***
Саске рефлекторно переворачивается на спину, пытаясь уклониться от безжалостных солнечных лучей, проникающих сквозь веки, но, нехотя разлепляя глаза, понимает, что то лишь луна, царствующая средь облаков, что учтиво расступились перед нею. Где-то сбоку мелькает в свете костра фигура Чино, которая помешивает дрова подобранной с вечера палкой и напевает себе под нос незнакомые ему мотивы. Чуть дальше дремлет её тучный спутник, и, узрев их обоих, Саске вспоминает: где, в какой компании и по какой причине он находится… Едва не забыл. — Это же подарок, верно? — с любопытством, к которому он уже привык, спрашивает Чино, на периферии замечая, как Саске принялся перебирать пальцами серебристый кулон с чудным бледным камешком на тонкой цепочке. — Слишком девчачья безделушка для такого брутального паренька, как ты, не находишь, Саске-дорогуша? — хихикает псевдомалышка. Он вздрагивает, едва расслышав это шутливое прозвище, которым увязвшаяся спутница бросалась так бездумно и вольно. Но Саске зря полагал, что его «великовозрастная», временная компаньонка столь же бесцеремонно и в чувствах. Она мгновенно умолкает, застав его тоскливый, потупленный взгляд алых раскалённых глаз вновь припаянным к кулону. — Эй, — неловко зовёт она, правда, не совсем расчитывая, что он откликнется, — ты в порядке? — Да, подарок, — запоздало и сухо отвечает Саске, внезапно поднимаясь на ноги, после командует, вызывая недовольство у Чино и немое удивление у Новаки, что за всё это время ни разу не сомкнул глаз, расположившись ко всем спиной. — Заканчивайте с привалом… Я хочу скорее отыскать этого Фушин, — как можно скорее, чтобы вновь вернуться в тот долгий сон…Нулевой эпизод
13 декабря 2022 г. в 20:38
Примечания:
Enigma - Why
Саске любил ещё до рассвета выбираться на улицу; сидеть на деревянных ступенях, благодарно подставляя лицо холодному ветру, проглатывая его хлёсткий удары тяжело и судорожно. Ещё один жадный вдох-глоток. Что-то душило его, уже давно, подавляло волю, выкручивало сознание, выжимая из него все остатки здравости. Саске не мог отделаться от мысли, что он заложник в собственном доме — «родовом гнезде», безвольный ястреб. А его тюремщица до сих пор крепко спала за стеной позади. И Саске знал, как обманчиво было её внешнее умиротворение в период долгого сна. Иногда посреди ночи, против воли, он склонялся к ней, когда недвижимое тело совсем охладевало, а в его голове начинала метаться пугающая мысль… Он припадал щекой к щеке — твёрдой, острой скуле и неизменно холодной, словно Она была создана не из плоти и крови, а обломков подземных серых скал. Прислушивался к глубокому размеренному дыханию, что опровергало его жутчайшие догадки; и это вселяло успокоение, и разочарование одновременно, ведь теперь ему предстояло ещё один день разрываться от внутренних противоречий, которые порождал лишь один апатичный взгляд, искоса устремленный на него. Почему они оба так сильно изменились?
На войне ему было всё предельно ясно. И эта ясность не обошла и его чувства по отношению к Мари. Он знал, чем бы всё не окончилось, главное, чтобы они остались неразделимы. Впервые за долгие годы у них была одна цель, и впервые за жизнь она призналась, что более не отступит, следуя за ним… Какое бы решение он не принял относительно это неправильного мира. Несомненно, его удивило это откровение. Так странно было слышать подобное от врождённой пацифистки. Хотелось рассмеяться ей в лицо, безумно, сквозь кровавые слёзы, как он умел. Но что-то внутри не позволило, и он лишь хмуро взглянул на неё, так и оставив без ответа. И как она это себе представляла? Смерть Наруто — друга детства, брата, как с теплом она его называла -, могла ли она безучастно смотреть на это? А на незавидную судьбу всех остальных, кто осмелился бы воспрепятствовать его воле? Нет, конечно же, нет… Выходит, лгала. Саске всегда мутило от её глупой, неоправданной жертвенности. И, взбесившийся однажды после её очередного безрассудного геройства, он выпалил сквозь зубы: " Если так не терпится расстаться с жизнью, ты только попроси… «, очевидный намёк она приняла с улыбкой, похожей на ту, которой награждал его Итачи, выпроваживая из своей комнаты, чтобы продолжить чтение свитков. А следом ответила, что непременно воспользуется этим предложением, когда поймет, что он больше в ней не нуждается. И даже тогда, балансируя на грани между жизнью и смертью, дразня последнюю в постоянных сражениях, она была такой живой… Бесконечно выводила его из себя своей страстью к данго, что так болезненно напоминала ему об Итачи. Во времена их совместных путешествий не могла пройти мимо лавок, где продавали те бессмысленные, бесполезные для шиноби, побрякушки, добавляя всё новые в свою коллекцию — эта, и ещё многие слабости, что всегда выдавали её исключительно женскую, мирную натуру.
Саске помнил ещё со времён академии, что она ненавидела оружие и сражения. Помнил, как горько она плакала, признаваясь Хинате в том, что не желает становиться шиноби; что не способна поднять руку на человека, да и сама боится боли. Но для неё это был единственный шанс завоевать признательность отца. Хьюга, так же проклятая нелюбовью своего, понимала её, как никто другой, и разделяла участь дочери, не оправдавшей отцовских амбиции. Тем пасмурнын днём он стоял за углом, невольно подслушивая разговор двух слезливых девчонок, и молчаливо удивлялся тому, что не ушёл оттуда с самого начала их взаимных откровений. Будто его могли волновать чужие проблемы, когда он сам погряз в боли и несчастьях.
Он так же помнил, как сильно она изменилась за те два года разлуки. Больше не было той робости, которая овладевала ей в его присутствии, и которую она безуспешно пыталась скрывать; больше малодушно не отводила глаза, когда он в упор глядел на неё; позволяла себе изощрённые насмешки, за которые впору было как следует высечь её, но Саске знал, что за этой непоколебимой стеной сарказма и самонадеянности скрывались всё те же страхи, те же грёзы о простой, стабильной жизни. И Саске был очевидцем тому, как все её комплексы, но и надежды, умерли, стоило вражеской стороне объявить начало Четвертой Великой Войны Шиноби… В перерывах между битвами, он снова пытался убедить её, что всё может быть иначе, и она поверила. Смотрела на него сквозь застывшие слёзы и верила. Но, когда война окончилась, а его конфликт с миром оказался решён, не без помощи болвана Наруто, он почему-то больше так и не услышал от неё насмешливого «Саске-дорогуша», как и много чего ещё. Каждый потерял что-то, от каждого из них оторвали по куску, но, Мари, казалось, утратила себя без остатка.
На горизонте пробивалась тусклая оранжевая полоса, и Саске приготовился — принялась отсчитывать секунды. Первые, ничуть не греющие, лучи солнца скользнули по его напряжённому, мрачному лицу, когда из недр дома раздался оглушительно-звонкий, продолжительный крик… И так отныне начиналось каждое утро их совместной «счастливой жизни», о которой оба когда-то давно так самозабвенно мечтали. Что ж, теперь они оба действительно находились в забвении; каждый в своём собственном жалком мирке, огражденным защитным куполом от другого. Не пробиться, не докричаться, не простить. Саске медленно выдохнул, отчего-то запечатляя это короткое мгновение в своей памяти, а после со всех ног бросился в дом, как множество раз до этого.
По кругу, это неизменно, циклично. Та ли это стабильность, о которой он грезила?.. Снова она проснётся от собственных криков, не узнавая обстановку вокруг себя, как и своё разбитое отражение, а он будет терпеливо пересказывать ей события последних дней, ничем не отличющихся друг от друга. Будет стаскивать с липкого тела, насквозь промокшую от холодного пота, сорочку, а после укутывать её в свежие, теплые вещи, которые на ней мгновенно остывали, пропитываясь запахом осенней листвы. И снова, и снова, и снова… И будет любовно смотреть на бледное, влажное от испарины лицо, наслаждаясь её последними эмоциями, напитываясь ими, захлёбываясь горьким вкусом. А впереди будет ожидать, отправляющий своей депрессивностью, монотонностью, день — новый день, так ни разу и не оправдавший, возложенных на него, надежд. Они вдвоем до самой ночи будут молчаливо сидеть друг напротив друга, вдыхая вековой слой пыли в комнате, которую никто из них со дня переезда так и не прибрал.
И опять она, прерывисто вздыхая, запинаясь, будет пересказывать то, что он уже неоднократно слышал — сон повторяющийся бесчисленное количество раз. Очень долгий сон, за время пребывания в котором она забывала собственные черты, и всё то, чем жила в реальности. Ей всё снилось, что она погибла на войне, но не это пугало её до беспамятства, а осознание того, что там — за стеной, что должна была разделять мыслящие миры, не оказалось ничего, кроме давящей пустоты. Чёрная, беспросветная бездна, падая в которую, ты никогда не достигнешь дна. И тишина, столь оглушительная, что затмила бы собой крики всех грешных душ преисподней.
Он снова будет задаваться вопросами: безумна ли она? А он сам?.. Почему это произошло только с ними?
— Ты дома, — напоминал Саске, прекрасно понимая, что за этим последуем, но всё равно каждый раз произносил их с мазохистским удовольствием.
— Дома? — бессмысленно переспрашивала она не своим, дьявольским шепотом, а после отшатывалась от него, словно от прокаженного, и переходила на крик, который он слушал с благоговением. — Ты это называешь домом?!
— Ты готова была жить в горах, лесах. Спать на голых скалах и питаться росой. Только со мной.
— До войны! До того, как ты позволил уничтожить меня! Нас!
— Замолчи! Заткнись, Мари! — он подрывался вслед за ней, но никогда не спешил подходить, и имя, что так редко позволял себе произносить, жгло язык.
— Я была готова отвернуться от всего мира ради тебя. Для тебя. Но тебе вечно всего мало… Ты бы никогда не отказался от своих идей только ради меня. Я всегда была для тебя чем-то вторичным.
— Это не так… Стой. Подожди! Ты снова лжешь. Лгала мне тогда, и сейчас продолжаешь! — он угрожающе приближался, ощущая в пальцах слабое покалывание, будто чакра самовольно концентрировалась в них. — Если бы я сам не отступил от намеченной цели; если бы всё-таки продолжил начатое, убив Каге, Наруто, Сакуру, Какаши и всех несогласных, хочешь сказать, ты бы осталась со мной?! Нет, нет, нет… Проклинала бы, как и все!
И скорбная улыбка, которую он так ненавидил, страшился, и в тоже время трепетал перед ней, изуродовала бледные губы; первое свидетельство неизбежных метаморфоз — переход из истеричной, но всё ещё любещей, во всепрощающую, но безучастную, такую далёкую.
— Этого мы уже не узнаем… — она отворачивается от него с застывшей полуулыбкой на восковом лице и отходит к распахнутым настежь сёдзи.
Саске потирает глаза, которые начало назойливо печь то ли от слёз, то ли от давления, ударившего в голову, и наивно не может поверить, что это случилось вновь. Отнимает руку от лица, безразлично уставившись на собственные пальцы, замечая на них кровь, и только после тёплую влагу в уголках глаз.
— Наблюдать за другими больнее, чем жить в темноте, — мягко проговаривает она и добавляет с ещё больше мечтательностью. — Наблюдать за такими счастливыми, всё ещё свободными… При жизни, при смерти.
Солнечный свет неестественно, невозможно быстро сменяется лунным, и Саске начинает казаться, что он попал в круговорот безумия — ловушку, установленную кем-то, кто знал его лучше, чем он сам. И он не имел и малейшего понятия, как из неё выбраться. Догадывался, что даже смерти будет не по силам освободить его от этого.
— Я в той же клетке, что и ты, — глухо произносит он, медленно растирая пальцами кровь, будто желая убедиться в её натуральности. Не дождавшись ответа, подходит к Мари; замерев на пару долгих мгновений, будто решаясь на что-то дикое, вопиющее, касается измазанными пальцами острого плеча. — Ты такая холодная, — неосознанно озвучивает собственные ощущения, после чего Она падает замертво, разбиваясь о старые гнилые доски, — когда-то впитывшие в себя кровь его родителей -, на осколки, словно стекло, в котором он никогда бы не смог разглядеть своего отражения. Саске медленно опускается следом, иступленно зарываясь руками в горстку ранящего, сияющего, будто звёздная пыль, стекла, откапывая знакомый кулон — лунный камень, переливающийся в лунном свете.