all the ways about here belong to me

Они продолжают спорить и когда идут — почти бегут, возбужденные и нервные — по улицам дремлющего города, и в лифте, и переступив порог апартаментов. Все аргументы Тайлера сводятся к эмоциональному «я не смогу, это же какое-то безумие!». — Сможешь, — спокойно отвечает Уэнсдей. — Ты благославлен духом самой Мари Лаво. Последним, кто был удостоен такой чести, был Фред Стейтен, больше известный как Папа Миднайт. Один из последних важных жрецов вуду. У нас есть моя книга, содержащая подробные описания ритуалов и принадлежностей. Тайлер, все получится. Надо просто… — О, нет. Только не говори… — … выйти из плоскости. Никто из них не ложится спать. Тайлер ходит из угла в угол и жалуется Вещи. Уэнсдей, приговаривая: «ты просто в первой стадии. Это отрицание, и оно скоро пройдет», водит пальцем по страницам своей книги вуду. Они еле-еле дожидаются восьми утра, чтобы сесть в форд и отправиться на другой конец города, в настоящую, а не туристическую лавку, торгующую атрибутами для отправления культа. Уэнсдей ходит среди полок этого магазинчика, как заправская домохозяйка с тележкой по супермаркету. Она придирчиво осматривает высушенные тыквы, из которых предстоит сделать асон, перебирает зубы змей и косточки аллигаторов, проводит невозможно долго времени, беря в руки барабан за барабаном, приглядываясь, примериваясь и прислушиваясь к звукам, которые они издают. Чтобы Тайлер не мешал ей, нетерпеливо крутясь рядом, она отсылает его за свечами, кукурузной мукой и самыми дорогими ромом и сигарами. — Первый раз? — спрашивает хозяйка магазина, оглядывая их покупки. Получив утвердительный ответ, тыкает пухлым пальцем в пакет с кукурузной мукой. — Для веве советую взять смесь из древесной золы, кирпичной пыли и пороха. Мой личный рецепт. Свечей хватит и половины. А церемониальные одежды можно купить в магазине напротив. Она дает им несколько бесплатных советов, дарит Уэнсдей простой белый тийон, чтобы спрятать под него косы, и, тут у Тайлера случается сбой в понимании происходящего, на прощание осеняет крестом. Их ждет море работы по приготовлению, и стремление Уэнсдей скорей начать кажется Тайлеру почти маниакальным. Она берет на себя всю материальную сторону вопроса: собрать асон, сделать меловой набросок веве на полу в гостиной, подготовить с Вещью музыкальное сопровождение. Вещь будет отбивать ритм ладонью, подпрыгивая на упругой воловьей коже, обтягивающей корпус барабана побольше, Уэнсдей — играть деревянными палочками на втором. Тайлеру велено «омыть тело и голову водой и настоем из семи болотных трав» и настроиться. Помедитировать. Очистить сознание. Тайлер принимает душ и засыпает на кровати в своей спальне. Он пробуждается, дезориентированный и со смутным ощущением, что кто-то ударил его по лицу. Видя на соседней подушке Вещь, понимает, что последнее ему не приснилось. Стоя на обрубке запястья, Вещь крутит в воздухе указательным пальцем, что можно трактовать по разному, но сейчас это скорей всего означает «поторапливайся, мы сделали за тебя всю работу». На открытой дверце шкафа висит белый хлопковый комплект: рубашка и брюки. Одежда жреца. — Который час? — спрашивает он, выходя на балкон, где Уэнсдей листает книгу, чтобы удостовериться, что они ничего не забыли. На ней церемониальный балахон черного цвета, косы подобраны и заколоты на затылке. — Почти шесть. Ты готов?.. — Пожалуй. Знаешь, по началу идея того, что моим телом опять завладеет кто-то другой, не показалась мне привлекательной. Лоа ведь действуют так? Используют тело хунгана для проекции в этот мир. — Ты чувствуешь его внутри себя? — спрашивает Уэнсдей. Кажется, они впервые напрямую заговаривают о Хайде. — Нет. Но я знаю, что он там. И если я позову, он откликнется. В больнице, в первые дни я дважды пытался обратиться, чтобы вырваться на свободу. Повисает пауза, и, стремясь поскорее ее убить, Уэнсдей протягивает ему книгу, раскрытую на тексте песен, которые может использовать хунган. Все они очень простые и основаны на постоянном повторении нескольких строк. У Тайлера смутное предчувствие, что если они ему и понадобятся, то только в самом начале. Пока Уэнсдей зажигает толстые свечи и зашторивает окно, Тайлер набирает полную ладонь смеси, проданной им сегодня утром, и начинает осторожно ссыпать ее из кулака, водя над меловой разметкой. На полу расцветает коричнево-красный символ, похожий на флюгер или кованые украшения ворот. Это знак Папы Легба, лоа, который контролирует перекресток между мирами. Считается, что новичкам следует обращаться именно к нему, чтобы мудрый дух сам решил, кто из его собратьев может ответить на запрос взывающего. По краям от веве Тайлер ставит бокал, до краев наполненный ромом, сигары, освобожденные от целлофановой обертки, и тарелку с жареным мясом. Когда все готово, и все занимают отведенные им места — Тайлер на коленях над веве, Уэнсдей и Вещь чуть в стороне, за барабанами, — он с осторожностью берет в руки асон и делает первое, неловкое движение рукой. Внутри погремушки перекатываются змеиные зубы и бисер, издавая приятный шуршащий звук. Тайлер задает ритм, который подхватывают барабаны, и начинает напевать себе под нос. Никто не знает, сколько проходит времени. Тайлер взмок, рубашка прилипла к телу. Его тело изгибается и дергается в подобии танца, пересохшие губы непрестанно бормочут песню. Темп музыки усиливается. Пламя свечей то дрожит и гаснет, то вспыхивает с новой силой. Он перестает видеть комнату вокруг себя, вместо этого перед глазами плывут цветные круги, кроваво-красные и фиолетовые. Сил с каждым взмахом становится все меньше, асон оттягивает руку, будто это не погремушка, сделанная из полой тыквы, а пудовая гиря. Тайлер держится на чистом упрямстве. И когда кажется, что от усталости он вот-вот упадет ничком, что-то происходит. Удушающая жара сменяется приятным холодком. Асон выпадает из пальцев и откатывается за пределы веве. Барабаны резко смолкают, но звук исчезает не сразу, а гаснет, как эхо. Тайлер сильно зажмуривается, а когда открывает глаза, в комнате появляется четвертый. Высокий, это видно даже когда он сидит в кресле, стоящем на краю их импровизированной площадки, в черном похоронном сюртуке и цилиндре с шелковой фиолетовой лентой на тулье. Красивое лицо — идеальная кожа цвета жженой карамели, черные смеющиеся глаза — портит только некроз нижней челюсти. С правой стороны в щеке рваная рана, сквозь которую видны зубы и белеет кость. Лоа делает глоток рома из бокала, ранее стоявшего на полу, и струйки темной жидкости выливаются из этой прорехи и катятся вниз по подбородку и шее. — Барон Суббота, — приветствует его Уэнсдей. Голос у нее осипший, глухой. — Здравствуй, ma belle, — он слегка приподнимает цилиндр, присматривается и добавляет, глядя на Вещь, — и господин Main, ха? — Не понимаю, почему папаша Легба решил, что именно такой старый греховодник, как я, должен отвечать на ваш зов. Мои славные дети, вы так молоды, так прекрасны и так очевидно влюблены, зачем вам ввязываться в темные, сомнительные делишки этой бесовки Каролины? — голос у него глубокий, влекущий. — Впрочем, на несколько правильно заданных вопросов я ответить могу. В руках Барона, обтянутых щегольскими белыми перчатками, возникает сигара. Уже обрезанная и дымящаяся. — Mon cher garçon, — он поворачивается к Тайлеру, — Прошу тебя, начинай. Тайлер тяжело сглатывает, утирает рот тыльной стороной ладони. И, стараясь не смотреть на дыру в щеке, говорит: — Нам известно, что жрица, называющая себя Мари Лаво III, собирается провести темный ритуал. Опасный ритуал, в процессе которого могут быть совершены человеческие жертвоприношения… — Да, она практикует это не первый год. Правда, с каждым таким разом растут аппетиты тех, кому она прислуживает, — Барон выпускает колечко дыма, плавно уходящее вверх. — Когда и где она собирается провести следующий? — спрашивает Тайлер. — Для такого рода церемоний не найти дня лучше, чем Страстная пятница, мой мальчик. Где — не могу сказать, ибо не всеведущ. Где-то в лесу или среди болот, подальше от любопытных глаз, подальше от чужих ушей. Поближе к месту, где тела несчастных можно будет сбросить на прокорм рыбам и аллигаторам, кишащим в водах Луизианы. — Она выбрала меня в качестве жертвы, верно? — Одной из возможных. Ведь ты отвечаешь всем ее запросам. Хотя боюсь, что в этот раз Каролина упустила один пустячок, присматривая себе жертвенного барашка, — Барон усмехается здоровой стороной рта. — Барон, — подает вдруг голос Уэнсдей. — Ты встречаешь умерших на перекрестке этого и подземных миров, говоришь с ними, знаешь их чаянья и… — Ближе к делу, poupée. Не люблю долгих прелюдий. — Сэнди Уильямс. Чего она хочет от Тайлера? Лоа полощет рот дымом, прежде чем ответить: — Сэнди Уильямс жила в Нэшвилле. Держала кофейню «Фонарщик». Крошечная кофейня, больше напоминающая стойку для кофе на вынос. Теперь ее пытается удержать на плаву отец Сэнди. Ее осиротевший сын каждый день приходит туда делать уроки, ведь дома за ним некому приглядеть. У нее в целом свете не было никого, кроме них двоих. Сэнди Уильямс просит тебя, Тайлер Галпин, позаботиться о ее несчастной семье. Наступившую за этим тишину можно резать на куски, настолько она густая и тяжелая. — Поверь, это еще не самая странная просьба, которую я передавал от мертвых живым. Но это только просьба. Ты волен не исполнять ее, — Барон двумя пальцами тушит сигару и бросает остаток в пустой бокал из-под рома, стоящий на подлокотнике. — Вот и все, mes petits anges. Время нашего рандеву истекло. Держитесь подальше от этой стервы, Каролины. Право, вы оба слишком хороши, чтобы тратить время на что-то, кроме друг друга. Сказав это, Барон Суббота, лоа из семьи Геде, оглушительно хлопает в ладоши, отчего все свечи в комнате одновременно гаснут, и темнота принимает Тайлера в свои добрые объятия. В себя он приходит от того, что Уэнсдей жестко проводит костяшками пальцев по его солнечному сплетению. Он дергается и пытается приподняться, не до конца понимая, почему лежит на полу. Затем воспоминания возвращаются. Тайлер падает обратно на пол и спрашивает у склонившейся к нему Уэнсдей: — Это была наша общая галлюцинация или только моя? — Он был здесь. На подлокотнике все еще стоит бокал с потушенной сигарой внутри. Тайлер приподнимается на локтях, потом садится, ощущая ломоту во всем теле, и оглядывается. Шторы отдернуты, окна в пол, ведущие на балкон открыты настежь. С улицы доносится знакомый шум вечерней толпы, не подозревающей, какие события происходили у нее под носом. Уэнсдей сидит рядом, подогнув под себя колени. Левая сторона ее лица перепачкана красным от смазанного, распыленного во все уголки квартиры веве. Должно быть, Тайлер все еще не пришел в себя, раз подхватывает ее под челюсть и большим пальцем пытается оттереть нежную кожу от пыли. Лишь спустя две или три секунды он считывает потрясенное выражение с лица Уэнсдей. Он замирает. Но руку не убирает. Ее темно-карие глаза становятся совсем темными от расширившихся зрачков. Сближаются они одновременно, и нельзя сказать точно, кто первым начинает этот поцелуй. Это не мягкие прикосновения, как во «Флюгере». Это не целомудренное признание, сделанное по пути в Новый Орлеан. Это растекающийся жар, это неосторожное столкновение носов и зубов, это взлетающий до небес пульс. Звон разбитого стекла заставляет их отпрянуть друг от друга, обратившись в сторону источника шума. Вещь стоит на подлокотнике кресла, под которым лежат осколки бокала. Он совершает затейливую комбинацию, быстро сменяя пальцы, выброшенные вверх, на что Уэнсдей яростно качает головой и говорит: — Неправда. Барон тут не при чем. Вещь продолжает настаивать, и тогда Уэнсдей, бледнея до прозрачности, отвечает ему на языке жестов. Очевидно, что-то неожиданно грубое, потому что Вещь обиженно отворачивается и исчезает за пределами их видения. Слышен только быстрый перебор пальцев, но и он вскоре стихает. Уэнсдей поворачивается к Тайлеру и тихо, но твердо произносит: — Я хочу снять это, — дергает себя за балахон. — В твоей комнате. У него есть опыт. Два года назад, когда ему было пятнадцать. Ее звали Джоди, она входила в команду чирлидерш. Тогда он думал, что ему нравятся улыбчивые блондинки. Но перед Уэнсдей он дрожит, точно все впервые. Поцелуи превращаются в непрерывное скольжение и нажатие губ, одежда, предмет за предметом, оказывается на полу. Когда первый миг неловкости и скованности проходит, все становится простым и естественным. И теперь он точно знает, что может заставить ее улыбнуться. После, когда Тайлер обнимает Уэнсдей поперек талии, вплотную притянув к себе, то думает, что теперь расстаться с ней будет еще больнее.