Много шума из ничего

"Ничто так не успокаивает дух, как обретение твёрдой цели — точки, на которую устремляется наш внутренний взор." ("Франкенштейн, или современный Прометей" - Мэри Шелли) Уилсон в Пасадене. Ему двадцать пять, он голоден до знаний и желание обойти отца и всех его друзей сильно как никогда. На дворе конец сороковых, война окончена всего четыре года назад. Как надеялся Уилсон, последняя война на этом веку. Так, а что привело его в Пасадену? Хорошие ВУЗы, с интересующими его специальностями в первую очередь. Тёплый, можно сказать даже жаркий, климат был приятным дополнением и поэтому когда встал вопрос - куда же поезжать дальше, выбор пал именно на городок в Калифорнии, расположенный у горного кряжа. Было здесь что-то более приветливое, не похожее в лучшем смысле на Лос-Анджелес, находящийся неподалёку. Туда Арч тоже заезжал - город был слишком шумным и далёким для молодого человека. В учёбу Уилсон уходил с головой. Так уж получилось, что он всегда был далёк от физики и инженерии, хотя и по первому образованию он и есть инженер, никогда ему не нравились вычислительные науки. Даже закончив магистратуру его душа всегда лежала к искусству - маленькие зарисовки в углах конспектов, быстрые скетчи в перерывах и небольшие стишки были тому подтверждением. Жалко лишь, что в мире рассчётов этому места не было. Потому засиживаться в библиотеке, при колледже ли городской, становилось не редкостью. Выходные были загружены, книги часто приходилось брать в общежитие и зачитываться даже там. Обыденность его выглядела именно как чередование пьес Шекспира с книгами по механике , а затем нежеланный сон. Соседи смеялись над Уилсоном из-за этого достаточно часто, а тот в ответ лишь закатывал глаза. С людьми Арч держался на расстоянии. По внешности он был приемлем - хоть и слегка вытянутый и с горбатым носом, за который получил обидное прозвище, в целом он был обычным для тех лет. Несмотря на то, что двадцать пять - самый расцвет жизни, он был старше большинства сокурсников, пришедших сюда лишь "просто потому что". По этой же причине Уилсон не вступал в братства. Ненужные унизительные ритуалы и пьянство каждые выходные были совершенно не для него. В общем и целом Арч был груб и холоден с однокурсниками, часто злился когда над ним пытались подшутить, но не спешил давать отпор. Изначально он был настроен достаточно дружелюбно к новому коллективу, но оказался он не лучше предыдущих. Таким как они никогда не стать гениями - именно это было главным потешием Уилсона. Главным объектом насмешек в образе Арча, как ни странно, стал именно нос. Больно не понравился он людям и все слишком зацепились. Помимо обычных "дылд" в свой адрес Уилсон получил и прозвище "Сирано", распространившееся по всем классам. Подобные оскорбления нисколько не задевали мужчину по-настоящему, но были весьма надоедливыми и навязчивыми. В ответ он сжимал кулаки, скрипел зубами и продолжал заниматься своим делом. Ведь это именно то, ради чего он приехал. В аудитории душно, хоть Уилсон и сидит у открытого окна. Пара по черчению должна закончится через несколько минут и придёт пора столь непонятной ему квантовой физики. Точнее, не понял он только последнюю тему, по которой сегодня должен быть письменный опрос. Арч живёт лишь благодаря мысли, что завтра воскресенье и поспать можно будет чуть больше обычного. Преподаватель отпускает всех с занятия и к Уилсону подкрадывается одноклассник. – Что это ты там рисуешь, а, де Бержак? – усмехается парень на несколько лет младше. Неслыханная наглость! Неужели они думают, что если они в одном классе по какому-то предмету, то им всё можно? Парень вырывает листок со скетчем Арча и, даже не удосужившись рассмотреть, рвёт его. Что ж, похоже, некоторые люди навсегда так и остаются хулиганами из подросткового возраста. И всегда им нужен объект унижений. Уилсон игнорирует, зная, что скоро от него отстанут. Именно это и происходит через несколько секунд. Посмеявшись над собственной проделкой агрессор уходит, оставляя после себя лишь чувство желчи. Сегодня нужно успеть зайти в городскую библиотеку за парочкой новых книг. На улице тепло. Сейчас середина осени, листья пожелтели, а погода выдаёт всё больше дождей. Начало первого семестра в колледже не задалось - похоже, сокурсники уже расставили все точки над "и". Но Арч не отчаивается. Он всегда был лучше и первее всех, всегда старался быть гением и всегда его сторонились, называя странным. За эти двадцать пять лет у него не было близких, так почему они должны появиться сейчас? Уилсону было неплохо одному. Кто мог бы быть лучшим собеседником тебе чем ты сам? Когда Арч выходит из здания колледжа льёт дождь. К огромному счастью зонтик у него был практически всегда с собой. Лужи хлюпают под ногами, листья дрожат от ветра и почти 20° Цельсия не делают ситуацию лучше. Жара и влажность радость на любителя и таковым Уилсон не являлся. Арч сказал бы, что погода сейчас меланхолична. Небо, закрытое тучами посреди дня, напоминало о Нью-Йорке в ту же плохую погоду. Как не посмотри, а что-то общее здесь было, только в Пасадене спокойнее, безлюднее сейчас. Листья под ногами шуршат и шуршат, хочется лишь раствориться в звуке дождя. Играет музыка. Уилсон поднимает голову вверх, замечая открытое настежь окно. Из него и льётся мелодия - граммофон будто нарочно поставлен у окна в сторону, прокручивая пластинку. Если Арч не ошибался, то это было "I Love You So Much It Hurts" Флойда Тиллмана, вышедшая в прошлом году. Уилсон соврал бы, если бы сказал, что это не подходило к атмосфере прогулки до библиотеки. На несколько секунд Арч хочет остановиться просто что бы запомнить момент. Дождь. Приятная песня. Безлюдная улица. Полдень. Уилсон заходит в библиотеку, дверь за ним медленно закрывается. Мужчина складывает зонт и поправляет пиджак, стряхивая с него капли дождя. Он оставляет его с зонтом в гардеробной, беря с собой лишь рюкзак. Арч проходит в зал библиотеки с мыслью о том, что можно прочитать сегодня, подходящее под атмосферу. Перебирая в голове варианты из "Грозового перевала" и "Возвращение в Брайдсхед" Уилсон останавливается на чём-то менее распространённым чем первое, но более известное, чем второе. Он забирает с полки "Нортенгерское аббатство" и садится за ближайший практически свободный стол. У него нет настроения сегодня читать учебный материал и развеяться с помощью романа Джейн Остин самое то. Напротив Арча сидит мужчина. Уилсон не обращает на него внимания - посетитель библиотеки, такой же, как и он, не более. Но обращает внимание на книгу, которую читал другой посетитель. Обычно так и бывало: Арч часто интересовался, уже даже скорее неосознанно, книгами, которые читали люди. На столе перед мужчиной напротив лежит "Франкенштейн". "Классика" - думает Уилсон, усмехаясь своим же мыслям и закатывая рука. Привычка с колледжа. На самом деле выбор неплохой, но слишком популярный и предсказуемый. Похоже, что мужчина напротив тоже бросает взгляд на человека, подсевшего к нему, потому как на его лице мелькает улыбка, но спустя секунду он снова возвращается к чтению готического романа о докторе. Если задуматься, то до этого Арч не видел своего соседа напротив. Он ходил сюда регулярно порядка двух месяцев и знает всех завсегдатаев, а этот, похоже, здесь впервые. По крайней мере, раньше его не видели. После нескольких минут мысли о незнакомце исчезают и Уилсон погружается в чтение романа о Кэтрин Морланд. Притягивает взгляд Арча мужчина спустя долгое время - он закрывает книгу ближе к её середине и достаёт из-под неё небольшой тетрадный лист и карандаш. Неволей это улавливает Уилсон. Он исподлобья косится на мужчину, начавшего рисовать. Любопытство побеждает и Арч опускает глаза на рисунок. Это был мультяшный волк с накаченным телом и нимбом над головой и он очень напоминал кого-то Уилсону. Арч удивляется. Рисунок получился красивым, вышедшим из-под карандаша мастера. Возможно, этот человек когда был художником, если даже не работает им сейчас. – Как вам? Не думаете, что это слишком… отличается от всеобщего представления о монстре Франкенштейна? – мужчина тихо подаёт голос, замечая реакцию Уилсона на его наброски. Арчу хочется провалиться под пол от стыда, но не смотря на это, он даёт другому посетителю ответ. – Так это ваше представление о монстре Франштейна? – брови Уилсона приподнимаются – Я бы сказал, что это… экстраординарно. Отличается и от описания в книге и экранизаций. – Просто шутка. Думаю, что если бы у него была голова волка, то это было бы ещё страшнее. Для ответа Арч оставляет лишь кивок головы, возвращаясь к своему роману. Этот разговор был достаточно неловким для него. Почему мужчина напротив вообще заговорил? Уилсон оставляет эти глупые навязчивые мысли. Сейчас нужно было продолжить читать о своём. О мужчине из библиотеки юноша и не вспоминает через несколько недель. У него билет в театр - чудо, что он выкроил время. Сейчас он всеми силами спешил с учёбы в заветное "здание сцены". Театры Арч любил. Это было для него чем-то особенным. Уилсону не нравились Бродвейские выступления - те были слишком броскими, хотя и разнообразными. В большинстве своём там было новаторство, каждому хотелось показать свой шедевр. Арч не считал это чем-то плохим, наоборот, это было даже хорошо, но всё же любовью Уилсона оставалась классика. Маленький, затхлый театр в переулках Нью-Йорка. Это было любовью Арча на века. Ему его показала мать ещё в детстве и в школьное время Уилсон уже не мог оторваться от представлений, поставленных там. Актёрский состав он знал в лицо, да и они наверняка бы узнали его. Арч знает "Дон Кихот" и "Идиота" наизусть, он готов клясться об этом, ведь именно эти произведения стали излюбленной изюминкой театра, отточенной до безупречности, но не оценённой публикой. Театр, в который он направлялся не был похож ни на Бродвей, ни на небольшую самодельность. Это было нечто средним и Уилсон был здесь впервые. Честно, многого он не ожидал, особенно в сравнении с Нью-Йорком. Однако билеты куплены. И избран был спектакль "Отелло", хотя бы потому что плохо, по мнению Арча, отыграть его невозможно. Слишком известным было это произведение. Фойе кажется достаточно большим. На удивление Уилсона людей здесь много. Они толкаются, спешат на спектакли и были похожи на консервированную селёдку. Даже на вокзалах, кажется, меньше людей чем здесь. Арчу становится душно в таком окружении и он спешить пройти в зал. Его место находится прямо в центре, в среднем ряде, в середине. Это было на самом деле чистой случайностью, с какой-то стороны это было даже забавно. По наручным часам Уилсон определяет, что остаётся несколько минут до начала, большая часть зрителей уже расселась, а сцена задвинута занавесом. Шоу начинается. Свет выключается, зрительный зал затихает. Впереди у сцены раздаётся музыка, начинает звучать хоровое пение, аккомпанемирующее темноте на сцене. На площадке в окружении декораций имитирующих улицу появляются два действующих лица, по видимому, Яго и Родриго. Они кружат по сцене. – Ты клялся, что он тебе ненавистен! – голос Родриго срывается на злостный крик. Его походка нервная, более быстрая чем у его спутника. – Это так. Иначе я был бы гнустен! – тон Яго более оправдывающийся и менее агрессивный чем у Родриго – Поверьте, цену себе я знаю, должности я стою, но он в своем надменном самодурстве пускается в напыщенные речи! Арч не может не отметить внешнюю привлекательность актёра Яго. Кудрявые завитые волосы цвета коры дуба, мягкие черты лица и кофейные глаза. Такая необычайная красота не подходила этому персонажу, в конце концов, он антагонист. – Каков молодой человек… – комментирует Уилсон, бурча и меняя позу сидения. Он не замечает, что сказал это вслух. – Вынужден согласиться – голос слева от Арча застаёт его врасплох и он поворачивает голову к источнику удивления Уилсона. Мужчина из библиотеки! – Вы! – в ответ на шок Арча мужчина лишь скептично приподнимает брови, кивая, что, мол, да, он. Незнакомец приставляет палец к губам, прося Уилсона быть тише, ведь на них уже начинали оборачиваться другие зрители. Арч кивает, мысленно коря себя за этот проступок. Пасадена не то, что бы большой город, но маленьким его совсем не назовёшь и потому увидеть мужчину второй раз за несколько недель без всяких предпосылок было слегка удивительно. Хотя, вот именно, что слегка. У Уилсона в голове проскальзывает мысль: ну, раз уж судьба сталкивает их второй раз, то может можно и попытаться поговорить. Какая глупость! Незнакомец чисто внешне раза в два старше самого Арча, он мог бы сгодиться ему в отцы. Рубашка, пиджак, с, кажется, слегка короткими рукавами, штаны на подтяжках и неаккуратно завязанный галстук. Он не выглядит слишком богато и кольцо на правой руке… разведён или вдовец? Пока это всё, что мог бы сказать Уилсон о незнакомце. Ловля себя на мысли о том, что смотрит на мужчину слева слишком долго, Арч отворачивается от него, снова переключая внимание на сцену. За весь спектакль они успевают перекинуться ещё парой фраз. С тех пор встречи в библиотеке становятся регулярными. Иногда незнакомец показывает рисунки, сделанные в порыве вдохновения из-за книг. Однажды, по чистой случайности, они взяли одну книгу от разных изданий. И Уилсон замечает насколько же мужчина быстро читает. А ещё замечает его привычку хмурится всякий раз при чтении, хотя очки ему, похоже, были не нужны. Арч признался бы, что это было одним из лучших его взаимодействий с людьми. Возможно, нужно было бы узнать имя незнакомца. Они стоят вместе на улице, под козырьком у входа в библиотеку. Дождя сегодня нет и это хорошо. Добраться до общежития займёт меньше времени чем в недавний вечерний ливень. – Уилсон. Уилсон Арч – Уилсон без прилюдий называет своё имя, протягивая руку для рукопожатия. Незнакомец, кажется слегка удивлённый, поворачивает голову на Арча, но приулыбается уголками губ. – Генри. Генри Штейн – Генри протягивает руку в ответ – Рад познакомиться с вами. – Я тоже, мистер Штейн. Уилсон кивает, пожимая руку. А рука то у мужчины тяжёлая! – Если вам понадобится собеседник то вы знаете где меня искать – Штейн, не оглядываясь, спускается с ступенек. Арч медлит, смотря вслед уходящему знакомому и следя, как он скрывается за поворотом дальше по улице. Что ж, это обещало быть чем-то занимательным. Генри сидит напротив Уилсона. Они в ресторане. Здесь сверкают стеклянные люстры на потолках, не таких высоких, как в театрах, достаточное количество народу и много белых скатертей, шёлковых гармонично-коричневых штор. Честно говоря Арчу не очень нравились такие места. Здесь не то, что бы слишком "утончённо", а скорее слишком напыщенно. Но как факт - у Уилсона замечательные манеры. Он знает название всех приборов, имена всех изысканных блюд, правила этикета отскакивали у него от зубов. Обучили этому его ещё в детстве и это было чем-то необходимым в большей степени. Иногда Нейтан брал с собой сына на деловые встречи, но и то лишь в редких случаях. А банкеты и вовсе во многом пугали маленького Арча большим скоплением людей и чаще он оставался дома один. Но когда подобное всё-таки случалось Уилсона всегда хвалили за ровную осанку и тихое поведение за столом. Всякий раз, слыша "Какой у тебя чудесный сын, Нейтан" младший Арч сиял. И что сейчас Уилсон делал с Штейном в таком месте? Просто ляпнул случайно, надеясь поближе познакомиться и на ум в ту секунду не пришло ничего лучше. Это было совершено на него не похоже. И сейчас по вине Арча они сидят, делая вид, что им здесь комфортно. Генри держался хуже - и в плане манер и в плане притворства. Штейн неровно сидит, но что уж тут взять с почти что пятидесятилетнего мужчины, и путается в вилках, хотя в остальном довольно неплох. Но выглядел при всём этом он достаточно неловким и нервным. При попытке завести разговор Генри давился словами, хоть и честно пытался отвечать. – Почему вы приехали в Пасадену? Или вы здесь родились? – Арч выглядет отстранённым, хотя это, в большинстве своём, защитная реакция. Уголки губ подрагивают, но пронзительный взгляд не выдаёт некомфорта от ситуации. – Я… переехал сюда со своей женой – несколько секунд Штейн подбирает слова для ответа. Уилсон кивает – Послушайте, Уилсон, мне кажется этого достаточно – Генри говорит на удивление легко. – Эта вычурность… похоже, что вы сам не в восторге. Почему бы нам не пойти куда-то попроще и не попробовать поговорить там? Арч слегка ошеломлён. Однако, это сейчас было весьма прямолинейно и без лишних слов. По-видимому Штейн человек дела. Что ж, неплохо. – Думал вы не предложите – удивление сменяется привычной спокойной и в какой-то степени пренебрежительной манерой – Пройдёмте. Они уходят из ресторана, оставляя небольшое количество чаевых и такое же небольшое количество тарелок. На улице становится относительно прохладно. Можно уже надевать пальто или куртку. Уилсон ловит себя на закономерности их встреч - всегда должен быть вечер. Они начинают говорить. Сначала о книгах, как некая прилюдия и главная тема, объеденяющая их. – Я не думаю, что у меня есть одна-единственная любимая книга – признаётся Генри. Арч и Штейн гуляют по тёмным улицам Пасадены. Такая атмосфера намного ближе им обоим, они чувствуют себя свободнее. Сейчас влажно, температура к ночи снижается и поэтому сейчас ещё и холодно – Но мне определённо нравится "Джейн Эйр". – Правда? Какое совпадение – и это правда было удивительным совпадением – У Шарлотты Бронте неплохие романы. Генри соглашается кивком. Уилсон проверяет время на наручных часах и спустя несколько секунд молчания выдаёт: – Время… поджимает – голос неожиданно хрипит – Спасибо за вечер, но мне пора. Штейн так же молчит некоторое время подобно Арчу. Он задумывается на несколько секунд, а после говорит: – Хорошо, мистер Уилсон. Если вы не заняты, то мы могли встретиться, скажем, в воскресенье в парке возле театра? – Конечно, мистер Штейн. Уилсон ловит себя на мысли, что Штейн похож на его мать. В движениях рук, в манере речи, в маленьких проявлениях заботы (или тем, что казалось Арчу таковым). И это определённо было пугающе. Он старался думать об этом как можно меньше. Развивать эту тему для размышления ой как не хотелось. Но в остальном Уилсону нравилось говорить с Генри. Сближение занятие не быстрое, но хотя бы приятное. Их встречи долгие и тягучие, но приятные. Обволакивающие вокруг души мягкий свет, словно пламя свечи - это то, как можно описать их беседы. Без давления, сильно лживых масок и холода. Наверное это был первый раз за долгие годы. В последний раз это такое было лет девять назад, когда Арчу было шестнадцать. Это был новенький в его классе по химии. Они не то, что бы много болтали, но работали в парах: до этого Уилсон был один, люди отказывались с ним работать. А ещё Арч забыл его имя. Тот парень, сидевший с ним за одной партой, был мил, привлекателен и хорошо обращался с ним. Внутри что-то возгоралось от каждого его взгляда, жеста, бархатного голоса. Эти чувства были как костёр - не имевшие центра, представляющие собой лишь вспышки пламени. Жалко лишь, что потушили этот костёр быстро порцией унижений и всё удовольствие стало противным. В тот раз Уилсон ушёл сам и никогда не признался себе в том, что это была его первая глупая подростковая влюблённость. С Штейном было по-другому. Он был таким же милым и… возможно, спустя некоторое время с их встреч сердце начинало биться чаще при взгляде в карие глаза Генри. Когда приходя в общежитие с их прогулок сводило низ живота, когда мысли были заняты не только учёбой, когда… когда Арчу было интересно, отвергнут ли его, когда он ненавидел себя за эти чувства, что было абсолютно несоответственно ему. Его бы упекли в психушку если бы он обмолвился хоть словом, он бы сам изолировался, сходя с ума. Запретные плоды сладки и несмотря на весь груз встречи становились всё чаще и откровеннее. Ведь нельзя отказаться от себя, так? В одну из посиделок Уилсону и было суждено узнать ответ на свой вопрос. Штейн пригласил к себе - морозить носы на улице при падающей к нулю температуре было не особым удовольствием и потому они засиживались там часто. В квартире Генри было опрятно, но мрачновато из-за вечнозакрытых шторок. Всякий раз приходя к Арчу раздвигал занавески именно он. Хоть тьма и была более характерна Уилсону, но видеть её в чудной квартире Штейна было катастрофически неправильно. А квартира Генри небольшая - в многоэтажке, с тонкими, картонными стенами, большими шкафами с множеством книг, с мебелью в стиле ар-нуво и рабочим столом, заставленным бумагами и рисунками. На некоторых из скетчей Арчу кажется, что он узнаёт себя. Из своего глобус-бара Штейн достаёт бутылку хорошего вина. Они нечасто пили на своих встречах, но сегодня был случай, когда они оба махнули рукой и сказали "Почему нет?". Уилсону стыдно признаться, что до этих случаев он никогда не пил. Алкоголь развращал людей - отравлял их умы, ведь всем известно, что пьяный человек это самый честный челове, чаще даже не в угоду себе. Но если Арчу хотелось развратиться и открыться? Никто не был в праве его осуждать, никто кроме него и Генри и не узнал бы об этом, по крайней мере, как убеждал себя Уилсон. – Моя жена умерла 18 июня – выдаёт Штейн после глотка алкогольного напитка. Арч едва ли не давится: такого откровения он сейчас точно не ожидал. А Генри, словно не обращая внимания на небольшой шок собеседника, продолжает – Линда… умерла от сердечного приступа. Она была замечательной женщиной, которую я любил всем сердцем. Я был с ней в тот день, думал, что она просто хочет поспать подольше, а потом не обнаружил у неё пульса и врачи сказали, что она скончалась во сне. Штейн прерывается что бы сделать ещё один небольшой глоток. Уилсон слышит небольшой всхлип с его стороны. – Я никогда не плакал, как в тот день. После её смерти это место будто опустело и первый месяц я едва ли мог встать с кровати – в словах Генри слышится горькая, грустная усмешка – А затем пустился в мир книг. Пытался избежать горя занимая себя заказами и выдуманными мирами. Искал образ моей Линды в персонажах. Но так и не нашёл – последние слова звучат приглушённо. Арчу хочется что-то сказать, но слов для этого не находится. Вместо этого Уилсон встаёт со своего места и проходит к Генри, опускаясь на колени слева от кресла, где сидел Штейн, обнимает его за плечи. Генри, помедля, продолжает: – Я остался здесь только из-за неё… – Штейн не плачет, но кладёт голову на плечо Уилсона и приобнииает его в ответ. Арч лишь же мямлит "Мне жаль". Не умел он поддерживать людей, слишком уж эмоционально закрытым был. Отпуская Генри из объятий, которые сейчас казались Уилсону скорее неловкими, чем поддерживающими, он понимает насколько они близко друг к другу. В этот момент в голове Арча проносится всё - начиная от тех мыслей о неправильности чувств к мужчине, годящемуся к тебе в отцы и заканчивая о том, какая сегодня хорошая погода. Погода действительно сегодня хорошая. Солнечная, но морозная. В Нью-Йорке сейчас примерно так же. Город украшен под новый год, как никак начало декабря. Ёлки на улицах, а снега нет. Даже вода не замёрзла, но пар изо рта вылетали клубьями. Штейн был горячим. Его руки всегда тёплые, а лоб неестественно горящим, будто находясь в вечной лихорадке. И губы у него тоже горячие, согревающие или возможно Уилсону кажется так только под действием алкоголя. Арч клянётся, что Генри сократил расстояние между их лицами первым. От этого факта становится ещё страшнее и… волнительнее. Дыхание обоих пьяно так же, как и их чувства. Поцелуй получается кротким и невесомым. Этого ощущается недостаточным. Они молчат потому что говорить что-то в такой ситуации лишнее, это лишь больше смутит их. Вместо этого Уилсону хочется больше и он тянется за ещё одним поцелуем. У него получается неумело - это был первый опыт. Именно сейчас Арч понимает какое количество времени он вложил в учёбу, забывая о личной жизни. Не то, что бы он собирался прекращать, просто оказалось, что на другой стороне тоже неплохо. Особенно при первом взаимном чувстве. Уилсону вспоминается цитата из Дориана Грея. Однажды Лорд Генри сказал: "Самые нелепые поступки человек совершает всегда из благороднейших побуждений", и Арч мог бы подтвердить это на все сто процентов. Они оба сейчас совершали глупость из-за своих таких же глупых желаний. Ему же всегда хотелось большего, всегда хотелось превзойти все ожидания, остаться в умах кем-то особенным. И даже сейчас, в этом маленьком пожаре, опаляющим щёки и запястья, ему хочется остаться здесь тем, кто устроил поджёг. Это было бы неправдой потому что тогда бы Уилсон не горел. Не горел бы от каждого мягкого движения, совершенного Генри в этот момент, от каждого поцелуя. От каждого-каждого падающего на лицо Штейна волоса. От тесноты в штанах, подумать только, ему двадцать пять и он никогда не знал наслаждения секса. Поцелуи опускаются всё ниже по телу с расстёгнутой рубашкой. Руки Арча - спички, солома, покорно прижатая одной рукой мужчины к полу. Уилсон сам к нему бы пригвоздился и вжался до полного превращения в холодные половые доски. Хорошо хоть сейчас они на ковре и простуда им не грозит. Они сами не замечают, как повседневная встреча превращается в эту картину маслом о страстных влюблённых. И действия Генри Арчу тоже кажутся, как на картине - смазанные на фоне алкоголя, ударившего в голову. Неужели несколько фужеров вина взвинтили их нервы до того состояния, когда с мужчин снимают штаны? Как упоминалось выше, Штейн тёплый. Даже внутри чужого тела он сохраняет свою нежность, аккуратность и красоту. Уилсон закусывает губы - то ли от нетерпения, то ли от удовольствия. Его руки до сих пор зажаты над головой, он прерывисто дышит и всё то, что мимолётом представлялось ему сейчас было наяву. Мягкий свет освещает комнату когда Арч ощущает себя таким удовлетворённым, наверное, впервые в жизни. Под тяжеловатым телом человека, ставшего его первым. Сил на размышления не остаётся. Только на то, что бы обнять Генри и полежать на полу с прикрытыми глазами некоторое время. С тем же сбитым у обоих дыханием и тягущимся нутром. Их разговоры после этого становятся ещё более увлекательными. Водоворот чувств затягивает и вот Уилсон редко появляется в общежитии, его кровать часто пустует и однокурсники почти забывают о нём. Он всё так же погружён в учёбу, но теперь есть человек, который сказал бы ему, что "пора сворачиваться" не из-за раздражения, а из-за попыток позаботиться. Арч всё так же засиживается до поздна за чтением, но теперь он может читать вслух человеку, которому интересно так же, как и самому Уилсону. Арч не начинает жить слишком по-иному, но теперь у него есть кто-то, кто мог бы разделить это с ним. Это не было счастьем в его истинной форме, но это определённо было чем-то прекрасным и успокаивающим. Они решают праздновать рождество вместе. Зимние каникулы в университете, когда большая часть его однокурсников разъехалась, были лучше, чем когда либо. Он помнит этот день: 17 декабря, когда он оканчивает первый семестр своего обучения. Завтра будет полгода со смерти Линды Штейн, но Генри кажется не особо печальным. Они находят упокоение друг в друге вечерами в свете гирлянд. Квартира слабо украшена к рождеству. Не то, что бы им не хватало денег или они не любили это праздник, просто считали это чем-то не нужным. И задумываясь о подарке… Первые мысли: что-то связанное с рисованием, но это звучит как какая-то глупость. У Штейна всё есть. Гулять по городу Арчу было сложно. Хотя бы потому что он не знал его целиком - единственное, что он хорошо знал это путь от колледжа до библиотеки и обратно. Оставалось надеяться, что Уилсон не заблудиться, ходя по обеденному городу. Солнца не было, лишь тучи, затянувшие небо. На языке сладковатый привкус, Арч даже сам не знает почему, а в воздухе аромат пряников. Атмосферу портит лишь отсутствие снега, но и это не было большой бедой в предпраздничной суете. Никому не мешало петь рождественские песни небольшим хором у местного собора. Там Уилсон оказался по случайности. Хор был смешанный, стояли там в основном дети. Вспоминалось, как однажды Арч сам пел в таком: это тоже было под рождество, Уилсон ввязался в это, сам не заметив как. Похоже, что его приняли за какого-то другого мальчика и поставили петь. Конечно такая импровизация не увенчалась большим успехом - Арч не попадал в ноты и пение его слушать было откровенно говоря сложно. Нашла его обеспокоенная исчезновением сына мать. Она выдернула его из кучки детей за руку, а Уилсон обиделся, что его оторвали от такого интересного занятия. Ребёнком он был слишком наивным - к такому заключению приходит Арч, пялясь на детский хор порядка нескольких минут, вспоминая эту ситуацию. Подумать только, что с того момента прошло двадцать лет. Уилсон не находит идеи для подарка лучше, чем два билета в театр. В рождество они сидят в обнимку, не смея пошевелиться. Нежности в этом моменте хоть отбовляй, время будто замирает только ради них. Возможно это было тем, чего не хватало Уилсону долгие годы. Всё же было так хорошо. Арча ждут у выхода из университета. Не Генри, отец. Вот, что было удивительно и вызывало множество вопросов. Зачем? – Уилсон, я даже не узнал тебя сначала! – Нейтан раскидывает руки для объятий. Уилсон не торопится радоваться отцу, а лишь недоверчиво складывает руки на груди, ожидая подвоха. В ответ Арч старший молчит опуская руки обратно по швам. Они молчат некоторое время. Становится неловко, но Нейтан явно собирается с силами, чтобы сказать что-то. Уилсон знал это, но не ожидал сильно плохих вещей. Слишком уж много старший Арч перенимал у друзей, в том числе привычку драматизировать. – Тесса умерла. Уилсону сорок восемь. Жизнь его утомляет, огня внутри нет. Даже маленькой искорки не находится. Он ведёт себя среди коллег подозрительно - как и всю прошлую жизнь его опасаются. Он снова в Нью-Йорке, работает на компанию своего отца и здесь он для того, чтобы разобраться в деле, оставленным Джоуи Дрю. Как и говорилось: "Тихий конец такой прекрасной жизни". Арч во многом злой, беспощадный и грубый. С годами он разочаровался в людях, так и не нашёл никого близкого. Всё, что оставалось от юного Уилсона - сокрушающаяся самоуверенность, знания и толика интереса к неизведанному. Остально исчезло за двадцать с излишним лет. Даже страсть стать первым была похоронена. Только… только крупица любви, пронесённая через года. В студии цикла умирает отец. Что-то было здесь не правильно. Чернильный Демон убивает его на глазах Арча, а Уилсон теряет глаз в этой неравной схватке. В памяти всё ещё стоит вид растерзанного брюха Нейтана и Демона, пожирающего его. За свой век он повидал множество ужасных и страшных вещей, но это было слишком. Арч считает это за предупреждение и страх, перерастающий в гнев, овладевает им и ища отомщения оборудование на блюдечке ему подаёт Gent. Дальше миссия была за ним: создание чего-то, что могло бы помогать контролировать чернильный мир и изнечтожить Демона окончательно. Уилсон не спорил, что делал это на поводу желания контроля и власти, но разве это плохо? Создание "Хранителей" знаменовалось новой эрой и старыми знакомствами. Как оказалось, было так много преград к цели Арча, что их пришлось запереть в едва ли не стеклянных банках. Слишком осторожничал Уилсон, боясь, что кто-то может помешать ему, а особенно он. Генри Штейн. Иногда судьба была жестока. Иногда она заставляла вас прожить 30 лет в дали от близких, иногда она заставляла вас забывать о тех светлых, спокойных временах, когда ваша жизнь была лучше, чем сейчас. И события тех дней Уилсон помнит плохо - то ли от сильного шока, то ли от количества пройденного времени. После смерти матери Арч приехал на её похороны. Было ли это тяжело? Достаточно. Уилсон не мог описать то чувство печали, не бесконечной и всеобъемлющей, но ощутимой и тяжёлой. Скорбь довела до того, что вернуться он просто не смог - несмотря на все свои переубеждения, что в Пасадене, в привычном ритме жизни станет легче Арч так и не заставил себя уехать. Сначала было сложно. Нейтан будто обезумевший держал сына рядом с собой, едва ли не на привязи. Уилсон даже находил это забавным, но до усмешки эта мысль о том, что задумался о скоротечности времени и смерти отец только после смерти Тессы, не доходила. Иногда Уилсону казалось, что Нейтан так и не отошёл от этого. Приезжал ли Арч в Пасадену, отойдя от скорби? Нет. Как жалкое животное, ощетенивщееся и забитое в угол, Уилсон решил покончить с этим. Это не было правильным - сейчас он это понимал и оторвавшись от Генри пришла пора покончить с этим. В какой-то момент Арч винил в этом и мужчину: вот так воспользоваться юным умом Уилсона настоящее преступление! И встретить его спустя такое количество времени тоже было преступлением против памяти и убеждений Арча. Однажды Уилсон даже не выдержал и чуть рассказал отцу об этом. Вовремя представив Штейна как однокурсницу, Арч спасся от риска быть упечённым в дом с белыми стенами. Генри был в смятении. Честно говоря этого человека он не помнил. Сколько бы он не повторял своё имя, такое небрежное и странноватое, "Уилсон", на ум не приходил никто. По фамилии "Арс" вспоминался только основатель "Arch Gate Pictures", Нейтан, кажется… Были ли они родственниками? Вопросов Штейну дали задать мало, потому как после разрушения цикла его практически сразу же заперли в другой тюрьме. Что же, по крайней мере здесь были… не было. Собеседников Генри не нашёл. Сэмми сначала долгое время скрывался, а когда и его посадили, сначала вёл себя буйно, а затем просто смирился и перестал отрываться от игры на своём банджо. Алиса была не лучше. Не то, что бы у Штейна было желание общаться с существом, по много раз измучавшим Бадди, даже если бы она говорила Генри бы отказался. Но Алиса говорить отказывалась, в отличие от Сэмми не смирилась и сбежала уже спустя несколько попыток. Время, которое у неё это заняло, сказать было сложно. И Штейну оставалось просто смириться. Арч почти не приходил к Генри. Не помнит… не помнит, не помнит, не помнит, не помнит. Весело это было - возобновлять старые воспоминания и думать, почему Штейн не помнит об этом. Ответ ему дал совершенно другой человек. Конечно, Генри не помнит потому что это даже не он. Чернильный мир, воспоминания, ничего и никого из этого не было реальным. И помнить об их маленькой, тёплой истории тоже было некому. Извождение Уилсона от этого было сложно представить: видеть лицо человека, которого ты знал так много лет назад, но он не знал тебя… Арч успевает пожалеть обо всём много-много раз. В чернильной студии часто становится без причины жарко, наверное, даже не потому что температура правда меняется, а от того, что вы начинаете нервничать от напряжения, ветающего в воздухе. Подвох чувствовался буквально повсюду, недоверие - вот, чем вы на самом деле дышали. Здесь не было места хоть чему-то светлому, место будто самой своей сутью убивало любую радость или улыбку. Но сидя за стеклянной стеной, в камере под номером 414, Генри улыбался. Вымученно и устало, так же, как запомнил Уилсон.