— Я помогу без малейшего колебания, в чём бы не заключалась услуга… Даже если тебе жизнь моя понадобится! — высокопарые речи верховного мага скайрасов звучат совсем эфемерно, словно и сам он — лишь тень героических подвигов с баллады древней страниц. Но падшая принцесса знает, что в мерзко-вычурных словах — обнажённая правда.
— Хочется вновь повидать родные просторы. Я так соскучилась… Да только с честью, правом власти у меня отняли и возможность вернуться. Я — убогая калека, обречённая никогда не подняться в небо, — и вспыхивают так недобро алые блики в женских глазах, а Драгонас взгляд свой отводит, ниц прячет стыдливо. Конечно, всё ему ясно, но…
— Одной пары крыльев вполне достаточно на двоих. Я искуплю свою вину, любой ценой, потому я готов отдать тебе всё без остатка. Просто скажи, что я могу сделать для тебя.
— Раз ты так благодушен… Донеси меня до самой вершины Тернового Гнезда: ха, с сестрёнкой охота свидаться, — будто трещина по корке льда, так неестественно и болезненно, на губах её вдруг возникает улыбка.
***
Залы связанные, что в солнца лучах да славе былой купались так непростительно долго, сейчас переполнены скверной. Как чаша, испитая до дна, звенит беспощадно теперь пустота. Тела изувеченных стражей, кровавые лужи и тысячи тысяч перьев, что в дикой агонии трепещут над холодом мрамора, в густом едком воздухе, а затем оседают — да всё это тлеет под неумолимость всполохов алого её ярких глаз.
В центре безумия, тления величия да пафоса гибнущих, — апофеоз завершения этой эпохи; длань праведного гнева, карающий меч и справедливость почти во плоти — Vengeful Spirit. Раскинув руки триумфально, она отчаянно жутким хохотом заливается. А голос её, как эхо боли и слёз, плещется пустыми залами и сотнями коридоров — от той картины у верховного мага скайрасов волной по коже пляшут мурашки. Верховный маг и главный защитник, лучший среди гвардии королевы и тот, кто заклинаний знает больше всех в Терновом Гнезде; тот, кого надеждой и светлой волей среди знати звали — по совместительству он же есть тот, что абсолютно буквально на собственных крыльях смерть и горе своему народу принёс.
У ног падшей принцессы месивом кровавым аккурат уложена лже-правительница Жуткого Гнезда, лишь крылья не тронуты в злобной насмешке: смольный блеск, пёрышко к пёрышку, вот только их обладательницу и в лицо не узнать, ведь нещадно искромсанно тело, сожжены предлинные волосы да личико милое в полосах хищных когтей всё багрянцем залито (словно орудовали фурии из ожившего мифа!).
Из стёкол разбитых окон свет рассыпается слепящей волной, рассекается лишь о тёмный-тёмный сгусток квинтэссенции мести, но у головы её лучи так услужливо преломляются, будто венец — сейчас Шендельзар так прекрасна, что верховный маг скайрасов без раздумий падает пред ней на колени. Безусловная честь — принять наказание от неё
такой, именно в этот миг. Как последняя точка в истории, как… финал тревожной фуги — собственная смерть идеально впишется в такой момент — думается Драгонасу.
— Мои душа и сердце в Ваших руках, Сиятельство. Я повинуюсь в смирение, — вычурные слова выглядят так фальшиво, когда он преклоняется унизительно низко, сияющим шлемом пола едва не касаясь.
Она же переклоняется через труп окровавленный и, движением резким, когтистую руку тянет к скайрасу, взор свой устремляет к нему, чётко в глаза, и смотрит так томительно долго, словно насквозь вот-вот — да прожжёт. Ему хочется умереть быстро — здесь едва ли не за жизнь впервые, но так отчаянно громко, псом избитым скулит его эгоизм. Ещё ближе подходит Шендельзар, ступая вальяжно, как прочь отброшенное отребье переступает тело сестрёнки — и на белоснежном мраморе расцветает багрянцевый след. За шаг до покорно склонившего голову, она в жесте рваном, будто бы нетерпивом, отшвыривает своё орудие верное. В такт скрежету жуткому, с которым лезвие вдоль гладкого пола скользит, скайрас вздрагивает, но истинное смятение да страх лишь глаза выдают: те чувства плещутся тёмным в сияющем взгляде.
Блестит в трепетном танце предзакатное солнце (уже не золото — лишь киноварь чистый) вдоль клинка орудия, по ещё свежей крови…
— Снимай доспехи, маг, — звенит голос принцессы в приказе.
— Да будет так, моя королева, — так отчаянно всё надеется на быструю, лёгкую смерть. Пальцы ослушные путаются в ремешках и заклёпках, руки безбожно дрожат. О, нет: за предательство, пусть и столь неосознанное, возмездие грядёт куда более устрашающее, мучительное, чем заурядная смерть от перерезанной глотки — Драгонас уверен: Дух Мести задушит его голыми руками, и упиваться будет долго-долго его предсмертными хрипами; сладко-сладко ей станет, когда увидит кровью полнящиеся глаза да дрожащие губы… А, может, он захлебнётся в собственной крови и рвоте? — тогда истинная королева наверняка ликующе расхохочется, и белоснежные стены долго ещё будут дребезжать в ужасающем клекоте её смеха. Заслуженно. Справедливо. И… отчего-то уже болезненно до сбившегося дыхания.
В смирении опускаются плечи, и волосы светлые, теперь свободные от оков позолоченных гвардейца обряды, так безвольно падают на разгорячённые щеки, стелются по плечам. И словно отпетый грешник пред самой казнью, Драгонас не смеет глаз подвести. То ли страх, то ли… чувство иное, не позволяют последний раз к солнцу воззвать. Но ледяные в своей беспощадности, обманчиво хрупкие любимые руки всё никак не впиваются в шею, а воздух всё ещё слишком сильно полнит грудь.
Коротко дребезжит что-то металлическое, когда по концу своего недолгого пути соприкасается с полом — мрамор будто вот-вот трещинами пойдёт под весом возложенного на него; тяжесть волной колышет и воздух.
— Ну же, верховный маг, верный страж королевы, подними же глаза, взгляни на меня, — блестит в злой насмешке взгляд яростно-красный. А Драгонас подчиняется; и повинуется он так беспрекословно и слепо, будто жгучим клеймом по ту сторону век ему выжжена единая истина — покорность раба перед истинной королевой.
И он видит: видит её, прямо перед собой, такую хрупкую и бледную до болезненной синевы, почти обнажённую. Слева от неё аккурат уложена её ненадёжная, словно муляж, броня. Замирает сердце мужчины от контрастов и впечатлений обжигающе-терпких — а Дух Мести лишь усмехается хищно, неумолимо себя последних элементов злосчастного доспеха лишая. Шендельзар не моргает: она выглядит, будто совсем не живая, но её прекрасная грудь вздымается слишком мерно, да так плавно её тело…
— Моя мятежная принцесса, что же ты делаешь? — шепчет Драгонас крамольно, как несчастный богохульник молитву пред внезапно явившемся истинным обликом Бога.
— А теперь сними с себя всё, да поскорее, и смотри на меня. А затем — сядь.
Драгонасу под полуприкрыми веками в нещадности жжёт: ему хочется верить, что он не понимает мыслей её. А принцесса всё измывается, и с каждым вздохом тяжёлым некогда нежный, священный образ её кажется всё более похабно-вульгарным. Шендельзар уже не узнать, её не вернуть, от неё ничего не осталось… Но полно наивности да надежды напрасной то сердце, что неустанно трепещет, словно в горячке, при упоминании одного лишь имени, за годы долгие для него ставшем блаженным. Покой да смирение раболепское впечатались в небесную гладь радужки глаз; он виноват, теперь — обязан искупить…
Всего один взмах влажных ресниц — и холодом обдаёт: Мстительный Дух уже дышит ему прямо в губы. Следующий миг — в хватке едва ли не яростной цепляется Шендельзар в мужские волосы, что белые-белые по обыкновению
(она помнит), но в лучах заходящего солнца будто золотом раскалённым налиты. Она усмехается ядовито, чужие светлые пряди путая о свои острые когти, чтобы сделать пребольно. А дальше — совершенно бесцеремонно усаживается ему сверху, колено упирая меж бёдер чужих. В движении грубом мстительница почти вжимает Драгонаса в холодный пол, его вынуждая распростереться на собственных крыльях. Дальше — давит она ещё пуще, чтобы до мучительных судорог в тех крыльях зави́дно-прекрасных.
Второй рукой женщина впивается в чужое плечо — кровь в тот же миг брызгает из глубоких царапин. Шендельзар готова победным взором так же остро впиться в его наверняка испуганные, молящие о пощаде глаза, но… в ответ встречает лишь восхищение, что блестит едва ли не фанатичным огнём.
— Ты безумен, маг! — восклицает она. — Но мне наплевать: ты пожалеешь, что я не смиловалась над тобой, попросту не убила, — от фантомного, многогласного звучания её речи Драгонас вздрагивает всем телом, выдыхает протяжно и шумно, но отчего-то самозабвенно, как будто смысла слов её вовсе не понимая.
В попытке напрочь лишить его нежности и трепета, Шендельзар усаживается на чертового мазохиста верхом, чтобы без прелюдий и жёстко, нечестиво, безнравственно. Правую руку приходится освободить, чтобы помочь себе — женщина стонет от горькой досады, что пришлось прекратить терзать пергаментно-гладкую кожу чужих плеч.
В такт моменту соития, Шендельзар припадает к губам скайраса, впивается почти отчаянно, жадно сминает, прикусывает. А Драгонас отвечает нежно, с восхищённым замиранием сердца — и словно всё так и должно было статься. «Он возмутителен!» — эта мысль лишь сильнее подстёгивает, раззадоривает женщину. Хочется больнее, так, чтобы предатель ощущал смятение, чтобы сбить с толку, а потом… в кровавые ошмётки изорвать белую плоть — и тогда вдруг, как озарение, она вспоминает: месть её, самая жестокая, совершенно в другом.
Шендельзар сжимает крепче пальцы, сгребая его волосы под самые корни, чтобы позже вновь потянуть вниз пребольно, а самой — насадиться глубже, аж до влажного хлюпа. Она… не целует его, скорее лишь губы безбожно терзает, словно вот-вот дыхание выпьет. Укусами, чередуя с засосами, усыпает плечи, ключницы и грудь — по местам болезненных отметок тут же наливаются-расцветают свежие гематомы.
В медовых бликах ещё не увядшего солнца у верховного мага скайрасов ресницы влажным блестят — что от внимания женщины этой неистовой не укрывается. Она даже отпрянула: такое колючее злорадство перекатывается по её губам; Шендельзар улыбается, почти как в прежние времена: так, что кожа выше уголков уст изламывается в трогательных ямках, всего на миг сглаживая болезненно острые черты Мстительного Духа. И вот эта мелкая деталь острой ядовитой иглой впивается в сердце Драгонасу: никогда не будет такой, как раньше, не будет собой… Здесь лишь квинтэссенция мести и гнева, светлоликой принцессы Шендельзар больше нет, и самая тяжёлая вина на том, кто не уберёг этот её свет.
А тем временем Мстительный Дух так сладко упивается его отчаянием в значении самом прямом: она, словно ошалелая, устами разомкнутыми водит по его влажным щекам, выдыхает горячо-горячо. Когда она опускается к шее — Драгонасу совершенно точно дыхание перехватывает. Холодные мягкие губы — обжигающее дыхание в выдохе равнодушном — и это всё
она. Ощущения полярные рвут сознание и душу напополам, а Шендельзар лишь сильнее впивается в холёную кожу спины, полосует своей остротой до бусин ярко-красных, что выступают вслед за её ногтями. Из мужской груди вырывается то ли стон, то ли жалобный всхлип… Неважно, всё равно звучит жалко. Словно в отместку за ничтожное проявление слабости, женщина только ускоряет ритм, быстрее, резче двигаясь в бёдрах.
Затылком о мрамор прикладывает скайраса падшая принцесса, у которой глаза пламенеют в новой вспышке ярости — но Драгонас, как одержимый, не чувствует боли, не чувствует собственное тело. Лишь судорожно трепещут крылья его — это всё неосознанно — и в спину впиваются пребольно, будто стальными оковами давят на лопатки. Из ощущений первым приходит тактильность: холодно, да так, что кожу захлёстывает целый поток ледяных волн. А ещё волосы, липкие, ссохшиеся, цепляются мерзко к шее и уже не белым, перепачканным в буром, ледяным плитам пола. Шендельзар нахально проталкивает ему в рот свой прохладный язык — так, что до неосознанных рвотных позывов.
В удивительно нежной ласке она вдруг касается тыльной стороной ладони его щеки, кончиками пальцев оглаживает скулу, а после — с нежданной силой, обжигающей пощёчиной скользит по тошнотворно красивому лицу, да так, что губу ему рассекает. Драгонас лишь коротко и сдавленно вскрикивает, верно, от неожиданности сего действия, в реакции рефлекторной. Шендельзар этого до безумия мало: оттого она хлещет и хлещет его по лицу так нещадно, пока под носом не расплываются кровавые струйки. Лишь тогда жажда её ненадолго стихает, и мстительница в извращённом наслаждении припадает к крови губами.
Драгонас выдыхает в удовольствии настоящего мазохиста; в висках кровь стучит набатом, в такт воли его королевы. Чувства возвышенные вновь теплятся в груди, распаляя давно забытое до приятного щема. Эфемерная лёгкость от боли, такой справедливой, праведной — скайрас словно растворяется в своей возлюбленной, в её чувственности, упивается её призрачной красотой, и сознание его тянется к единению с её, но… В ней выжжено всё былое, прекрасное и светлое дотла. Так чем же упивается верховный маг?!
А ещё мигом позже, волною мучительно-скверной осознание накрывает: стоит лишь мельком осмотреться вокруг… Там ужас, в воздухе зависший стальною стеной; там ниц тонут в багряной топи бездыханные тела
их его народа, кому он служить правдой да верой клялся так отчаянно-пылко. Сердце сжимается в горечи едкой: он уже нарушал обещание это. Играет перьями ветер: те, ведь уже непотребство, отброшены к полу без надежды когда-нибудь нужными стать. Взмывают ввысь с пронзительным свистом, и падают-липнут на Шендельзар, на её спину да искалеченные обрубки крыльев. Крыльев, что раньше были по-ангельски чарующими — ядовитая ирония причиняет боль Драгонасу, но не принцессе. Но прошлое не вернуть, а тёплая патока, что сейчас в груди его разливается — ложь да самообман. Ведь нет больше строптивой скайраски, его нежной принцессы, чьи губы теплее света солнца, а руки, о руки, — блаженно ласковы. Всё утрачено безвозвратно. Шендельзар убита его беспечностью, вместо неё лишь Мстительный Дух, что прямо сейчас жёстко, до боли и крови, трахает верховного мага — того, что в её прошлой жизни клялся сохранить чистоту, непорочность и право на власть наследницы.
Права… В политике так часты дискуссии о них, но существуют права и законы лишь де-юре, почерком пафосно-ровным писаны по белоснежной бумаге. Де-факто — власть лениво покоится у ног того, у кого силы больше. Больше — понятие абстрактное, что работает лишь относительно определённых обстоятельств, так-то всегда найдётся тот, кто способен кости действующего правителя в порох стереть. А ещё любая политика, будто по легенде мироздание на китах, держится на лжи, коварстве и лицемерии. Так кому же служит верховный маг скайрасов да его помыслы чистые — этому самому беспощадному механизму? Ответа у Драгонаса нет, но отчего-то так отчаянно хочется в справедливость верить…
А его
справедливость праведное возмездие так разошлась в своей безнаказанности, что любимому своему вот-вот кости таза сломает, чтобы до восхищающего, вызывающего трепет, хруста. Азартом да предвкушением мести последней упивается, не наслаждением, оттого стонет она так протяжно — а голос её призрачным эхом звучит.
Сквозь разбитые стёкла рвутся неумолимо последние всплески зари. Растекается алое по белому мрамору стен, жёлтым мерцает, скользит ниже, и напоследок — к взмокшим лицам двоих. У Драгонаса волосы переливаются платиновыми отблесками, а Шендельзар луч проходится робко по бесстрастным прохладным губам. И та, словно отмахиваясь-открещиваясь от инородного, устами припадает к ключицам мужским; она языком своим выводит диковинные узоры, чтобы по влажным отметкам потом оставить укусы до крови. Мужчина под ней лишь сдавленно шипит, и руки свои, в нежности такой неуместной, возлагает принцессе на плечи, спину, оглаживает совсем уж трепетно.
— Драгонас… — шепчет девушка в придыхании. Всего одно слово, но, кажется, звучит так по-родному, без холодного звона и гула, что ей ныне привычны. А у него внутри всё трепещет от неожиданной теплоты, что, кажется, с бреда почудилась в собственном имени. Он с дрожью выдыхает — принцесса тоже переводит дыхание.
В следующий момент, так же стремительно, как и набросилась, Шендельзар встаёт. Нагая, она выпрямляется так величественно, смотрит в надменности сверху-вниз. Не горят больше глаза, а кожа её не мертвенно бледна. Стелются по округлости груди, вздымающейся часто-часто, волной серебристой живые волосы — и словно тысячи звёзд вплетены меж её локонов светлых. Полнокровые губы разомкнуты — скользит меж них полупрозрачная дымка тепла, когда женщина выдыхает.
Скайрас снизменный весь, у ног её лежит поверженным пустым телом, боясь и шелохнуться, но глаза его восторгом самозабвенно блестят.
— Моя дорогая Шендельзар… Ты прекрасна! — в горле тонет отчаянный восклик, наружу выходит лишь хриплый шёпот.
Поволе сгущающийся по углам полумрак крошит всполох изумрудный, в чудном венце ломаясь о голову падшей принцессы. Это — последний луч заходящего солнца.
Прекрасная принцесса Драгонаса заливается смехом-хрипом, звенящим в груди её, словно эхо по пустоте бренящей.
— Здесь — моя последняя месть. Прощай на веки, придворный маг скайрасов, — а в этих сиплых нотах совсем неприкрытый триумф, и она упивается им так сладострастно. Валькирия — прекрасна до оцепенения, но образ этот непременно в каждой истории — вестник смерти. А Шендельзар сейчас сияет — абсолютно буквально!
Длинные волосы обжигающе-горячей платиной искрятся по обнажённому женскому телу, концами тонут где-то меж сплетения пространства. Кожа её не светится больше, а, словно тает, становится тоньше, бледнее, прозрачнее с каждым мигом. Сплываются с воздухом контуры изящного силуэта — ведь время беспощаднее любого существа во Вселенной.
— Ах… Шендельзар! — выдыхает беспомощно маг. И в ответ она внутренне щетинится на такую неуместную нежность в звучании её прежнего имени, что теперь ненавистно, тождественно со слабостью и прошлым; она в движении едва ли осознанном спиной поворачивается к собственной жертве — и взору его открываются шрамы уродливые, что бередят гладкую, светлую кожу там, где когда-то были крылья.
Драгонас боится моргнуть… Прямо сейчас он жалок да бессилен, как никогда: скован без пут и единого заклинания. Хочется лишь припасть к её ногам, и молить-заклинать до скончания веков, чтобы не исчезала, не оставляла его в этом бесконечно жестоком мире без надежды, веры и светлого чувства, что единственным теплом тлело в груди с того самого дня. Теперь же смыслы все сочтены…
Лучше бы стёрла в прах, крылья ломая по косточкам до предсмертной агонии в каждом вздохе. Но если бы его ничтожная, ненужная жизнь стоила хоть пера тех самых утраченных крыльев из её прошлой жизни…
Гордый полупрофиль и обманчивый блеск в небесно-светлых глазах, в усмешке последней изламываются губы. Она голову вздымает к несокрытому небосводу — неумолимое сияние кровавых всполохов пронзает её эфемерное тело насквозь. И взывает богиня кличем сотни птиц так пронзительно-звучно — ровно в тот миг Скриок забирает свою послушницу. Шендельзар навсегда растворяется в бархатных сумерках, что фиолетовой дымкой уже кутают своды зала. У Драгонаса так унизительно уста трепещут от невысказанных слов, непрожитых чувств.
Жгучий ветер свистит в пустоте, хлещет по мокрой коже, а дрожь ледяная кроет тело да сердце. Пунцовым буйствует по белоснежности мрамора след справедливости, раной неизлечимой прямо вдоль сердца, — последнее возмездие полыхает.
