Бедная Лиза

      Я не хотел отвечать на звонок.       Но я обещал поговорить с ней вечером. Я и так задержался.       — Привет, — сказал я, запрокинув голову. Пока ждал ответа, рассматривал дом, перед которым стоял. Это была невысокая семиэтажка прошлого десятилетия, покрытая блеклой розовой плиткой. Было уже темно, и в большой части окон за занавесками или полупрозрачным тюлем горел свет. В некоторых на фоне двигались темные фигуры.       По ту сторону звонка молчали.       — Я уже у подъезда, — вздохнул я, поняв, что ее опять придется успокаивать. — Не плачь, пожалуйста, я скоро буду.       — Не приходи, — процедила Лиза.       Оставив эту ее упрямую реплику без внимания, я набрал код на домофоне и быстро прошел к лифту. В нем резко пахло сигаретами, а на полу валялись грязные газеты.       Я сбросил звонок и посмотрел в зеркало. Свой вид не внушал доверия мне самому: немного помятое пальто, растрепанные волосы, полностью потерявшие форму, серая кожа, от которой мне почему-то становилось немного не по себе. У меня были ключи от ее квартиры. Такой был уговор: пока ей нет восемнадцати, мы будем жить отдельно, но у нас обоих будут копии ключей друг друга. Не помню, когда Лиза в последний раз воспользовалась своими.       Я открыл дверь и запер изнутри. В квартире было тихо, свет горел на кухне и в Лизиной комнате. Я разулся, повесил куртку и направился в сторону последней.       Лизе было семнадцать, и мы состояли в браке «по расчету». Я никогда не чувствовал к ней сильной привязанности, и все эти вылазки делал через силу. Я видел в этом нечто вроде обязанности.       У Лизы было очень много проблем, которые она отказывалась признавать, и я не всегда мог сорваться на ее молчаливый звонок из другого конца Москвы. Иногда я не на шутку от нее уставал. Долго сидел или ходил в парке рядом с ее домом и приводил мысли в порядок.       Лиза лежала под одеялом, отвернувшись лицом к стене. Она не была маленькой девочкой, но под одеялом превращалась в беспомощный комочек. Я вздохнул, присел на край кровати близко с изголовью и положил руку ей на плечо. Она, вопреки своему обыкновению, не дрожала и даже не всхлипывала. Просто лежала и покорно принимала поглаживания по своему плечу.       — Отдай, — потребовал я, протянув руку. Знал ее слишком хорошо. В ладонь мне быстро легла теплая рукоятка. — Умница. Родители где?       Лиза не ответила.       Я посмотрел не нее, вздохнул еще раз и дружески потрепал по плечу, как если бы пытался подбодрить: — Заканчивай. Мы не первый раз через это проходим.       Ненавижу, когда она молчит. Особенно если при этом не смотрит в глаза. Так и сейчас: Лиза молча сверлила взглядом стену, напротив которой лежала, не удостаивая меня взглядом. Я положил нож на стол, стоящий у противоположной стены, и развернул Лизу к себе. Она не сопротивлялась.       Ее пустые глаза таращились куда-то в центр комнаты, мне казалось, что она даже не видит меня. Я позвал ее.       После секунд пяти молчания я позвал ее снова. Она как будто не слышала меня.       Я осторожно потряс ее, пока ее глаза наконец не сфокусировались. Она приподняла голову и заглянула мне в глаза. Я заглянул в Лизины. Они были красные и уставшие.       Я вздохнул, приподнял ее к себе и обнял, положив ее лицо себе на плечо и устроив свой подбородок на ее макушке. Она прижалась ко мне, но не обнимала в ответ.       Мы молчали.       — Родители в театр уехали, — сдавленным голосом наконец сказала Лиза, — Давай в домино? ***       На следующий день с самого утра шел снег. Он падал холодной пылью, мороз покалывал щеки и пробирался под мою куртку. Я снова шел к Лизе, она предложила сыграть в настолки. На носу у меня была пара незаконченных проектов и написание диплома, но желание побыть с Лизой пересилило. Она открыла мне дверь, немного все еще тусклая после вчерашней апатии. Однако она смотрела мне в глаза, и это был хороший знак. Я зашел, она налила мне чай и достала с верхней полки маковый рулет. Мы снова играли в домино, потом посмотрели «Историю игрушек». Я передразнивал Базза Лайтера, она улыбалась через силу и умиротворенно лежала на моем плече. Впервые за долгое время я чувствовал себя счастливым.       Уже было достаточно поздно, когда мне настала пора уходить. За окном было темно, хлопьями валил снег из-под низких тяжелых облаков. Мама Лизы попрощалась и закрыла за мной дверь. Я постоял немного у лифта, бездумно смотря в пол, потом наконец одумался и нажал на кнопку.       Улица встретила меня сильным пронизывающим ветром. Его мощный порыв чуть не сбил меня с ног. Я поднял воротник повыше и решительно шагнул в темноту, которую едва разгоняли фонари во дворе.       Мой автобус ушел около пятнадцати минут назад. Поздним снежным вечером пятницы они не ходили часто, и я решил не дожидаться следующего, выбрав вместо него метро. До него было около получаса пути пешком неторопливым шагом. Я никуда и не спешил.       Пока шел, невольно смотрел на не очень высокие дома, над которыми нависало тяжелое небо. Ветер внезапно утих, оставив после себя натянутую, как струна, тишину. Она дребезжала в моих ушах, неприятно отдаваясь где-то в голове. В некоторых окнах все еще горел свет. Я смотрел на них и думал, кто не спит еще в такой поздний час? А они, наверное, смотрели на меня из окон и думали, посмеиваясь: кто гуляет там, в ночи, засыпанный снегом?       Поезд был наполовину пустой. Лишь несколько человек на целый вагон: кто-то дремал, кто-то, запрокинув голову, смотрел в потолок, кто-то, наоборот, тупым взглядом таращился в пол. Я старался не задерживаться на редких пассажирах, кидать лишь короткие взгляды. Мне было некомфортно. Вдруг пересохло в горле и сдавило грудь, как тисками. Я с трудом мог нормально дышать.       От своей станции до дома мне было совсем недалеко. Я дошел без приключений, переоделся, погасил свет и лег спать. ***       После практикума я хотел заехать к Лизе, пока было еще светло, но когда я собирался выходить из кабинета, меня окликнул наш староста. Он ждал от меня записок для школьной газеты. Это было несрочно, до дедлайна у меня было еще четыре дня. Крайний срок — вечер среды. Сегодня суббота. Сказав Вадиму, что я еще работаю над ними, я вышел из лаборантской и пошел домой.       За ночь снег подморозило, и по бокам дороги, там, где еще никто не ходил, можно было прогуляться по проваливающемуся под ногами насту. Я наступил один раз, улыбнулся себе и пошел дальше по вытоптанной дорожке. Лиза позвонила мне, когда я был уже рядом со своим домом. Она приглашала меня на небольшую прогулку, и я обрадовался этой ее внезапной инициативе. Пообещав ей, что приеду в течение часа, я зашел в подъезд. Пока ждал лифт, невольно слушал ссору молодой пары с первого этажа: они всегда кричали так громко, что не спасали никакие двери. Женский голос плевался ядом и обвинениями, пока мужской лишь наращивал громкость, угрожал и бранился. Я посмотрел на их дверь. Мог бы я так накричать на Лизу? Могла бы Лиза так орать на меня?       Дома я оставил свой рюкзак, переложив в карманы куртки все самое необходимое. Из зеркала на меня смотрел паренек с взъерошенными грязными волосами, темно-коричневые глаза которого старательно искали в себе недостатки. Я зажмурился, пригладил волосы, натянул до ушей шапку, помечтав о том, что мог бы полностью в ней спрятаться, и вышел из дома. Без особых задержек я отправился к остановке автобуса. Было морозно, но пока я двигался, почти не мерз, зато пока ждал свой автобус, успел пожалеть о том, что не купил неделю назад теплые штаны.       Лиза ждала меня в подъезде. Она улыбнулась, увидев меня, и робко обняла. Я обнял ее в ответ.       Мы гуляли в парке возле ее дома. Она смотрела задумчиво куда-то вперед, потом поворачивала голову в мою сторону и будто не решалась сказать что-то очень важное. В какой-то момент мне надоела эта игра в гляделки. Я остановился и испытующе посмотрел на нее. Она отвела взгляд на секунду, потом немного оживилась и спросила: — Хочешь, я подарю тебе свой значок с Томиокой?       Сказать, что я удивился такому предложению, — не сказать ничего. Несколько тягучих мгновений я даже не знал, что сказать, а она смотрела на меня с каким-то отчаянием в глазах.       — Зачем? — наконец смог сказать я, — Это же твой любимый! Я даже не досмотрел «Клинок, рассекающий демонов», чтобы носить такой значок!       — Ну просто, — Лиза смутилась и принялась рыться в сумочке. Она достала оттуда небольшой значок с черноволосым мрачным парнем из своего любимого аниме и протянула мне на раскрытой ладошке. — На, он с твоим рюкзаком сочетаться будет.       Я чувствовал подвох, но значок забрал. Она улыбнулась и пошла дальше. Я непонимающе посмотрел на значок. Сломался, что ли, что она решила его отдать?       — Ты идешь или нет?       Я поспешил догнать ее. Томиоку я положил в левый карман куртки, рядом с телефоном.       Мы шли в основном молча. Лиза задумчиво рассматривала черные стволы деревьев так, будто никогда раньше их не видела. Я пытался поймать ее взгляд, чтобы понять, что происходит, но она шутливо отворачивалась каждый раз, когда понимала, что я снова слежу за ней.       — У меня дома еще много значков, — задорно сказала она, — Хочешь, я их все тебе отдам? А ты потом все посмотришь и будешь носить. Я ничего не мог понять.       Было светло и свежо, как снаружи, так и на душе. Почему-то я чувствовал здесь, с Лизой, себя свободным. Она шла немного впереди, и я посматривал сверху на ее голубую шапку с детским помпоном. Я цапнул его левой рукой. Лиза схватилась за шапку и уничижительно посмотрела на меня. Я усмехнулся. Бывали такие моменты, когда мне казалось, что я влюбился в Лизу, эту глупую школьницу. В том, что она считает меня своим мужем лишь номинально, я не сомневался. Как и в том, что особых чувств она ко мне тоже не питает. Зато я нравился ее родителям. А она им — не очень.       В конце ноября смеркалось рано. Уже в шесть вечера я понял, что стало слишком темно для семнадцатилетней девочки. Я проводил Лизу до дома, мы обнялись еще раз напоследок, и она спряталась за закрывшимися створками лифта.       Завибрировал телефон от какого-то сообщения. Я достал его; из моего кармана чуть не выпал значок с Томиокой, который Лиза подарила мне сегодня. Я глянул на сообщение, понял, что оно от Вадима, который решил еще раз напомнить мне про заметки в стенгазету. Я убрал телефон и еще раз посмотрел на значок. Томиока смотрел на меня пустыми равнодушными глазами, сжимая правой рукой катану на поясе. Чем этот значок вдруг не угодил Лизе? Или это какой-то очередной дурацкий праздник?       На автобусе без особых приключений я добрался до дома. На первом этаже было на удивление тихо. ***       Ночью я спал очень плохо. Мне снился странный тягучий сон, в котором Лиза не отвечала на мои звонки. Она сердилась и злилась на меня, не принимала мои извинения и на все вопросы отвечала резко и грубо.       Я встал с кровати спустя добрых полчаса после того, как проснулся. После завтрака мне написал отец, приглашая на археологическую выставку. Я согласился.       Почти весь день, когда было светло, я провел на выставке в музее с отцом. Я не запомнил оттуда чего-то конкретного, но атмосфера мне понравилась. Дома, когда за окном уже была непроглядная темень, я решил позвонить Лизе, чтобы проверить, как у нее дела. Ответила она почти моментально.       Мы обменялись новостями за день и еще около часа сидели в тишине. Я доделывал домашнее задание. Лиза играла с компьютером в шахматы.       Когда я уходил спать, мне показалось, что Лиза встревожена чем-то, но я не решился спросить. Мы оба уже устали и явно были не в настроении для разговоров о своих переживаниях. ***       Я чуть не проспал. Летел по оголенному льду к метро, то и дело матерясь про себя, когда на миг терял равновесие. Раза три я был на сто процентов уверен, что упаду, но каким-то чудом оставался на ногах. Это не испортило, однако, моего почему-то очень хорошего настроения.       В аудиторию я влетел на четыре минуты позже звонка, за что получил равнодушный взгляд от учителя литературы. Сегодня мы говорили о творчестве Карамзина как писателя, а именно — о «Бедной Лизе». Я улыбался, склонив голову над партой так, чтобы остальные не видели моего лица. «Действительно, бедная Лиза, — думал я, — а моя — не бедная. Счастливая».       После того, как у меня закончились пары, Лиза предложила мне погулять у них по парку, но я отказался. Мне предстояло еще закончить несколько домашних заданий. Я просидел с ними до поздней ночи. Лиза уже давно пожелала мне добрых снов и ушла спать. Я не ужинал, поэтому сидел на кухне и пил прохладный чай, поглядывая на электронные часы, которые стояли на подоконнике. Они показывали без девяти минут полночь.       Несмотря на поздний час, мне не хотелось спать. Глаза немного побаливали от напряжения и казались сухими, но голова еще была легкой, и я легко фокусировал взгляд. Я смотрел в окно, выходящее на соседний дом, больше похожий на пристройку из трех этажей. Он был заметно ниже моего шестого, и я посматривал на то, как постепенно усиливающийся снег закрывал собой его черную крышу, которую наверное сегодня почистили рабочие.       Лиза всегда любила снег. Она могла барахтаться в нем до обмороженных пальцев, особенно если была одета во что-то, что дольше не промокало. Как-то раз мы гуляли с ней по оврагу, что недалеко от парка рядом с ее домом. Ледянок мы не взяли, но Лиза каталась по обледеневшей горке и без них. Овраг был достаточно отвесный с одной стороны и не очень широкий, похожий на разлом в земле. Лиза смеялась внизу и звала меня тоже скатиться, а я изо всех сил старался держать солидное лицо. На мне тогда были тонкие джинсы, и я не хотел промочить их. Поэтому просто закатил глаза и осторожно спустился к ней на своих двоих.       Я допил свой чай, убрал кружку в раковину к компании еще, наверное, шести таких же, выключил свет в квартире и лег спать, проверив, что будильник завтра зазвенит вовремя. ***       После пар я должен был остаться на допы по истории. Их вел достаточно скучный учитель, который, может, и знал материал хорошо, но не умел правильно его доносить. Студенты, у которых он вел пары на регулярной основе, говорили, что получить пять, исходя исключительно из того, что он рассказывал, было невозможно. Приходилось привлекать сторонние ресурсы. Я считал, что допускать преподавателя, о котором говорят такое, на ведение дополнительных курсов углубленной истории — максимально непрофессионально со стороны тех, кто вообще создавал учительское расписание.       Мне было скучно, я рисовал на полях тетради разные закорючки и волны. Когда преподаватель в очередной раз запнулся, подбирая слова, у меня зазвонил телефон. Поспешно извинившись, я ответил на звонок и пулей вылетел из класса, невольно радуясь такой передышке. Это была Лиза. Она звонила узнать, как у меня дела. Я посмеялся над ее привязанностью, но попросил больше так не делать. Мы оба знали о моей двойке по истории, и мне было очень важно сконцентрироваться на предмете и любых дополнительных знаниях. Лиза скомканно извинилась, а я вернулся в аудиторию.       Вечером Лиза сказала, что занята, и мы не смогли нормально поговорить. Меня валило с ног, и на этот раз я лег пораньше. Проваливаясь в сон, мне показалось, как завибрировал пару раз телефон, словно на него пришло несколько новых сообщений, но я решил ответить завтра. Часы показывали одиннадцать. ***       С самого утра все не задалось. Я снова чуть не проспал, мне пришлось отложить помыв головы, волосы на которой больше походили на дешевый промасленный парик, и пропустить завтрак. Я сидел на паре обществознания, голодный, неряшливый и злой. Телефон с утра был пустым: словно никто и не писал мне вчера вечером. Лизы до полудня не было в сети, но даже когда она появилась, она не разговаривала со мной.       На обеде ко мне подошел Вадим и с серьезным видом напомнил мне о стенгазете. Я ждал автобус и злился на Вадима с его дурацкой стенгазетой, на дурацкий будильник, на себя, в конце концов. Мне хотелось уже лечь и заснуть. На улице стало еще холоднее, но от злости на весь мир мне было только жарко. Я расстегнул куртку, несмотря на лежащий на дороге снег. Быстрым шагом, даже не запыхавшись, я дошел до дома. На первом этаже снова на повышенных тонах разговаривала молодая пара. Мне хотелось прикрикнуть на тех, чтобы они замолчали, но я смог сдержаться.       Когда я зашел в квартиру и, едва раздевшись, плюхнулся на кровать, готовый наконец выдохнуть и успокоиться, снова зазвонил телефон. Я поднял трубку не глядя и, сжав переносицу, угрюмо спросил: — Алло?       Лиза на том конце линии засуетилась и начала задавать взволнованные вопросы. Я молчал и ждал, когда она наконец закончит, но она не унималась. Ярость от того, что мне не дают отдохнуть, взвивалась во мне огромной волной. Я прикрикнул на Лизу, приказав ей замолчать. После этого я, наверное, минуты три, если не дольше, высказывал ей все, что думаю об этом мире, и о ней в частности. Благо, я вовремя прикусил язык и не сказал, что она надоела мне. Мать Лизы, Дарья Михайловна, просила меня быть осторожнее с такими словами. Теперь молчала Лиза. Мы посидели в тишине около минуты, и она завершила вызов. Я упал на кровать и закрыл глаза.       Наверное, я задремал. Когда проснулся, оказалось, что прошел час, и я решил наконец заняться этими заметками в стенгазету, пока Вадим не выел мне ими все мозги.       Еще где-то через час снова завибрировал телефон. Я поднял его и с удивлением обнаружил, что звонила Дарья Михайловна. Я промахнулся по кнопке и случайно отменил звонок. Открылся экран блокировки, и я увидел, что Лиза звонила мне, пока я спал. Четыре раза, с перерывом в пять минут. Я перезвонил ее матери.       Я был поражен. Я не знал, что сказать, спросить или что даже думать. Дарья Михайловна, женщина, на лице которой я никогда не видел ни капли печали, заливалась слезами в трясучке и истерике. Через глушащую связь я едва мог разобрать, что она говорит. А она все бормотала, Лиза, Лизочка…       Я никак не мог понять, что произошло. Мозг рисовал худшие варианты развития событий. Узнали о Лизиных оценках? Может быть, она школу прогуливала на неделе, решив мне не рассказывать? Или ее спалили за непристойностями?       Я сделал глубокий вдох и попросил позвать отца Лизы к телефону. Он был спокойнее, и я знал, что они возвращаются с работы в одно время.       При слове «отец» Дарья Михайловна взяла себя в руки и наконец выдавила из себя: — Юрий Данилович на телефоне. В Скорую звонит.       У Лизы температура?       — Мы нашли ее в ее комнате, — Дарья Михайловна снова начинала биться в припадке истерики, — Аптечка была открыта, и у нее на столе были баночки из-под таблеток.       Меня как будто ударили в живот. помутнело в глазах, и голова стала тяжелой.       — Пульс есть? — смог пробормотать я, хотя и был почему-то уверен, что все кончено. Никакие вопросы уже не прояснят мне больше. Я знал все.       — Юрий Данилович его не нашел, — сказала мать Лизы.       — Я приеду, — сказал я.       Не помню, как дошел до метро. Помню только, что поезд ехал как-то необычно долго, оставляя меня наедине со своими мыслями.       Когда я приехал к Лизе и зашел в квартиру, мать и отец молча сидели за кухонным столом. Лизу уже увезли в реанимацию. Мне становилось тошно, смотря на них, убитых горем. Я сел рядом с Дарьей Михайловной.       Они пытались начать разговор, чтобы разобраться, почему это произошло, то и дело задавали вопросы друг другу, на которых не знали ответов. А я сидел рядом с ними, понимал все, но ничего не мог рассказать, словно язык присох к горлу. Минут через пятнадцать Юрий Михайлович тяжело встал и ушел в свою комнату. По иссушенному лицу Дарьи Михайловны, которое постарело лет на двадцать, медленно текли большие слезы, и она не утирала их.       — Мне надо ехать, — сказал я. Чувство, что меня не должно здесь быть, нарастало, и голова у меня начинала тяжелеть.       Я стоял у самого края платформы, пустым взглядом смотря на черные рельсы. В такой поздний час людей почти не было. Я был практически один на целой станции. Как-то очень долго не шел мой поезд. Я хотел поехать в ближайшую реанимацию, куда, как мне сказали, увезли Лизу на машине с мигалками и пронзительной сиреной.       А в голове я проклинал себя и свою глупость. Из моих родственников или близких друзей пока еще не умер никто. Я не знал, что смерть может случиться так внезапно. Еще и по моей вине.       Я не знал, что такое смерть.       Лиза махала мне рукой из оврага, а я, как старый дурак, старался держать солидное лицо, просто потому что мне было жаль моих новых джинс. Я должен был просто попытаться относиться к ней проще, как к ребенку, а не как к взрослому. Она же еще совсем малышка, глупая маленькая девочка, которую еще ничему не успела научить жизнь.       Но, быть может, она чему-то научит меня?       И я шагнул ей навстречу. Я упал в снег рядом с ней, слыша веселый смех рядом со своим ухом и чувствуя оголенной рукой холод плотного наста, на котором лежал. Лиза обняла меня.       Прости меня, Лиза.