Террор любовью

If I told you this was only gonna hurt, If I warned you that the fire's gonna burn, Would you walk in? Would you let me do it first? Do it all in the name of love…

      Ночью Тайлеру снится всё тот же сон.       Он душит Уэнсдей, пригвоздив тяжестью своего уродливого тела к стволу дерева. По её виску змеится тонкая багровая струйка крови; глаза распахнуты во всю ширь; из припухших губ рвётся наружу сдавленный стон, больше напоминающий предсмертный сип, — уж он то разбирается в этих звуках. Монстр выгибает спину дугой и ревёт, навалившись сильнее. Замахивается второй передней лапой, чтобы нанести сокрушительный удар — как вдруг по телу беспомощной жертвы пробегает судорога.       Слабо трепыхнувшись в когтистых объятиях, девушка делает рваный вдох и обмякает. Неживая. Готическая кукла из фарфора, окроплённого ярко-красным. Хайд всё ещё машинально вжимает желанную добычу в жёсткую бугристую поверхность дерева, скаля длинные острые клыки и надсадно дыша в бледное лицо напротив.       Что ж, мамочка будет довольна им. Она снова погладит послушного зверя по щеке, нежно взъерошит ему волосы и угостит соком неведомого растения. Больше никаких пыток, никакого лязга кандалов в пещере — Лорел не за что наказывать своего мальчика, нечем привязать его. Они победили, миссия потомка пилигрима выполнена. Вот только… Тайлер не хочет этого. Запоздалое осознание вышибает из груди отчаянный вой. Пожалуйста, нет!       Монстр встряхивает Уэнсдей, тщетно зовёт её на своём животном языке, просит очнуться. Кровавая пелена, застилающая глаза, рассеивается, отступает, оставляя тупую боль. Не уходи. Не бросай меня здесь одного. Я не собирался убить тебя. Я собирался убить… не тебя. — Тайлер! — знакомый настойчивый голос доносится, как ни странно, откуда-то сбоку, а не от бездыханного тела под ним.       Парень мечется в постели и кричит, будто раненое животное — да ведь таким он и был в ту ночь. Переворачивается с боку на бок, комкает покрывало, перебирает ткань тонкими пальцами, словно пытается найти нечто важное в окутавшем его с ног до головы смрадном тумане. — Проснись, — неведомая сила цепко вытаскивает Тайлера с самого дна, чужие руки сжимают плечо до красных отметин, узкая ладонь коротким движением расправляет его кудри, прилипшие к мокрому лбу.       Очнувшись, он чувствует себя рыбой, которую выбросило на берег сокрушительной волной. Кровь стынет в жилах, свет ночника режет глаза, во рту разливается горечь — типичное состояние после кошмара. Похожие неотступно преследовали его полгода назад в клинике и прекращались лишь после приёма нужных лекарств. — Уэнсдей, — Тайлер произносит её имя как заклинание от паники. — Ты ушла, — голос предательски срывается на хрип, дрожащие руки безотчётно притягивают склонившуюся над ним девушку теснее. — Вовсе нет, — спокойно возражает она и в подтверждение собственных слов ложится рядом, спрашивая с каким-то клиническим интересом: — Твой сон был достаточно ужасным? — Я… убил тебя, — его по-прежнему хватает лишь на обрывки фраз. — Информативно, — Уэнсдей сводит брови к переносице и подпирает подбородок ладонью, ожидая деталей. Весомый кивок её головы показывает: девушка не удивлена.       Готова услышать правду? Он точно знает, что никогда больше не сможет солгать ей — в конце концов, это просто опасно для жизни. И сказать всё нельзя. Тайлер не признаётся, но в каждом таком кошмаре до сих пор незримо присутствует его хозяйка. Обманчиво сладкий женский голос зовёт хайда — тихо, на грани слышимости. На грани, за которой нет ничего. — Мне снилось, что на этот раз Энид не успела прийти к тебе на помощь, и я задушил тебя. Или смертельно ранил, не могу сказать точно, — измученно шепчет парень. — Кто-то наказывает меня этим ночным видением раз за разом. — Может быть, ты сам наказываешь себя, — пожимает плечами Уэнсдей. — Хочешь, я расскажу что-нибудь по-настоящему жуткое, и ты быстрее успокоишься? В детстве меня это выручало.       Тайлер собирается с улыбкой ответить, что терапия работает не совсем так и страшные истории вряд ли помогут ему расслабиться, но… — Расскажи, как вы покончили с Лорел, — вырывается раньше, чем он успевает обдумать свою просьбу. — О, — чёрные глаза вспыхивают хищным огнём, от притаившейся в уголках рта недоброй усмешки захватывает дух. — Это интересно. Если бы не Юджин, победить твою «мамочку» было бы куда сложнее. Он выпустил целый рой диких пчёл, запутав Лорел. Та принялась вслепую палить из пистолета, пока не сбилась с ног. Наивность нормиса — пытаться в одиночку победить жалящих насекомых, когда ими управляет самый талантливый ученик Невермора.       Значит, Юджин Оттингер, которого он чуть не порвал после Вороньего бала… Не смог добить, хоть пчеловод и мешал плану Гейтс. Тайлер вспоминает мольбу в бархатных карих глазах мальчишки, лихорадочно шарящие по сухой листве руки, отчаянный крик — впервые чужой страх не пробудил в монстре ещё большую жажду крови, впервые он щадил жертву. — Что было потом? — спрашивает, хотя уже знает приблизительный сценарий. — Потом мне оставалось только закончить начатое, — мстительно вздыхает Уэнсдей. — Например, ударить Лорел ногой наотмашь, чтобы её рыжая голова мотнулась в сторону. Будь я не так утомлена вознёй с пилигримом, обязательно превратила бы её мерзкое лицо в расплющенную пельменину. Ненависть — чувство гораздо более яркое, чем любовь, — подытоживает она, закончив описание своих пыток.       Тайлер скованно ёрзает и смотрит в потолок. Лежащая с ним в одной постели девушка поражает своей прямолинейностью, но от её слов правда становится легче. Так, будто лишь ей под силу уничтожить его неестественную связь с хозяйкой, будто в её маленьких руках сосредоточена огромная сила.       Уэнсдей гасит ночник: её спальня должна напоминать мрачную пещеру или закрытый гроб изнутри, иначе зачем вообще нужна спальня? Засыпается, однако, всё равно с трудом. Из головы не выходят мысли о Лорел — такой жалкой, что даже предок, которому она поклонялась, бросил её. Неужели эта женщина в клоунских красных сапогах могла иметь над ним такую власть? Произошедшее осенью кажется теперь чистым сюрреализмом.       Задумавшись, он не сразу замечает, что Уэнсдей внимательно рассматривает его и едва слышно, слегка нараспев произносит какие-то слова. Молится? Ругается? Отрывки текста кажутся смутно знакомыми. —… кто во вторник появился — благодатью наградился, — в том же мерном ритме шепчет хранительница его кошмаров. — Тот, кто в среду был рождён, горьким горем будет полн.       «Я не знаю, в какой день недели родился», — неожиданно понимает Тайлер. Мама не успела рассказать ему об этом, а шериф Галпин — отец — вряд ли стал бы забивать голову такими мелочами. Речь ведь всего лишь о появлении на свет единственного сына — не об убийстве в окрестностях Невермора или подростковом разбое в Джерико. — Жуткая считалочка? — спрашивает он, прищурившись. — Что-то вроде колыбельной. Приходилось слышать её в детстве от мамы, — объясняет девушка и продолжает: — На четверг кто попадёт — очень далеко пойдёт…       Её странный напев ласков, как шёлк, и в то же время резок и суров, словно удар рапирой. Он вводит в состояние, похожее на глубокий сон или гипноз, от этого хочется смеяться и плакать сразу. Таким голосом, должно быть, призывают духов прошлого или исцеляют от смертельных ран.       Заворожённый, Тайлер инстинктивно тянется к Уэнсдей, ищет пересохшими запёкшимися губами её прохладный влажный рот и целует. Ему хочется, чтобы этот поцелуй успокоил, стёр переживания от трудного дня и плохого сна, но эффект получается ровно обратным: от невинного касания кожу словно обжигает огнём, дыхание сбивается, напряжение тут же неумолимо возрастает.       Уэнсдей переворачивается, садится на него верхом и для надёжности прижимает руками к матрасу. Чёртова доминантка. Глядя на девушку снизу вверх, Тайлер непослушной рукой расстёгивает её чёрную пижамную курточку и хочет спуститься ниже, но его быстро останавливают. — Нет, — строго говорит Уэнсдей и усилием отводит горячую мужскую ладонь в сторону. — Что-то не так? — рассуждать критически в таком положении довольно трудно, и Тайлеру необходима подсказка. — Насчёт твоего кошмара, — сообщает она, продолжая крепко сжимать его запястье, — я кое о чём подумала.       «Прямо сейчас…» — с долей разочарования тянет про себя парень: слишком невыносима её близость, сладкая тяжесть тела, шорох дыхания. Неужели им обязательно говорить о… — О чём именно? — нехотя переспрашивает Тайлер. — Лорел будила в тебе монстра силой. Манипуляция через детскую травму, цепи, яды… Ты не собирался угрожать мне в участке и тем более не хотел убить тогда в лесу, — заключает Уэнсдей. Её лицо непроницаемо, потому трудно определить, довольна ли она своим открытием. — Признаться, когда ты связала меня в мастерской и пыталась выбить чистосердечное признание с помощью электрошокера, это было слишком… — Тайлер не заканчивает фразу: воспоминание вызывает в нём почти физическую боль, красной волной ударяя сразу в голову, живот и грудь. — … Слишком сильным триггером. Так я и думала, — его мучительница кивает и с порывистым взмахом косичек наклоняется за поцелуем. Покусывает и оттягивает нижнюю губу, скользит шершавым языком к ямке между ключиц, бесстрашно ведёт раскрытой ладонью по груди и животу, трётся об его пах почти бесстыдно — и непозволительно быстро отстраняется.       Теперь её внимание поглощено стулом, на котором аккуратно сложена школьная одежда. Уэнсдей снимает свой форменный галстук со спинки и сосредоточенно крутит его в руках. Контраст чёрной ленты с её бледной кожей кажется жутким. — Не уверен, что это именно то, о чём я думаю, — признаётся Тайлер. Голова идёт кругом, а мысли, тёмные и вязкие, как смола, будто текут сквозь пальцы Уэнсдей. — Полагаю, именно это, — серьёзно кивает она. — Любая блокировка движений вызывает у тебя ассоциацию с бывшей хозяйкой. Ты боишься однажды снова сорваться на мне или ком-нибудь другом — отсюда и страшные сны. Но пытки не всегда вредят, а обездвиживание наверняка может оказаться… не таким уж неприятным. — Предлагаешь проверить? — как только неловкий вопрос находит выражение в словах, тревога и недоверие сменяются осторожным любопытством. — После твоего прямого согласия, — отвечает Уэнсдей. — Я не обиженная учительница из нормисов и не ставлю цель причинить тебе боль. Не сейчас, когда ты предельно честен со мной.       Тайлер выдыхает: может, для экспериментов и рановато, но он готов рискнуть прямо сейчас. — Что я… — после запинки предложение приходится начать заново. — Что я должен сделать? — Помнишь, как я выглядела в ту ночь в склепе Крэкстоуна? Сведи руки над головой так же, — это ещё далеко не приказ, не проявление грубой воли, но уже и не обычная просьба. Дождавшись молчаливого одобрения, Уэнсдей накидывает тонкую полоску ткани на подставленные ей запястья, нетуго завязывает галстук и закрепляет концы на перекладине кровати.       Когда девушка снова смазанно целует его и помогает с защитой, Тайлер почти сожалеет об этой затее. Ему хочется коснуться Уэнсдей. Погладить исчерченное тенями бледное лицо, сжать плечи, накрутить кончик чёрной косы на палец, повторить рукой изогнутую линию позвоночника, подставить ладони под холмики её грудей, приподнять бёдра, ненавязчиво подсказывая правильный угол. Знать, что он ещё может что-то контролировать. — Уэнсдей… — Я знаю, — о, она прекрасно понимает, но всё равно опускается на него нарочито медленно, как будто издеваясь.       Парень отстранённо удивляется: ему даже не приходится ничего делать — разве что погружаться всё глубже. До основания. Мокро. Чертовски приятно. Сомнения смывает бурной горячей волной, остаётся лишь одно чистое желание: отдаться этой странной нездешней девушке, дать ей насладиться их слиянием как можно полнее. «Да, бери меня. Вот так. Ещё раз. И ещё». Галстук натягивается до предела от порывистых движений навстречу, но Тайлер больше не хочет избавиться от мешающей ткани. — Ты не её, — говорит Уэнсдей, но в порыве страсти он не сразу разбивает на слова её шёпот. — И никогда уже не будешь. Клянусь Гекатой. — Не её, — эхом повторяет Тайлер. — Я твой… А ты? Чья ты, Уэнсдей?       Полгода назад она задушила бы его за такой вопрос — сейчас по полным губам скользит короткая полуусмешка. Гибкое тело волной прижимается крепче, принимая чувственный толчок. — Ну, не Юджина ведь.       Тайлера пробивает крупная дрожь — не то от смеха, не то от удовольствия. Невозможная. Его, вся его, от макушки до пяток. Повелительница его личного ада. Он готов быть её Цербером, готов рассыпаться под ней на сотню мелких пылающих частиц. Жадно пить её дыхание, чувствовать, как она сжимается вокруг него. — Давай, — Уэнсдей безошибочно определяет, насколько он близко, и упирается руками ему в грудь, откидывая голову.       Магия растекается по венам, и мир на несколько сладких мгновений перестаёт быть материальным. Глухой стон, сильная судорога, самая естественная из всех возможных смертей.       Смерть, за которой следует возрождение. Как обычно, когда напряжение спадает, в голову сами собой приходят нелогичные мысли. — Если так выглядит терапия, то я готов принимать её каждую ночь в огромных дозах, — замечает Тайлер, рассматривая свои освобождённые запястья. — Так выглядит эволюция, — поправляет его Уэнсдей. К ней возвращается холодная ирония и сосредоточенность — значит, жизнь становится на круги своя.