Он убил мою собаку

— Можно войти? — Войди… Как твоя фамилия? — Я Шастун. — А как тебя зовут? — Шаст. — Имя у тебя есть? — Есть… Антон. Но зовут Шастун. Он стоял на пороге директорского кабинета, и руку ему оттягивал большой чёрный портфель в белых трещинках. Кожаная ручка оторвана, держится на одном ушке, и портфель достаёт почти до полу. Если не считать старого, облезлого портфеля, то в наружности Шастуна не было ничего примечательного. Круглое лицо. Зелёные глаза. Небольшой круглый рот. Кудрявые волосы тёмно-русого цвета. Не за что зацепиться взгляду. Директор школы Арсений Сергеевич оглядывал мальчика и мучительно пытался вспомнить, за какие грехи вызван к нему этот очередной посетитель. Разбил лампочку или заехал кому-нибудь в нос? Разве всё запомнишь. — Подойди сюда и сядь… Не на кончик стула, а как следует. И не грызи ногти… Что у тебя за история?–спросил Арсений Сергеевич. Мальчик перестал грызть ногти, и его зелёные глаза посмотрели на директора. Арсений Сергеевич, длинный и худой. Он занимает полкресла. А вторая половина свободна. Руки, тоже длинные и худые, лежат на столе. Когда директор сгибает руку в локте, она становится похожей на большой циркуль, которым рисуют на доске окружности. Шастун посмотрел на директора и спросил: — Это вы про собаку? — Про собаку. Мальчик уставился в одну точку: в угол, где висели плащ и коричневая шляпа. Его взгляд был опустошён. — Я боялся, что с ней что-нибудь случится, и привёл её в школу. В живой уголок. Туда берут ужей и золотых рыбок. А собаку не взяли. Что она, глупее этих ужей? Он проглотил слюну и с укором сказал: — А собака — млекопитающее. Арсений Сергеевич откинулся на спинку кресла и провёл рукой по тёмным густым волосам. — И ты привёл её в класс? Теперь директор вспомнил, за что приглашён к нему этот возмутитель спокойствия. И ждал только подходящего момента, чтобы обрушить свои громы на эту давно не стриженную голову. Мальчик снова проглотил слюну и, не отрывая глаз от плаща и коричневой шляпы, сказал: — Она сидела тихо. Под партой. Не повизгивала и не чесала лапой за ухом. Нина Петровна не замечала её. И ребята забыли, что у меня под партой собака, и не прыскали от смеха… Но потом она напустила лужу. — И Нине Петровне это не понравилось? — Не понравилось… Она наступила в лужу и подпрыгнула как ужаленная. Она долго кричала. На меня и на собаку. А потом она велела мне взять тряпку и вытереть лужу. А сама встала в дальний угол. Она думала, что собака кусается. Ребята гудели и подпрыгивали. Я взял тряпку, которой стирают с доски, и вытер лужу. Нина Петровна стала кричать, что я не той тряпкой вытираю. И велела мне и моей собаке убираться вон. Но она ничего… Она не убивала мою собаку. Шастун по-прежнему смотрел в одну точку, и со стороны казалось, что он рассказывает не Арсению Сергеевичу, а плащу и шляпе. — Всё? — спросил Арсений Сергеевич. Шастун был у него пятый за этот день, и у директора не было никакого желания продолжать разговор. И если бы мальчик сказал «всё», директор отпустил бы его. Но Шаст не сказал «всё» и не кивнул головой. — Нет, — сказал он, — мы ещё были в милиции. Час от часу не легче! Арсений с шумом придвинул кресло к столу. Он чувствовал себя в этом большом кресле, как в костюме, который велик. Наверное, его предшественник — старый директор — был толстым, раз завёл такое кресло. А он новый. Директора тоже бывают новичками. — Как ты очутился в милиции? Шастун не вспыхнул и не заволновался. Он заговорил сразу, без заминки: — Моя собака не кусалась. Не то что собаки, которые живут за большими заборами и вечно скалят зубы. Их чёрные носы смотрят из-под ворот, как двустволки. А моя собака махала хвостиком. Она была белой, и над глазами у неё два рыжих треугольника. Вместо бровей… Мальчик говорил спокойно, почти монотонно. Слова, как круглые ровные шарики, катались одно за другим. — И женщину она не кусала. Она играла и ухватила её за пальто. Но женщина рванулась в сторону, и пальто порвалось. Она думала, что моя собака кусается, и закричала. Меня повели в милицию, а собака бежала рядом. Мальчик поднял глаза на директора: рассказывать дальше? Арсений Сергеевич сидел на кончике своего кресла и грудью навалился на стол. Глаза его прищурились, как будто он целился. Они не видели ничего, кроме Шастуна. — Давай дальше. — В милиции нас продержали два часа. Мы стояли у стенки и всё чего-то ждали. Но в милиции не убили собаку. Там один, с усами, даже погладил её и дал ей сахару… Оказывается, собаке полагается номер и намордник. По правилам. Но когда я нашёл мою собаку, у неё не было ни номера, ни намордника. У неё вообще ничего не было. — Где ты нашёл её? — В посёлке. Хозяева переехали в город, а собаку бросили. Она бегала по улицам, всё искала хозяев. — Заведут собаку, а потом бросят! Эти слова вырвались у директора, и он вдруг почувствовал, что после них уже не сможет ударить кулаком по столу. Мальчик не ухватился за его слова. Он неожиданно возразил: — Они бросили собаку, но не убили. А я наткнулся на неё. Отдал ей свой завтрак, и с тех пор она не отходила от меня. — Как звали твою собаку? — Не знаю. Ведь хозяева уехали. — И ты никак не назвал её? Мальчик непонимающе посмотрел на директора. — Ты не дал ей имени? — А зачем? Он наконец выпустил из рук тяжёлый портфель, и тот глухо плюхнулся на пол. — У неё было имя. Я просто не знал его. Спрашивал у ребят. Никто не помнил, как её звали. — Вот и назвал бы её как-нибудь. Мальчик покачал головой: — Раз у собаки есть имя, зачем давать ей новое. У собаки должно быть одно имя. Теперь Шастун смотрел на медную пепельницу, которая стояла на краю стола. Пепельница была чистой и блестящей. Вероятно, новый директор не курил. Шастун поднял руку и почесал затылок. И директор Арсений Сергеевич заметил на рукаве крупную штопку. Она была похожа на решётку, которая не выпускала локоть наружу. Подросток неожиданно умолкал и так же неожиданно начинал говорить, словно часть мыслей оставлял при себе, а часть высказывал вслух. ‌— Когда я в первый раз привёл собаку домой, он был в отъезде. Мама сказала: «От собаки одна только грязь!» Какая грязь может быть от собаки? От собаки одна радость. Потом мама сказала: «Я твоей собакой заниматься не буду. Занимайся сам!» Так я для того и взял собаку, чтобы заниматься самому. Моя собака была очень умной. Когда я учил наизусть стихи, она смотрела мне в глаза и слушала. А когда у меня не выходила задача, собака тёрлась о мою ногу. Это она подбадривалподбадривалаэжа меня. А потом приехал он и выгнал собаку. Антон не отрывал глаз от пепельницы, а директор скрестил пальцы и положил их под щёку и не спускал с мальчика прищуренных глаз. — Чем ему помешала собака?.. Я не мог выгнать собаку. Её один раз уже выгоняли. Я поселил её в сарае. Там было темно и скучно. Я всё время думал о своей собаке. Даже ночью просыпался: может быть, ей холодно и она не спит? А может быть, она боится темноты?.. Это, конечно, ерунда: собака ничего не боится! В школе я тоже думал о ней. Ждал, когда кончатся уроки: её завтрак лежал у меня в портфеле… Потом он заплатил штраф за порванное пальто и выгнал собаку из сарая. Я привёл её в школу. Мне некуда было её деть. Теперь слова мальчика уже не были круглыми шариками. Они стали шершавыми и угловатыми и с трудом вырывались наружу. — Я не знал, что он задумал убить мою собаку. Меня тогда не было. Он подозвал её и выстрелил ей в ухо. В комнате стало тихо. Как после выстрела. И долгое время ни Антон, ни Арсений Сергеевич не решались прервать молчание. Неожиданно Арсений Сергеевич сказал: — Слушай, Шастун! Хочешь, я подарю тебе собаку? Немецкую овчарку с чёрной полосой на хребте. Мальчик покачал головой: — Мне нужна моя собака. Я бы её научил спасать утопающих. У меня книжка такая есть, как учить собак Директор встал со стула. Он стал ещё выше, чем казался вначале. Пиджак висел на его худых плечах, как на вешалке. Может быть, его костюм тоже принадлежал когда-то старому директору. Как большое кресло. Он подошел к мальчику и наклонился к нему: — Ты можешь помириться с отцом? — Я с ним не ссорился. — Но ты с ним не разговариваешь? — Я отвечаю на его вопросы. — Он тебя когда-нибудь бил? — Не помню. — Обещай мне, что ты помиришься с отцом. — Я буду отвечать на его вопросы… Пока не вырасту. — А что ты будешь делать, когда вырастешь? — Я буду защищать собак. Арсений Сергеевич молча прошёлся по кабинету и вернулся в своё неуютное кресло. А Антон взял портфель за ручку, которая держалась на одном ушке, и пошёл к двери.