Мираж

На Сумеру ещё только надвигался вечер. Яростная жара потихоньку стихала, отдаваясь во власть луны. В покоях у Сайно хорошо, он поставил благовония, будто бы предвидел, что Дотторе вечером явится, внесется, как гром среди ясного неба, как клякса от чернил на красивой бумаге, нет, скорее как протяжный поток воды в пустыне — мираж. Запах падисар распространялся по всей комнате, это, как ни странно, но все же настраивало на некоторый лад. Руки Махаматры непромедленно расстёгивают накрахмаленную рубашку ученого, параллельно с этим взволнованно оцеловывая аккуратную, не побоюсь этого слова, изящную шейку Дотторе, словно из гипса вылепленную. У Сайно руки чешутся, разбить охота, да не поднимаются никак. — И что же скажут в академии, ежели узнают, — Торе зачинает как кот: глумливо, проводя рукой туманно по жестким, выгоревшим от палящего солнца сумерийской пустыни, волосам Сайно. — что их достопочтенный генерал нашёл пристанище в объятьях… Фатуи? — договаривая, издевательски усмехается и незамедлительно оказывается опрокинутым на кровать. Упав на чистые простыни, заботливо постеленные Сайно перед его приходом, Дотторе лишь театрально охает. «Ужимается, аки кисейная барышня» — думает про себя генерал, когда нависает над ним. — А это и не их собачье дело, — отрезает, нет, шикает, настойчиво сокращая расстояние между из лицами, снимает черно-белую маску, ловко откидывая на тумбу, в миг со всей прытью накрывает губы ученого. Дотторе сейчас — Бастилия, язык и зубы Сайно — мятежники. И поцелуй выходит, грубо говоря престранным: на бледных губах Дотторе плящут алым цветом капли. В глазах его читается даже удивление некое: Сайно обыкновенно не так. Но генерала это лишь ещё больше раззадорило. Он движением языка смахивает кровь, сжимая в кулаке волнистые, небесные пряди. — Эко ты, конечно… — но Торе чувствет сбитое дыхание парня, всё его вожделение. Но, господи, как же не к месту в голове предательски всплывает работа: отчёты, Царица, подопытные: — Как я мог запамятовать, что сегодня в ночи я отбываю. Ох, а через неделю аудиенция!.. — И память у тебя девичья, — то ли обижая, то ли обиженно констатирует Сайно. Пропуская мимо ушей брошенное им замечание, Дотторе встаёт с постели и начинает резво, но нехотя собираться. Сайно хочет запротестовать. Он сейчас ребёнок, у которого отобрали игрушку, самую любимейшую причём. Такую игрушку, с которой ты ложишься спать, увлечённо рассказывая как прошёл твой день, и засыпаешь хорошо так, в обнимку. И даже кошмары удивительно остерегаются тебя. В миг хочется прижать его, приручить, чуть ли не на цепь посадить, чтобы и думать не смел так далеко уходить, чтобы видел весь мир только лишь в его фигуре. Но приходилось молча наблюдать за Торе, еле слышно вздыхая. Сайно — та сигарета, которую надобно докуривать до самого фильтра, а то и с ним. Однако Дотторе необыкновенно тушит где-то посередине, от нечего делать нажимая на кнопку. — За мной должны прислать экипаж через пару часов. Мое пребывание в Снежной займёт от силы месяц-полтора. Я уведомлю тебя, как соберусь приехать, — Когда последняя пуговица остаётся продетой, учёный, отодвигая длинную челку, дурашливо чмокает возлюбленного в лоб. — Ты будешь встречать меня в сновидениях, мой мальчик. — Тебя там ещё не хватало. Предвестник берет в руки маску: по пути успеется натянуть. Как вихрь ретируется из комнаты, оставляя Сайно наедине с собой, как недопитый чай, как недописанный стишок на полях старых школьных тетрадей. Не все ж ему одному дразнить, верно?