча взял ложку и принялся за еду. Италия и Франция молчали, переглядывались, странно смотрели на него, а приступать к своей еде не спешили, и у Союза от плохого предчувствия засосало под ложечкой.       — Mon cher, — начал Франция, и в его голосе слышалось явное расстройство. Брови сошлись у него на переносице. — Зачем ты раз за разом делаешь это?       — Делаю — что? — голос Германии стал ощутимо холоднее, чем был до этого. — И я просил не называть меня «mon cher». Это твои любовники у тебя «mon cher», а не я, неужели так сложно уяснить?       — Я просто беспокоюсь о тебе, — заметил Франция осторожно. — Ты сам на себя стал непохож. Зачем? Зачем ты это делаешь?       — Это давно уже не твоё дело, Франция, — процедил Германия и продолжил спокойно есть, но Союз слишком хорошо видел, что в его жестах и действиях что-то не так, но понять, что именно — не мог.       — Ты мой друг! — Франция всплеснул руками и чуть было не вскочил из-за стола, но Италия удержал его за локоть. — А ты! Ты просто сумасшедший! Зачем ты жрешь эту пакость, у тебя аллергия на всю молочку, а тем более — на перловку!       У Союза сердце в пятки рухнуло и чуть было не остановилось. Он не понимал, как… Что…       А Франция тем временем распалялся всё сильнее.       — Ты просто… У меня нет слов. Если ты завтра снова придёшь сюда с этой гадостью, я выброшу её в окно.       — Только попробуй, — прорычал Германия, и даже Франция вздрогнул от тона обычно спокойного ФРГ. — Я тебе кишки в трубочку сверну и Vater натравлю до кучи, понял?!       — Да не кипятись ты, — вмешался в беседу молчавший до того Италия. Уже обращаясь к Франции, он продолжил: — Понятно, почему он это ест. Это его Союз приготовил. Расстроится, если Германия вернёт полный контейнер.       — Но mon cher, — растерянно пролепетал Франция, совсем сбитый с толку. — Почему ты просто не выбросишь эту еду, если так не хочешь его расстраивать?..       У Германии в руках стальная ложка согнулась пополам. Франция сглотнул, когда Германия поднял на него полные гнева глаза, а Союз, наблюдающий за этим едва дыша, понял, что Германия никогда не был на его памяти так разозлён.       — Папа готовил мне эту кашу всё утро. Она ещё тёплая, — голос Германии был настолько пугающим и вкрадчивым, что Франция начал осторожно от него отодвигаться, хотя и сидел напротив. — Он готовил её для меня. Встал в пять, только чтобы успеть её приготовить. А вы мне предлагаете не ценить его труд?!       — Но Германия, — голос Италии звучал сожалеюще. — Ты же зря истязаешь себя. Ты можешь просто сказать ему о том, что не переносишь молочные продукты и каши в любом виде.       Германия опустил взгляд на порцию перловки в контейнере и внезапно стал выглядеть, как побитая собака.       — Он уже полгода готовит для меня. Разве могу я… Сказать ему, что все его труды были напрасны?..       Союз очнулся только тогда, когда почувствовал, что слёзы уже стекают по его подбородку. Он сдавленно шмыгнул, пытаясь вытереть щёки тыльной стороной ладони. Но слёзы, конечно, продолжали течь и течь.       Внезапно Германия посмотрел прямо на него, и Союз вздрогнул, едва успев спрятаться.       — Что там? — донёсся до Союза голос Франции.       — Ничего, — ответил ему Германия. — Просто показалось.       А Союз, зажимая себе рот рукой, будто бы его кто-то мог услышать, не шёл — крался по коридору к кабинету Германии. Там он планировал его подождать и, конечно, серьёзно поговорить.       Союз не думал, что Германия способен на такие глупые поступки. И было бы, ради чего… Союз снова шмыгнул носом. Франция прав — этот идиот сошёл с ума.              В кабинете он старался ничего не трогать. Только смотрел на умывальник в углу, окруженный ванной зоной, и думал. России он потом скажет отдельное спасибо. Всё-таки, не растерял он последние мозги.       Германия ввалился в кабинет бледный, он явно едва держался на ногах, а встретившись со взглядом Союза, он вообще едва не рухнул на колени.       — Значит, мне не показалось, — произнёс он испуганно и виновато. — Вы правда здесь, папа.       — Не показалось, — согласился сурово Союз. Теперь на слезы у него не было времени. Первым делом он организовал Германии промывание желудка — и умывальник в углу кабинета пригодился. А пока Германия самозабвенно блевал, Союз гладил его по спине и думал, что же делать дальше. Вероятно, у Германии не один такой «секрет».       Он нашёл в контактах нужный номер и нажал вызов. Россия ответил почти сразу.       — Спасибо. Организуй Германии двухнедельный отпуск с сегодняшнего дня, я в долгу не останусь, ты же знаешь. И за эту услугу, и за ту.       — Организую. И обещание я запомнил, — хмыкнул Россия. — Это Германия там… Желудок выворачивает? Оформлю больничный под твоим врачебным присмотром, не благодари. И кстати, — это Россия сказал уже громче, будто специально, чтобы Германия слышал. — На работу теперь его не пустят, пока не вылечится, спасибо Франции и Евросоюзу!       — Нахуй иди, — прохрипел Германия, а потом его снова вырвало. Сколько же дряни он ел, а Союз и не замечал.       Доверял. Верил в чужую самостоятельность, даже не думал, что Германия будет ради идиотских юношеских порывов так рисковать собой.       — Пока-пока, не болей, — засмеялся Россия и сбросил трубку.       Когда Германию прекратило рвать, Союз дал ему выпить воды и прополоскать рот, а потом отвёл, придерживая за талию, к креслу перед рабочим столом, усадил. Германия жался к нему, как провинившийся ребёнок. Отчасти, так и было.       — Сейчас очухаешься, и мы едем домой, — Союз потёр переносицу. В голове не укладывалось то, что только что произошло, но Союз привык действовать решительно. И сейчас составлял Германии график лечения — медицинское образование, полученное им уже после Великой Отечественной, было нужно, как никогда.       — Мы поговорим? — спросил Германия обречённо.       — Нет, — отрезал Союз. — Это я поговорю с тобой, а ты будешь молчать. И никаких серьёзных решений ты в своей жизни теперь не принимаешь, пока не окажешься полностью здоров. Понятно? Я поговорю.       — Я просто…       — Не хотел меня расстраивать. Но расстроил. Очень сильно. Объяснишь мне нормально, зачем ты так с собой? Меня не расстраивают напрасные труды, меня расстраивает, что ты пострадал из-за глупости, понимаешь? — Союз провёл ладонью по его макушке. Германия спрятал глаза. — Ты ведь старше меня. Ты должен быть благоразумнее. И с Рейхом я ещё отдельно поговорю. Он давно тебя прикрывает?       — Он не знает всего. Конечно, если бы знал, предпринял бы что-то, но он не знает.       — И как ты убедил его не вмешиваться?       — Я заверил его, что я тебе изменяю, — выдохнул Германия. У Союза задёргался глаз.       — Да лучше бы изменял, чем такое, — наконец выдавил он. Германия поджал губы, но ничего не сказал. А потом Союз повёз его, едва живого, домой.       И как только этот мелкий гадёныш скрывал, что отравлен? Так сегодня утром активно обжимался с ним, что не верилось. Или Союз просто сам не хотел ничего замечать?       Когда Германия, вымотанный после тяжёлого дня, заснул у него на груди, Союз вздохнул с облегчением. Всё можно исправить, благо, Германия не успел довести себя до критической точки, а Союзу страшно было подумать, что такое могло случиться.       Всё же, он слишком испугался сегодня. На глаза сами собой навернулись слёзы, когда он вспомнил пережитый сегодня кошмар, бледное лицо Германии, те жалкие звуки, что он издавал, пока выворачивал желудок. Как же Союзу было страшно в тот момент.       Он закрывал эмоции внутри себя, никак не мог позволить, чтобы Германия увидел, что ему не на кого опереться, что Союз тоже слабый, тоже боится и страдает.       — Ты чего? — прошептал Германия ему в грудь, и Союз вздрогнул.       — Ничего, — попытался сказать он, но голос позорно сорвался. Вот чёрт. — Ничего, Германия. Спи.       — Это из-за меня? — Германия привстал на локтях и осторожно вытер большим пальцем правой руки слёзы у него из-под век. Союз жалко всхлипнул.       — Чёрт, — выдохнул Германия. — Ненавижу, когда вы плачете.       — Я так люблю тебя, Германия, — на грани слышимости прошептал Союз. — Пообещай мне больше не делать так.       — Обещаю, — и Германия поцеловал его. Союз почувствовал, как тревога медленно отпускает его.       Надо придумать, что приготовить завтра на обед. И Союз наконец разрешит себе залезть в медицинскую карту Германии и узнает, на что ещё у него аллергия. Всё-таки, организмы воплощений слишком хрупкие в таком плане, чтобы этим пренебрегать.       А пока Союз шлёпает Германию по опять не туда полезшим рукам. Очень уж активный больной.