"Любовь это... Ну не мясо... Но что-то кровавое"

— Знаешь, Энки, — начинает тихо-тихо Нозрамус, убирая чайник с огня, подходя к столу и наполняя две побитые глиняные кружки, на дне которых покоились высушенные травы, происхождение которых было известно только алхимику, — у людей внутри есть некие «внутренние часы», с их помощью человек может проснуться утром, даже если у него нет доступа к солнечному свету, — он ставит чайник на небольшую самодельную подставку из металла, что хоть и выглядела неаккуратно, выполняла свое назначение: не давала горячему чайнику деформировать стол; после чего садится на стул перед жрецом, который сидел в это время на койке, поправляя свои белоснежные волосы. Хоть его волосы таковыми не являлись, в тьме и мраке подземелий они будто сверкали, привлекали внимание, зацепляли за себя, заставляя смотреть и смотреть… Иногда, Энки было очень трудно смотреть на то, как такие красивые локоны волочатся по земле, — как ты думаешь, сейчас там, наверху, утро? Люди встают, читают утренние молитвы перед завтраком, спешат набрать воду из колодца, суетятся? — Мужчина мягко улыбается, поднося кружку ко рту, подув немного на кипяток в ней и отхлебнув немного. А Энки совсем не выспался: сейчас ему не дает заснуть только то, что это было бы неуважением к Нозрамусу, что уже радушно принял его к себе, не оставляя гнить в холодной, темной и сухой библиотеке, совсем глубоко, где все так давит, не дает вздохнуть, тяготит хуже любой потери. В его голове на данный момент перемешались все знания: учения Сильвиан с проповедями Гро-Горота, а ко всему этому еще добавились коварный бог луны Рхер и бог Глубин. По-хорошему, ему надо отоспаться, хорошенько отоспаться, отдохнуть, хотя бы на секунду не думать о чем-то высшем, подумать лишь о том, как эти восковые свечи своими маленькими огоньками прогрели небольшой обитель, давая согреться своему тонкому и тощему телу, что не может держать тепло в себе, даже если на нем будут надеты дорогие меха редких животных. Полежать и вспомнить о том, как дорогие шелковые ткани раньше висели на его теле, как он ходил в свете холодного солнца, как вокруг него кружились роем мух его ученики, как люди просили знаний, просили замолить грехи. Это все было ведь так недавно. Жрец не верит, что прошел уже с десяток лет. — Возможно, — сухо отвечает жрец тьмы, замечая, как алхимик пододвигает к нему поближе вторую кружку, предлагая ощутить согревающее чувство, что разольется вместе с кипятком по телу, что так желает быть согретым не чаем и не огнем, быть согретым другим человеческим телом, настоящим, таким живым, таким приятным, что обнимет, проведет руками вдоль тонкой мантии, не имея ни намека на какую-либо злую похоть или грязь, что так яро проповедует Сильвиан, — однако это не отменяет того, что иногда эти самые «часы» могут ошибиться, — он пронзительно смотрит в темные глаза напротив, что были такими спокойными, что так и манили проникнуться этой легкой атмосферой раннего утра, что начинается с интересных бесед и чая. Берет кружку аккуратно, опасаясь своими дрожащими руками пролить на себя горячий напиток, что не хотелось не при каких обстоятельствах; ему уже хватило кипящего масла из ламп паломников с первых этажей внутреннего зала, — люди так устроены, что их шаткий и никчемный разум может бить тревогу даже по самому незначительному поводу. Следовательно, проснуться человек может раньше положенного, поэтому это не исключает того, что мы с тобой проснулись, возможно, еще тогда, когда даже в псарнях гончие дремлют, — он медленно подносит глиняную кружку к тонким губам, отпивая совсем немного кипятка, после чего, не отрывая взгляда, громко выдыхает, ожидая ответа от собеседника, выглядывая каждую эмоцию на его лице, предугадывая, какой будет в конечном итоге ответ. — Могу согласиться с твоим суждением, — Нозрамус улыбается мягко, подтверждая, что позиция Энки кажется ему достаточно логичной, что заставляет тонкие брови того подняться, в глубине своей души самодовольно улыбаясь и гордясь тем, что его слова дорогой собеседник нашел правильными. Во время похождений с Кахарой и Д’Арс его мнение часто не учитывалось, ибо эти невежды, как их называл постоянно жрец, не рисковали следовать указаниям по их мнению «поехавшего богослужителя», что жутко выводило того из себя, заставляя чуть ли не вступать в бессмысленные битвы, лишь бы доказать свою правоту, — но знаешь, как говорят? Кто рано встает — тому Аллл’мер подает, — он ставит кружку на стол, элегантно подпирая рукой скулу, смотря на своего любимого Энки, что выглядел так сонно и даже немного хмуро. В ответ Анкариан лишь пожал плечами и хмыкнул, пытаясь изо всех сил не задремать прямо за столом. Он пялится куда-то сквозь алхимика, заставляя того вопросительно положить голову на плечо и посмотреть в рассеянные глаза жреца. Из-за оранжевого света небольшого количества свечей разглядеть в полной мере сонные глаза Энки невозможно, потому Нозрамусу остается только гадать, какого они у него цвета. Обычные людские потехи, которые его так забавляли. Только лишь жрец отрицал все это, называя это «пустой тратой времени» и «абсолютной несуразицой». Ничего страшного, со временем он тоже поймет, как же хорошо иметь в себе капельку человеческой забавы, что может скрасить любой неприятный угол этой сложной жизни. Не вечность же проводить с осознанием тягости бренного существования. — Энки, — почти шепчет мужчина, тянясь тонкой рукой к лицу жреца, что находилось не слишком далеко, и аккуратно приподнимая его за подбородок, вынуждая Энки проморгаться и обратить свой взор на спокойное лицо Нозрамуса, прикоснуться его руки, дабы оповестить о том, что тот уже пришел в себя, однако алхимику было нужно не это, он хотел увидеть лик Анкариана как можно лучше, запомнить каждую черту на бледной коже, каждый шрам и синяки под глазами, — как ты думаешь, что такое любовь? — Такой легкий, но в то же время сложный вопрос заставил задремавшего Энки растерянно посмотреть на мужчину, задавая немой вопрос о том, серьезен ли этот вопрос или очередная уловка на эмоции, — это чувство? Это эмоция? А может то, что мы придумали, чтобы оправдать ритуалы посвященные богине Сильвиан? Или все-таки это создание Гро-Горота, что было создано для больших страданий? — Жрец явно занервничал. Упоминание Богов вновь заставило кашу в его голове неумолимо затрястись, размешиваясь лишь все больше. Нозрамус правда ждет ответ? Ответ? Какой ответ? Самый лучший способ объяснить что-то — вспомнить пример из жизни, которая даст картину, что сама уже преподнесет тебе описание той или иной вещи. Это Энки знал хорошо, знал точно и сам пользовался этим, чтобы объяснять своим ученикам такие вещи, как «мучения» или «агония». Возможно сейчас тоже стоит попробовать? — Любовь это… — У Энки всегда была хорошо развита и поставленная речь, однако сейчас он, возможно от недосыпа, а может от растерянности, запинался и делал долгие паузы, — Ну это не мясо… — В его голове сейчас образы Сильвиан и Гро-Горота, где половые акты смешались с жертвоприношением, где кровь быстро застывает на руках, покрывая их тонкой неприятной пленкой, где слезы проливаются на холодный, каменный пол во время создания союза плоти, когда твоя кожа горит, плавиться и растекается, заставляя испытывать ощущение того, как-будто она вот-вот будет содрана цепями мучений, — Но… Но что-то кровавое… — И тишина… Оба мужчины молчали, и лишь треск маленьких огоньков свечей давал понять, что все реально, что они сидят друг перед другом с горячими кружками в руках, размышляя над этими словами. И Энки, понимая, что он сморозил безбожную чушь, дополняет свое определение уже чуть успокоившимся голосом, — Любовь это… Это кровь… Тёплая-тёплая, как руки родной матери нашей измученной, — он проводит своей холодной, бледной рукой по шее, все также не пытаясь посмотреть на собеседника, что терпеливо ожидал следующие слова, — Это полнота внутри никчемного человеческого тела, что заполняется другим… — Жрец задумался, вспоминая свое первое жертвоприношение в жизни. Это было, когда он достиг 12 лет, к ним в храм явилась женщина, что рассказала о том, как ее мужа и сына безжалостно убили чертовы воры. Она, прижав руки к своей груди, смотрела на первосвященника усталыми глазами. «Понимаете, я ведь приехала в город из деревни ради своей семьи… Я ничего здесь не знаю… Да и свое уже пожила…» Тогда это был первый раз, когда в голове Энки проскользнула мысль о том, как же странно то, что из-за потери любимых людей эта женщина решила отдать себя в жертву добровольно. Действительно ли для людей это важнее собственной жизни? — Можно ли все-таки сказать, что любовь — мясо?.. Свежее, свежее мясо, которого так не хватает в недрах сиех катакомб, — и он замолкает, не давая намека на то, что его монолог продолжиться. — Это довольно… — Севшим голосом начинает алхимик, не сводя глаз с лица жреца, — Интересное определение, — он проводит рукой по своим длинным волосам, делая небольшую паузу, — сколько людей я в жизни встречал, первый раз слышу нечто подобное, — Нозрамус хочет, чтобы Анкариан посмотрел на него, посмотрел своими сонными глазами и сказал еще что-то, сказал что-то в подтверждение своих слов, — именно поэтому ты и особенен, Энки.