Cherry D

Жизнь отца-одиночки — последнее, чего ожидал Минхо в своем будущем. Но теперь он пять дней в неделю подвозит своего десятилетнего сына в школу, на которого смотреть не мог какое-то время после исполнения тому годика. Жизнь сложилась так, что Минхо придурок, и он себя в этом не винил, но в конечном счете признал, что сам облажался и ребенок в качестве наказания не зря ему явился. Но, конечно, он не в конец мудак, быстро взял себя в руки, когда понял, что иного не дано, но за это и маме тоже спасибо поклоном до асфальта. Первой ошибкой Минхо было думать, что жизнь жить надо одним днем, не заботясь о последствиях, особенно когда ты только-только окончил школу и теперь почетно зовешь себя первокурсником. Второй было то, что он отрывался на полную катушку — по крайней мере, ему так казалось, когда он просыпался с легким похмельем в совершенно чужом доме, полном бездушных тел со вчерашней вечеринки, устроенной бог знает кем. Третьей ошибкой стало его небрежное отношение к делам постельным и выбор таких же безответственных людей, как и он сам, в качестве партнера на ночь. Он очень пожалел, что в одну из таких ночей с ним в дальнюю комнату очередного неизвестного дома, в котором громыхала музыка и сплетались петлями пьяные в зюзю и потные люди, пошел не какой-нибудь симпотный паренек с потока, а девушка. Оказывается, девушки могут забеременеть, вот забава. Стоит отдать должное — когда та самая ночь закончилась залетом девушки с курса постарше, Минхо недолго о стенку лбом долбился, даже всего лишь через неделю после удивительного обнаружения взял яйца в руки и рассказал обо всем маме, которая кишки пообещала ему свернуть и в узел связать, но и помочь не отказалась: вдруг выяснилось, что у девушки высок риск никогда больше не забеременеть, если сделать сейчас аборт. А она и не сделала, мол, дети еще ей нужны. Не этот, конечно, но нужны. Минхо даже тогда стало обидно за этого бедного-несчастного, который собственной матери во время беременности осточертел. Но он думал, что вот родится это чудо, и всех проблем как не бывало — это уже четвертая его ошибка. Ребенок родился, но любви Минхо к этой девушке как не было, так и не появилось, и сама особа ему и их ребенку не то чтобы гулко радовалась. Год продержалась, дальше смылась в другой университет хрен знает куда, он не интересовался. Вот тогда уже на его тупую головушку снизошла его собственная мать в виде если не божества какого, то ангела точно. Святая женщина, ничего не попишешь: и с ребеночком утрами сидела, давая Минхо возможность нормально доучиться, и по выходным иногда забирала, чтобы ее горе-сын отоспался, и даже готовить успевала. Да и отец иногда мог подсобить. От ребенка мама отказываться запретила, но Минхо, признаться, даже не думал об этом; да, какое-то время после ухода своей нерадивой спутницы волосы на голове рвал с крутящимся в ней «и что мне с тобой делать, если я на руки тебя взять боюсь, вдруг сломаю, чудо ты эдакое?», но в итоге понял, что за тот год сильно к этому щекастому и глазастому привязался. Отеческие чувства, что ли? И вот уже за десять лет он ни разу на жизнь свою не пожаловался, не обвинял сына своего в грехах всех, каких только возможно, а даже временами радовался, что в тот день переспал не с парнем, к коим тянуло сильнее, чем к девушкам, вообще-то. Мог бы, конечно, поприличнее, по-человечески, найти любовь всей своей жизни и потом уже дети и все такое, но он очень сомневается, что этой самой любовью был бы кто-то без члена. Поэтому, с одной стороны, он даже в плюсе. Их надо искать везде, даже в такой ситуации, даже если очень больно. Правда, с любовью все так же плохо: он и университет окончил, и работает вот уже который год в инвестиционной компании, сто раз повышенный в должности, но до любви всей своей жизни так и не докарабкался. Были интрижки, были даже какие-никакие отношения, но либо этим людям претил факт наличия в доме Минхо его же ребенка, либо сам Минхо понимал, что не одной дорогой они идут. В его уже осмысленные двадцать девять он понял, что устал от долгого «свидание-свидание-свидание» и прочих прелестей зарождения отношений — проще говоря, лень ему даже искать кого-то для чего-то серьезного. А для несерьезного — очень даже не лень. От сына его, Джихуна, ничего сильно уж Минхо не скрывал по поводу того, что мужчины его папке нравятся больше, чем женщины, поэтому этот мелкий засранец временами решает, что давно отца своего не донимал, и вопит, что хочет себе второго папу. Мало ему одного, оказывается. Минхо возмущается, конечно, делая вид, что его этот факт нисколечко не задевает, но в глубине души тоже так думает — надо бы Джихуну еще одного папку. Но он правда устал искать, а к нему тянутся самостоятельно личности, которые не очень его самого интересуют. Так вот и живет. Сайт для знакомств, правда, многое упрощает — раз уж ему не суждено обзавестись второй половинкой, чтобы до гроба и встречи у ворот рая или что там еще обычно бывает, то он хотя бы свою сексуальную жизнь кое-как поддерживает. Иногда везет, чего уж прибедняться. На прошлых выходных вот, когда Джихун поскакал к бабушке своей, Минхо даже подфартило с каким-то чересчур уж милым щекастым пареньком переспать. Он, правда, думал, что тому двадцать с палочкой, но оказалось, что целых двадцать семь. Палочка длинной оказалась. Он вспоминает этого большеглазого в своем голубом свитере с вышитыми на нем облачками слишком уж часто за прошедшую неделю, чтобы не вызвать подозрений, заставляя вздыхать все громче и безнадежнее. Понравился он ему, наверное, и номера друг друга у него с Джисоном есть, этого самого большеглазого, и переписываются они буквально каждый день, потому что слишком уж комфортно им оказалось вместе. И в голову Минхо даже нагло лезут мысли о какой-то там надежде на возможность полноценных отношений, а не просто встречи на ночь, что была у них лишь раз, но он быстро себя одергивает. Джисон не предлагает, а Минхо ненавидит чувствовать себя навязчивым. Был разок намек с его стороны, но он остался проигнорированным — этого ему было достаточно. Ему, честно, и общения простого с Джисоном хватает для жизни более счастливой, чем доселе, но и увидеть его вновь тоже хочется. И ведь, черт, на чашку кофе не пригласишь: они оба люди работающие, времени на жизнь мало, но главная проблема в другом — учитывая обстоятельства их знакомства, нацеленные лишь на веселую ночку, которая почему-то перетекла в каждодневные перекидывания мемами и просто приятное общение, нельзя вот так взять и пригласить на кофе. Можно, вообще-то, но у Минхо явно какие-то проблемы с боязнью навязаться, поэтому стоически ждет зеленого света. Навязался вон однажды, теперь по его дому бегает десятилетнее чудо с атакованным гнездом на голове и опухшими глазами каждое утро в поисках дневника и тетрадей нужных. — Хорош вздыхать, тоску наводишь. С очередным вздохом Минхо поворачивает голову в сторону недовольно косящейся в его сторону и вяжущей что-то под гудение телевизора матери, пришедшей к любимому внучку погостить, который, уплетая бабушкину еду «вкуснее, чем у папы», готовится к приходу нового репетитора по литературе. Джихун учится действительно хорошо, но, привыкший к нескончаемым метровым стихотворениям, ему было сложно смириться с появлением текстов, которые еще и пересказывать нужно. Ну не может он, не получается у него, он только наизусть горазд сейчас. Минхо, конечно, пытался сам что-то с этим смастерить, и у него даже вроде получалось, но после «Щелкунчика» он умыл руки. От мамы тоже толку нет: она привыкла, что сын ее сам со всем справлялся, поэтому с Джихуном ничего поделать не смогла. Репетитор — лучшее решение, которое Минхо нашел для своего сына. Джихун сказал, что его близкий друг, а по совместительству еще и сосед по парте, ходил к репетитору месяц-другой назад и много о нем говорил, а его родители действительно остались довольны. Минхо отнесся к такому поиску репетитора скептически, но мама махнула на него рукой и сама добралась до несчастного, назначая первое занятие в выходной. Поэтому, когда в дверной звонок звонят, Минхо даже как-то обрадованно встает, заталкивая мысли о непостижимом Джисоне на задний план, и плетется к двери, но шустрый Джихун его опережает, крутя ключом самостоятельно. — Здравствуйте! — бодро восклицает он, приветствуя стоящего на пороге мужчину и на пятках поворачиваясь к ошеломленному Минхо. — Знакомься, пап, это мой репетитор по литературе, Хан Джисон. Он самый лучший у нас в районе! Вот так встреча. Минхо проглатывает «в чем, в отсосе?», но сдержать пораженный шепот не может ну вот вообще: — Ага, а еще у него хуй вишневый… Перед ним стоит в очередном милом белом свитере с черными сердечками не менее ошеломленный Джисон, который переводит взгляд с Джихуна на Минхо и обратно с завидной скоростью, заставляя последнего в истерике биться внутри, но не проявлять это совсем никак. К его превеликому сожалению, не только округливший до невозможности глаза Хан услышал гениальный комментарий, но и его сын уловил невнятный бубнеж своего отца. — Что? — спрашивает он растерянно, взглядом прося повторить. — Что? — Минхо остервенело мотает головой в стороны, отходя к стене, дабы позволить Джисону войти. — В сторону уйти я сказал, уши чистить по утрам надо. — Пап, я чищу! Джисон тихонько входит под недовольное бурчание Джихуна, все еще находясь в подвешенном состоянии, но как только мелкий нарочито громко топает в свою комнату, уже убранную к приходу репетитора, он тянет Минхо за рукав черной футболки к себе, немного хмуря брови и стреляя полным непонимания взглядом. — У тебя ребенок есть? — орет он шепотом, когда быстро здоровается с мамой Минхо, успевшей за одну минуту раз сто предложить поесть и чайку попить. — И когда ты собирался мне об этом рассказать? — А, ну, это… — чешет за ухом Минхо, не зная, с чего бы начать эту длинную историю. — А жена где? В голосе Джисона проскальзывают язвительные и даже — вау! — ревностные нотки, от чего Минхо сглатывает нетерпеливо и машет рукой перед лицом нахмурившегося мужчины. — Нет никакой жены, я тебе потом все объясню. — Папа! Ты отвлекаешь! — Да забирай ты своего ненаглядного, — Минхо поворачивается ко все еще хмурому Джисону и говорит уже тише: — после занятия поговорим, ладно? Да. Поговорить. Им определенно нужно поговорить. Минхо пытался скрыть свои метания на кухне, пока его сын с новоприбывшим репетитором занимаются в комнате Джихуна, но мама чуяла его беспокойство за две стены и успела поймать его мечущую туда-сюда задницу с поличным. — Уймись уже, — причитает она, когда заходит в кухню за новой порцией чая с пирогом. — Ты за ребенка так переживаешь, что ли? Ему десять, а не год, до репетиторов уж точно дорос, не мозоль глаза, рябит уже. Минхо думается, что рассказывать правду маме — идея плохая. Отвратительная. Феерическое фиаско. Но он, балда такой, говорит: — Нет, он… Мы с ним уже знакомы. Женщина наливает кипяток в кружку с заваркой и попутно недоумевает: — Ну тем более, в чем проблема? — Мам, он мне, наверное, чуть-чуть нравится. И он чуть-чуть не знал о том, что у меня сын есть. А еще он чуть-чуть гей. Женщина поднимает взгляд, нацеленный на уязвимого Минхо поверх оправы очков, и выбирает себе кусок пирога, спрашивая: — Боишься, что убежит? — Все, с кем у меня зарождались хоть какие-то намеки на возможность встречаться, сразу давали заднюю, узнавая о Джихуне. Чем он должен отличаться? Джисон честно прекрасный. И не только в постели. Минхо не то чтобы слишком уж человек социально активный, но именно с ним общаться хочется постоянно, чтобы без долгих перерывов, чтобы «доброе утро» и «спокойной ночи», чтобы истории ни о чем и комфортное молчание во время долгого звонка. И утренних поцелуев, и совместной готовки, и походов в кино через дорогу в домашней одежде, и всего-всего на свете тоже хочется. И странно, что все это добро выросло в Минхо за жалкую неделю, когда почти все свободное время он посвящал разговорам и перепискам с Джисоном. Остальное тратил на Джихуна. Хан, может, и добрый до ужаса, и с детьми сам с удовольствием работает, и вообще облачко ходячее, но это не значит, что он готов строить отношения с человеком, у которого есть собственный ребенок за спиной. Не факт, что и без этого знания Минхо ему нравился. — Ты если тянуть со своими выяснениями будешь, никому от этого лучше не станет, — его мать подхватывает тарелку и кружку, направляясь в сторону гостиной, откуда доносятся звуки гудящего телевизора, но перед этим добавляет мягким тоном: — Просто поговори с ним, дурында. Да. Надо поговорить. Ровный взгляд — да и настрой в целом — матери придает какое-то волшебное успокоение, и уже не так сильно хочется вышагивать по периметру комнаты и нервно кусать пальцы. Минхо сидит по струнке, спина ровная, колени сведены, руки на бедрах, а напряжение от него растекается по всем стенам и полу, что женщина рядом даже цокает, не отрывая взгляда от вяжущегося для Джихуна белого свитера. У Минхо же взгляд, напротив, бегает по всему помещению, не имея воли задержаться на чем-то одном, от чего сам мужчина негодующе вздыхает. Когда слышится звук открывшейся двери комнаты Джихуна, его бабушка радуется больше всех — нерадивый сын наконец-то смоется с глаз долой, — а Минхо очень сильно поджимается. Потому что, оказывается, ни к какому разговору он пока не готов. Да и вряд ли будет готов когда-то. Но Джисон ему нравится. Возможно, он надеется на реальные отношения с ним, а не только простой перепихон, поэтому реакция его на ребенка так важна сейчас. Боже, он точно пошлет его. Минхо, уже топчущийся в коридоре, в последний раз кусает кончик большого пальца перед тем, как Джисон направится в его сторону, и мнется под острым взглядом младшего, не зная, с чего бы начать разговор. — Это… Как все прошло? Джихун довольными прыжками забегает в гостиную к своей бабушке, лепет которой над любимым внуком слышен даже у входной двери. — Отлично, — отвечает Джисон максимально нейтральным тоном, — твой сын быстро все схватывает, долго с ним работать не придется. — Мой сын, да… Он у меня умненький, — испускает Минхо нервный смешок, переминаясь с носка на пятку. — Ты пешком пришел? — Да, — Джисон вздыхает, медленно обуваясь. — Понял, что нужный дом находится близко, решил не брать машину. Не ожидал, правда, что эта квартира окажется твоей. Минхо закусывает губу, косо кивая, и отпирает замок, выходя из своего уютного убежища. Им ведь надо поговорить, верно? Тогда он должен постараться. — Пойдем в машину, — предлагает он, натягивая рукава легкого кардигана, который он успел захватить: на улице весна и вообще солнечно, но не так тепло, как хотелось бы. — Нам… явно надо все обсудить. — Да, конечно. Нам определенно стоит все обсудить. С таким же туманным разумом Минхо оказывается в своей машине, цепляясь за руль, словно за спасательный круг, пока Джисон умещается рядом, мельком осмотрев подозрительно чистый белый салон. — Напиши номер карточки, я отправлю тебе за репетиторство. — Потом. Ладно, Минхо пытался отсрочить. Как мог. Честное слово. — Давай вот о чем потрындим, — Джисон поворачивает в его сторону голову, осматривая напряженного мужчину. — Джихун. И твоя жена, которой нет. Минхо с невероятной скоростью, словно пытаясь былое долго не вспоминать, рассказывает про мать своего ребенка и как вообще этот ребенок на свет появился, а затем добавляет: — Ну… да, у меня есть сын. И я понимаю, что тебя может это отталкивать, пойму, если захочешь прекратить со мной общение, потому что остальные тоже так де… — Стой, Минхо, заткнись. Упомянутый мужчина действительно перестает тараторить, не решаясь поднять взгляд, но чувствует таковой на себе от Джисона, по голосу которого никак не поймешь, что у него в голове. Вместо этого он заводит машину, выезжая в уже знакомом направлении, куда ехать смехотворно малое количество времени. — То, что у тебя есть сын, никак не влияет на наши… отношения? Вообще-то, да, я могу понять, почему другие могли отворачиваться из-за наличия у тебя ребенка, но… Не знаю, я люблю детей, — хмыкает Джисон, откидываясь на сидение, — а Джихун очень милый. Я бы мог сказать, что мы с ним найдем общий язык, но мы уже. Уверен, я ему тоже нравлюсь. Минхо позволяет себе наконец на секунду отвернуться от дороги и взглянуть в сторону своего собеседника, расслабленно улыбающегося и прикрывающего глаза от яркого солнца, лучи которого проникают сквозь стекла. Это еще не конец. Джисон не договорил, и Минхо делает все для того, чтобы не перебить его. В худшем случае, конечно, поцелуем, но он стоически держится. Всего пару секунд, потому что из его рта вырывается предательское: — Я думал, что ты уйдешь сразу, как узнаешь об этом. — Я бы не стал только из-за этого, — сразу же отвечает Джисон. — Джихун правда солнце, мне хватило часа, чтобы это понять, я бы не смог быть против. Да и, впрочем, я ведь не твой парень, чтобы разглагольствовать об этом, поэтому… — А хотел бы? — Чего? Когда-нибудь он научится думать, прежде чем говорить, но явно не сегодня. — Ну, если бы я предложил, ты бы согласился встречаться со мной? — вопреки своим мыслям, звучит он куда увереннее. — А ты предложи. Минхо как раз паркуется у знакомого дома, когда до ушей доходят произнесенные Джисоном слова, и опускает одну руку с руля на свое бедро, переводя хитрый взгляд в сторону, туда, где на него смотрят с вызовом. — Определенно предложу в лучшем виде, если пригласишь. — Приглашаю, — Джисон умеет улыбаться так, чтобы ноги подкашивались, но Минхо никогда в этом не признается. — Топай за мной. Все-таки ему перепадет еще раз с ним. А еще высок шанс того, что они правда начнут встречаться. У Минхо сейчас крыша поедет. Дома у Джисона, как и в прошлый раз, бесспорно уютно: раздвинуты плотные шторы цвета индиго, а через полупрозрачные белые шифоновые занавески ярко пробивается солнечный свет, позволяя лучам освещать комнаты без надобности использования искусственного. Книжные полки так же забиты напрочь, как и тогда, неделю назад; небольшие подушки разбросаны по дивану, а на стенах висят четыре картины из одного, вероятно, комплекта странным, но гармоничным образом. В самой джисоновской комнате какие-то тетради и всевозможные ручки да маркеры раскинуты по лакированной поверхности рабочего стола; на корпус кровати по кругу приклеена светодиодная лента, уже горящая мягким сиреневым светом, неторопливо сменяющимся на насыщенный красный, на котором Джисон останавливается, чтобы цвета больше не менялись. В самом центре кровати на молочном пушистом пледе растянулся серо-белый кот с яркими голубыми глазками, которые, кажется, в приглушенном свете комнаты от одной только светодиодки даже блестят, когда Джисон деликатно его будит и просит найти себе другое место для сна. Хотя бы ради этого чуда с лапками Минхо хотел снова оказаться в этой квартире. — Ну давай же, наглая пушистая задница, я не собираюсь перед тобой всякое вытворять. — Да уж, у Одуванчика точно глаз дергаться начнет после такого, — посмеивается Минхо, не желая упускать шанса поиздеваться над шлепнувшим его по руке Джисоном. — Я просто не хочу портить психику своему ребенку, заткнись, — плюхается он на кровать, падая прямо в центре и растягиваясь ровно так же, как и его кот минутой ранее. — Точно, у тебя, получается, тоже сынок имеется. — В точку! — Джисон вскидывает в воздухе оттопыренный большой палец и хлопает по месту рядом, чтобы Минхо тоже лег. Он так и делает, одной рукой пробираясь под легкий свитер и невольно щекоча начавшего хихикать Джисона, который поворачивается, чтобы потянуть Минхо за ворот и легонько чмокнуть в губы. Они не договорили, вообще-то, но вроде как можно и позже, верно? Хан жмется теснее, когда старший позволяет себе углубить поцелуй, делая его мягким, тягучим, но полным желания. Минхо проводит рукой выше, оглаживая под ребрами и поднимаясь все дальше, и отстраняется всего на секунду, когда Джисон приподнимается, дабы стянуть с себя мягкую ткань и притянуть мужчину за шею обратно. Жадничает. Минхо это понимает, и ехидная ухмылка растягивается на лице сама собой, заставляя Джисона целовать еще настойчивее, чтобы стереть ее. Минхо обожает кусать его нижнюю губу, иногда увлекаясь слишком, но тому, похоже, это только нравится: он снова ее случайно прокусывает, от чего капелька крови остается тенью на языке, а Джисон только удовлетворенно вздыхает, кусая в ответ, но уже верхнюю. Его руки тянутся к затылку, пальцы зарываются в волосы, легонько потягивая, а едва ощутимо впивающиеся в кожу головы ногти вызывают мурашки. Джисон нетерпеливый — Минхо понял это еще неделю назад, но сейчас осознает, что тот старается не слишком торопиться. И за это можно было бы отдать ему должное, но спустя несколько жалких мгновений он уже стягивает с Минхо его черную футболку, жадно облизываясь из-за открывшегося вида и заставляя его сто раз поблагодарить свою любовь к спорту. Минхо догадывается, чего хочет парень под ним, поэтому с понимающей ухмылкой меняет их местами, падая на спину и позволяя Джисону восседать на своих бедрах, которые все еще обтянуты черными джинсами. В свои двадцать девять он, конечно, давно уверен в себе и все такое, но эти джинсы на нем даже его заставляют прикусить губу и задержать взгляд, поэтому винить пялящегося и застывшего Джисона, который неосознанно проводит пальцами по грубой ткани, нельзя совершенно. Когда он отмирает, услышав тихий смешок, вырвавшийся из чужого рта, Джисон щипает его голый бок и тянется к тумбочке, в недрах которой нашаривает то, о чем с зажатой меж зуб губой рассказывал в прошлый раз. Помада. Черт бы побрал его странное пристрастие, которое до дрожи Минхо, вообще-то, нравится, но говорить об этом добровольно он не станет ни при каких обстоятельствах. Даже если иногда непроизвольно напрашивается вырваться изо рта. Джисон с каким-то особенным наслаждением наносит темно-красную помаду сначала на нижнюю, потом на верхнюю губу, пару раз причмокивая и не отрывая взгляда во время этого бесстыдства от глаз Минхо, пристально смотрящего в ответ. Потому что от такого Джисона отворачиваться — последнее, что хочется сделать. — Нравится? — Более чем. Хан с ухмылкой наклоняется, не теряя зрительного контакта, и оставляет первый поцелуй в районе солнечного сплетения, на мгновение взглянув на оставленный красный след поверх светлой кожи. Пальцами он очерчивает подтянутый живот, губами прослеживая их путь, и добирается поцелуями через грудь и ключицы к шее. Горячий язык скользит по коже Минхо, заставляя сжать руками узкую талию Джисона, который продолжает покусывать, а затем слизывать каждый оставленный от зубов след, иногда засасывая кожу. Минхо боится представить, как он сейчас выглядит. Когда Джисон выпрямляется, дабы осмотреть свое творение, Минхо на секунду перестает дышать: по щекам и подбородку размазалась помада, губы опухшие, взгляд темный, а глаза почти сверкают в слабом красном свете; Джисон тяжело дышит, а Минхо от этого сложно собрать себя по кускам. На свое тело даже смотреть страшно: оно все покрыто алыми следами, а шея с ключицами и вовсе красуется в засосах. Он тянет покорного Джисона к себе, оглаживая талию, поясницу и лопатки, и затягивает в пылкий, полный похоти и желания поцелуй, чувствуя призрачный вкус почему-то сладковатой помады, остатки которой тонким слоем оказались на искусанных губах. Джисона хочется целовать даже с этой блядской помадой каждый день, каждый час, каждое мгновение; хочется просыпаться на одной кровати в обнимку, путаясь ногами и руками; проваливаться в объятия до работы и засыпать во время просмотра какой-нибудь второсортной комедии после. Минхо безнадежно втрескался всего за неделю — это его пятая ошибка. Однако еще есть шанс, что ошибка перерастет в долгожданную счастливую жизнь рядом с любимым человеком, который и с ребенком его обращается прекрасно, не смотря на него так, будто он грешен во всех проблемах. За мыслями Минхо даже не заметил, как бывший полным нетерпения поцелуй превратился во что-то нежное, почти хрупкое, от чего Джисон удивленно отстраняется, поглаживая его по щеке и стирая со своей следы помады. — О чем ты задумался? — спрашивает он, оставляя невесомый поцелуй на кончике носа и зачесывая пальцами чужие волосы со лба. — Просто… О всяком. Не забивай голову, — улыбается слабо Минхо, стирая маленькое пятно помады в углу рта Джисона. — Иди сюда. Хан наклоняется, игриво зажав меж зубов щеку посмеивающегося старшего, что снова меняет их местами, и возвращает на лицо довольную ухмылку, когда разукрашенное тело снова маячит перед глазами. Минхо стягивает светлые джинсы с чужих ног сразу вместе с бельем, ласково проводя подушечками пальцев по коже, и отбрасывает их на пол. Он припадает губами к внутренней стороне бедер, втягивая воздух и наполняя легкие уже знакомым запахом, каждый раз заставляющим улыбаться. — От тебя все так же пахнет вишней. — Конечно, это мой любимый гель для душа, — довольным котом тянет Джисон, а когда Минхо в передразнивании морщит нос, добавляет: — Не делай такое лицо, ты выглядел вполне увлеченным, когда подметил, что у геля и вкус тоже вишневый, пока сосал мой чл… — Прикрой рот, я тебя умоляю. Минхо негодующе скулит, шлепая по бедру победно гогочущего Джисона, и резко наклоняется ниже, широко лизнув уже вставший член и заставив парня моментально замолчать. Один-один. — Так лучше. — Завались. Он тянется рукой к прикроватной тумбочке, хватая с поверхности смазку, которую даже не удосужились спрятать в полке. И, очевидно, она тоже вишневая. Джисон и кофе без вишневого сиропа не пьет, тут с ним все ясно. Минхо выдавливает на руку липкую жидкость, разогревая ее перед тем, как обмазать колечко мышц, попутно выстраивая дорожку поцелуев на нижней части живота Джисона и оставляя свежие засосы на бедрах. Тот лежать спокойно не может: ерзает, извивается, вскидывает таз, когда Минхо с легкостью вводит первый палец, и сразу же просит о большем. — Ты уже?.. — Утром, — сглатывает Джисон, — решил немного развлечься с игрушкой. Тебя, конечно, не заменит, но делать ведь что-то надо было, а просто дрочить скучно. — Ты ходячий пиздец, Хан Джисон. — Из-за тебя я такой, дорогуша. — Ври поменьше. Минхо мстительно раздвигает уже два пальца внутри, подгибая их и слыша выдох вперемешку со стоном в ответ. Два-два. Он проталкивает еще третий палец, когда Джисон почти слезливо просит об этом, и растягивает довольно быстро, за что спасибо утренней затее младшего. Хан тянется к его плечам, когда Минхо засасывает кожу над ключицами, прикусывает мочку уха и выдыхает у виска, от чего мурашки с завидной скоростью пробегаются по всему телу, что и без того накалено до предела. Светодиодная лента — лучшее решение за последнее время: и без того до неверия красивый Минхо кажется сейчас просто великолепным с этими кроваво-красными следами от его губ, выстроившимися с шеи, по груди, вокруг сосков и по торсу к самой кромке черных джинсов, которые Джисон готов на части разорвать — до того они его доводят до белого каления. — Дай мне… Я хочу… — Джисон громко вздыхает, пытаясь собрать расплавившийся мозг в кучу, и снова пытается объяснить, когда Минхо вопросительно хмыкает, но губами от его груди не отстраняется. — Я хочу прокатиться на тебе. Сядь, пожалуйста. Минхо на секунду подвисает. Ну, в целом, с теми взглядами, которые Джисон бросал все это время на его бедра, такое можно было ожидать. Да даже на прошлой неделе. — Как пожелаешь, милый, — сладко тянет он, падая обратно на кровать полулежа и подкладывая за спину одну из подушек. Он уже собирался стянуть с себя давящие со всех сторон джинсы, но Джисон остановил его, схватив запястье и вопросительно взглянув из-под ресниц. — Можно я?.. — Конечно. Под «конечно» Минхо имел в виду «конечно, ты можешь снять мои джинсы руками», а не «конечно, расстегни их своим ртом», но это Джисон. Стоило перестать удивляться сразу после помады. Джисон тянет зубами бегунок молнии вниз нарочито медленно и неотрывно смотрит в его глаза, умещая свои руки на бедрах, обтянутых тканью, которые он ощутимо мнет. Минхо вспоминает того Джисона, который ходит в широких и милых свитерах, который в детстве мечтал быть ветеринаром, но побоялся, что придется бедных животных в безвыходных ситуациях усыплять, который даже в переписках бесконечно прекрасный. И сейчас это чудо чудесное выглядит так похабно, скалясь и стягивая уже руками несчастные брюки и отбрасывая их по другую сторону кровати от остальной одежды. Настроение Минхо по шкале от затискать до трахнуть Джисона меняется удивительно быстро и спонтанно, а указатель иногда расплывается по всей длине, заставляя его преисполненно моргать чересчур уж в замедленном темпе. Хан тянется уже за квадратной упаковкой, разрывая и самостоятельно натягивая презерватив на чужой член, обмазывая дополнительно вишневой смазкой и немного надрачивая перед тем, как самому насадиться медленно, с шумным выдохом. Минхо зажимает пальцами до побелевших костяшек задницу Джисона, когда тот без всяких пауз начинает двигаться, держась за его плечи и оставляя следы-полумесяцы от ногтей, пока его горячее дыхание обдает кожу прямо под ухом, где он оставляет поцелуй. От всего Джисона пахнет терпким одурманивающим запахом вишневого ликера и миндаля — его любимые духи, — он пьяняще потрясающий, когда смотрит так на него, закусывая нижнюю губу до видимых следов от зубов и закатывая глаза от наслаждения. У Минхо кружится голова, дыхание неровное, а внизу живота приятно тянет, и неясно, от бабочек в животе это или от того, что вытворяет Джисон. Он плавно, но грубо проезжается по напрягшимся бедрам Минхо, иногда не удерживаясь от щекочущего желания коснуться их, как старший не может сдержаться от желания провести ладонями по медовой коже, усеянной засосами, от самых лопаток к талии и еще ниже — к упругим ягодицам, которые он тут же сжимает пальцами и позволяет себе оставить ощутимые шлепки, от чего кожа полыхает. Джисон откидывает голову назад, сжимаясь вокруг его члена и даже не пытаясь заглушить громкие стоны: то гортанные низкие, то до писка высокие. Он цепляется за плечи Минхо почти отчаянно, приближаясь к его лицу и целуя, куда попадется. Дыхание обоих учащается с каждым мгновением, сплетаясь в замысловатый узел, недоступный для человеческого глаза, а проступающие на коже капельки пота в приглушенном красном свете тускло поблескивают. Джисон начинает двигаться быстрее и резче, из-за чего непристойные звуки шлепков разносятся по комнате громче, и чувствует, как Минхо размашисто проходит под челюстью горячим, почти пылающим языком, вырисовывая только одному ему известные узоры. — Минхо, я больше… — Давай, милый. Джисон обвивает руками его шею крепко, прикусывая собственный палец, чтобы не быть слишком уж громким и не краснеть потом перед соседями, но получается, откровенно говоря, отвратно. Скользнувшая между телами рука Минхо, пальцы которой обвились вокруг его члена, совсем делу не помогает. Джисону стоит постараться не попадаться на глаза соседей, в коих он тот еще одуванчик, которому, впрочем, двадцать восьмой год пошел, но тем не менее. Минхо крепко держит его под бедрами, помогая уже разморенному Хану двигаться, потому что сам еще не кончил, но в темную головушку второго вдруг подкрадывается ну просто замечательная идея. — Стой, я… Дай помаду. В глазах Минхо, окутанных мутной пеленой, читается явный вопрос, которого он не задает, а послушно тянется за помадой, откинутой в угол кровати. Джисон в это время с громким выдохом приподнимается, вытаскивая из себя еще твердый член, и соскальзывает по ногам Минхо вниз, избавляясь от ставшего ненужным презерватива. Минхо чертыхается, когда перед ним предстает откровенно развратный вид этого чертенка, в красном свете выглядящего греховно, порочно. И он мог бы сказать, что это бьет по мозгам куда сильнее, чем что-либо, но тут Джисон принимает из его рук алую помаду, мажет ею по губам и припадает ими к влажной головке. Вот это настоящий ужас наслаждения. Хан берет в рот наполовину, надрачивая у основания, толкается языком в уретру, лижет, втягивает щеки, отстраняется с причмокиванием и снова заглатывает, пуская вибрации по всему органу тихими звуками, вырывающимися изо рта. Минхо и без того был на пределе, но эта ходячая катастрофа с губами цвета крови его добила основательно, поэтому подкрадывавшийся оргазм накрыл… сильнее, чем Минхо ожидал. — О, прости меня, я не… — Минхо шумно сглатывает, переводя дыхание, когда приходит в себя, и притягивает к себе Джисона, обхватив того за щеки. — Я не успел предупредить. — Значит, я хорошо справился? — довольно тянет Джисон, слизывая с губ белесую жидкость и стирая рукой помаду с губ, дабы не испачкать ею все вокруг. Одного обмалеванного тела Минхо хватает с головой. — Ты… Слишком, как видишь. Джисон смеется, когда его притягивают ближе для крепких объятий, но тут же меняется в лице, когда слышит: — Мыться надо. — Кто куда, а я по… — Хан Джисон, вонючка, идем мыться.

🍒🍒🍒

Солнечный свет уже не так интенсивно пробивается сквозь тонкий шлейф полупрозрачной ткани, будто стараясь не тревожить два крайне довольных, однако уставших тела. Минхо же, несмотря на дичайшее желание поспать больше, чем несчастные полчаса после душа, все равно поворачивает голову в сторону такого же сонного Джисона, который сначала потягивается, а потом цепляется всеми конечностями за него, укладывая голову на грудь. Минхо приобнимает его одной рукой и быстро чмокает в макушку, зарываясь туда пальцами и массируя кожу головы. Он уже хотел было задать щекочущий под ребрами вопрос о том, а что же будет дальше, как вдруг слышит хриплое бормотание: — А давай встречаться. У Минхо перехватывает дыхание. Он уж думал, что они еще долго будут говорить обо всем, взвешивать «за» и «против», а Джисону стоило лишь раз рот открыть, как все сразу на свои места встает. Но Минхо не будет собой, если не поглумится над сонным и явно мало соображающим чудом, который щекочет его голую кожу своими пушистыми после мытья волосами. — Джисон. — М? — У меня… ребенок есть, — как можно безобиднее говорит он, помня, какой Джисон после сна потерянный. И то, что о Джихуне он уже знает, забудется. — Круто, — мычит тот в ответ, прижимаясь своим телом ближе. — Ребенок, Джисон. Настоящий. — Да я понимаю. Стой… У тебя есть кто?! — Хан подпрыгивает на кровати, пытаясь разлепить тяжелые веки, и растерянно смотрит на хохочущего Минхо. — Дурак ты, — шлепает он его по руке, вновь ложась на свое место и натягивая одеяло по пояс. — Ну, это… Да какая разница, так даже лучше. Детей я люблю. Мы с Джихуном уже поладили, проблем не вижу. Если его папка не против, конечно. — Папка не против, — мурлычет в ответ Минхо, довольным котом поглядывая на уже своего парня. — Забились. Джисон, кажется, снова готов отдаться лапам сна, нагло манящего его к себе, как вдруг Минхо задает вопрос: — А тебе правда двадцать семь? Джисон недоуменно поднимает голову, вскидывая бровь и пытаясь понять, шутит ли тот. — Мне достать паспорт? — Ладно, прости, просто… ты правда выглядишь как пацаненок. Минхо гогочет, когда на него нападают с щекоткой вперемешку с щипанием, и, Джисон уверен, теперь уж точно весь дом их слышит. — Я тебе член откушу. — Молчу! И Минхо не будет удивлен, когда поймет, что все его опасения по поводу Джисона и своего сына окажутся напрасными; что эти двое даже возьмут в привычку секретничать от него, валяясь на диване в гостиной; что Джихун в восторге от Хана и что Одуванчик будет тем, к кому Минхо будет бегать, дабы пожаловаться на дуэт Джи-Джи, как он начал называть двух своих звездочек, к которым против него еще и мама присоединится, попутно рассказывая все позорные истории Минхо из детства. И тогда он без сомнений сможет сказать, что действительно счастлив. А пока: — Хан Джисон, никогда больше не доставай эту блядскую помаду и поменяй вишневый гель для душа, я не выдерживаю! — Многого хочешь.