А-Ин 4 года, Сиченю 10.
— Братик А-Хуань плачет? — хлопая большими голубыми глазами, на Лань Хуаня, недавно получившего свое вежливое имя Сичэнь, смотрит его маленькая сестренка. Та, перед которой он всегда хотел выглядеть сильным. — А-Ин, все хорошо. Я не… все в порядке, сестренке не следует волноваться. На милом лице девочки четко видно скептическое отношение к словам старшего брата. Девочка подходит ближе, забираясь к тому на колени, и пару секунд, абсолютно серьезно и сосредоточенно, всматривается в лицо мальчика. — Если братик хочет поплакать, то я никому не скажу. А-Хуань очень добрый и смелый, а ещё очень-очень красивый. Братик самый лучший. Но ему тоже можно плакать. Правда-правда! — и прижимается так доверчиво, утыкаясь холодным маленьким носиком в ворот ханьфу и крепко-крепко обнимает за шею. И Сичэнь плачет. Плачет, потому что мамы нет уже два года, а А-Чжань все ещё приходит к домику, где она жила, и долго ждёт ее, отказываясь уходить. Плачет, потому что малышка А-Ин маму совсем не помнит наверное, но никогда не спрашивает. Плачет, потому что дядя требует быть примером для своих младших брата и сестры, для младших адептов (дядя этого не говорит, но Сичэнь слышит в интонациях, что и для старших тоже). Плачет, потому что дядя, хоть и хвалит, но очень редко и сухо. Плачет, потому что отец не вышел из своего уединения даже на похороны мамы. Плачет, потому что только маленькая А-Ин может сказать ему, какой он молодец, как она его любит и гордиться. Плачет, потому что его сестренка говорит слишком взрослые вещи для своего возраста. Плачет, потому что ему тоже иногда можно плакать.***
Много лет спустя.
— Братик А-Хуань, — Сичэнь вздрагивает. Он сидит на холодном полу храма Гуаньинь и смотрит туда, где пару десятков минут (часовднейстолетий) назад пропал (он не позволяет себе даже думать о смерти) его лучший друг, его названный брат, его любовь, его А-Яо. Он одновременно смотрит и не видит, потому что перед глазами все плывет, мир вокруг кружиться и Сичэнь даже точно не может сказать, сидит он или стоит, сколько времени он тут, одно мгновение или всю жизнь. Потому что внутри пусто. Его сердце будто бы остановилось в тот же момент, когда Цзинь Гуанъяо оттолкнул его от себя, спасая. А спасая ли? — Братик А-Хуань, — вновь доноситься из-за спины смутно знакомый голос, смутно знакомое обращение. На плечи опускается что-то тёплое, согревающее, и Сичэнь понимает, как сильно на самом деле замёрз. Но теплая накидка не помогает холоду и пустоте внутри уйти. Лань Сюин обходит его и садиться напротив, нежно беря лицо брата в свои ладони. Бережно стирает мокрые дорожки слез, которые бегут, не переставая, но сам Сичэнь их как-будто не замечает. Взгляд красивых, таких невозможно красивых и родных глаз, всегда вмещающий в себя океан нежности по отношению к сестре, сейчас потух, и от этого делается так больно, что в пору завыть, как израненное животное. Но Лань Сюин не позволяет себе этого. Она лишь закусывает губу посильнее и чуть вздыхает. А спустя мгновение, понадобившееся для того, чтобы собраться с силами, улыбаться так нежно, как только может. — Братик А-Хуань, — третий раз зовет она брата. Тот наконец фокусирует свой взгляд на ней и в глазах мелькает узнавание, — если А-Хуань хочет плакать, он может. Если А-Хуань хочет кричать, он может. А-Хуань может делать все, что ему нужно, он не может только молчать. Ведь тогда сестренка Ин-Ин не сможет помочь братику, - она говорит тихо, почти прислонившись лбом ко лбу, как с маленьким ребенком, потому что знает, что только так Сичэнь вообще отреагирует. — Сестренка… моя маленькая сестренка не должна, это… это я должен… я… Это из-за меня, я виноват, виноват в его… — Лань Сюин прерывает его, целуя в лоб и укутывая в свои объятия. — Плачь. Кричи. И Лань Сичэнь плачет. Рыдает навзрыд, захлебывается в собственном крике, стоящем эхом в ушах сестры; весь трясется, обхватывая слабыми руками сестру, сжимая ханьфу на боках, на спине, сжимаясь весь и пытаясь вжаться, спрятаться от всех и вся в объятьях Лань Сюин, потому что только сестра, только его маленькая Ин-Ин, всегда его утешала, всегда гордилась им и всегда любила, не смотря ни на что. Сама Лань Сюин успокаивающе поглаживает трясущееся спину и плечи, перебирает между пальцами гладкие пряди непривычно растрепанных волос и оставляет беспорядочные поцелуи на макушке и висках брата. Ей тоже хочется кричать, рыдать, потому что чувствует боль Сичэня как свою, но не может, просто не имеет права подвести его сейчас и дать волю своим собственным эмоциям. Лань Сичэнь плачет долго. Проходит не меньше получаса прежде, чем всхлипы стихают и мужчина роняет голову на плечо сестры. Ворот ханьфу насквозь пропитан слезами и заклинателю вмиг становится совестно. Но он начинает чувствовать себя чуть лучше, он в принципе начинает чувствовать. Ему хочется отстраниться, чтобы не обременять сестру, но вместо этого он только глубже зарывается носом в изгибе шеи и мечтает навсегда остаться в этом положении. Лань Сичэнь, Цзэу-цзюнь, Глава клана Лань, герой Аннигиляции Солнца, старший брат, но сейчас он только любимый братик А-Хуань, которому разрешили плакать. И он не хочет врать самому себе, что роль любимого братика единственная, на которую он готов сейчас. Потому что слишком разбит. Потому что не знает, как жить дальше. Потому что не представляет, как будет справляться с этим в одиночку. Потому что не может подвести сестру. Проводя пальцами по белым, траурным, одеждам, по волосам, прочесывая каждую прядь, Лань Сюин будто бы пытается забрать всю боль, что сейчас испытывает ее самый родной человек. И, аккуратно приподнимая лицо, нежно обхватывая пальцами и стирая уже успевшие подсохнуть следы слез, всматриваться в глаза напротив. Смотрит и, замечая каждый старый шрам и каждый новый порез, улыбается. Так тепло и так искренне, так солнечно, как умеет только она одна. Шепчет: — Сестренка Ин-Ин останется с братиком столько, сколько ему понадобиться. — Правда-правда? — Правда-правда. И Сичэнь верит. Не может не верить.