Самообман

Она всегда приносит с собой аромат майских дождливых деньков, яркий запах какого-то конкретного цветка, но, в то же время, и многих разных. От неё пахнет чем-то сладким, как данго, и горьким чаем, который водиться только у неё, сколько бы Казуха не искал похожие чаи. Она всегда сидит с ним на крыше его дома, будь то вечер, утро с каникул, ночь или любое другое время, свесив длинные ноги с краю, опасно наклоняясь вперёд, в бездну из порядка десяти этажей с хвостиком, с едва уловимой улыбкой слушая его рассказы и болтая неизменными чёрными туфлями на страшной высоте. Она спокойно придерживает его за плечо, не давая повторять за ней, и подсесть поближе, тоже на сам край, даже невзирая на страх полететь носом в далёкую заасфальтированную землю. Они нечасто говорят о чём бы то ни было, ведь, наверное, она не считает нужным чем-то заполнять тишину, а ему достаточно просто смотреть на неё. Смотреть на ту, кого он ценит больше всего на свете. Смотреть на неизменно собранные в широкою косу тёмные волосы, имеющие странную светлую прядь, к концу становясь и вовсе полностью сиреневыми. Смотреть на её правильный профиль, молча восхищаясь красотой подруги, полностью уверенный, что, будь он художником, рисовал бы только её, пока она сама высматривает котов внизу, невольно вытягиваясь вперёд, и каждый раз ему приходится одергивать себя, зная, что всё с ней будет в порядке. Смотреть на довольно строгие черты лица, стараясь избегать непонимающего взгляда сугилитовых глаз, стоит ей застукать его с, как ему казалось, поличным. Казуха любит держать её руку в своей, любит, когда её темно-фиолетовая макушка опускается ему на плечо, любит, когда может ответить на интересующий вопрос и задать свой в ответ, наслаждаясь девичьим мелодичным голосом. Любит слушать её мысли на счёт какой-то его проблемы, любит за то, что может рассказать ей о любых тревогах и получить такую нужную поддержку. Любит, когда она просит его заплести ей косу, а на вопрос, откуда он знает столько способов плетения, он отвечает, что просто так выучил кучу схем разнообразных косичек. Любит каждый раз бережно и нежно сплетать между собой мягкие пряди, аккуратно касаясь и боясь потянуть слишком сильно. Любит, как она чуть ярче улыбается, стоит им встретиться, любит, когда его нерешительно обнимают, потому что, собственно, в чём причина этого не делать? Любит, когда она, особо вдохновлённая, пытается вместе с ним приготовить что-то, чтобы доказать, что готовка — не её слабое место и, как сама считает, недостаток, хотя так называемые недостатки у таких чудесных людей разве бывают? А потом всё так же любит на пару с ней тушить едва не загоревшуюся кухню. Любит, как они вместе кормят птиц, и как прямо к ней на руки садятся зяблики, что-то увлечённо чирикая, а она старательно вслушивается в эти звуки. Любит, когда она неловко краснеет, стоит ему сказать что-то смущающее обоих, но её щёки становятся красными гораздо сильнее. Любит, когда она нервничает, если он просидел тут сам минуткой дольше, ожидая её. В извинениях за опоздания нет смысла, ведь Казуха ничуть не обижается и только успокаивает её, заверяя, что всё в порядке и с ним ничего не случится, побудь он тут наедине с собой. Любит, когда она, стоит сорваться первому снегу с серого неба, подсовывается ближе к парню, чтобы замотать его шею то ли своим шарфом, то ли, если тёплой ткани не оказалось, сосредоточенно вытянуть ворот его гольфа или толстовки, чтобы закрыть шею. Любит, когда она негодующе складывает руки на груди, ведь он всё же замёрз и старается сдержать кашель, но в ответ слышит, какой он безответственный, и что ей придётся его лечить. Любит, когда она хмурит брови, пытаясь найти хоть что-то у него дома, чтобы замотать горе-обитателя этой квартиры, не желая получить в ответ очередное: "тебе нечего переживать, я не заболею", и в конце концов получает её пальто сверху своей куртки, приятно пахнущее своей хозяйкой. Любит вдыхать запах её вещей, каждая из которых имеет свой неповторимый аромат, пахнет по-особенному и ниразу не повторяясь с другой. Любит, когда, только он соберёт плоды туманных цветков — едва-едва распустившиеся бутоны, она удивлённо смотрит на него и смущённо отводит взгляд, выдыхая тихое: "где ты их вообще нашёл?", на что он лишь пожимает плечами, сияя лучезарной улыбкой. Любит... Он любит её саму. И он считает это нормальным. Считает, что до сих пор чувствует тепло её ладоней, сухость кожи на руках зимой, когда они неизменно тут вместе отсиживаются снова без перчаток. Считает, что она до сих пор прогуливает какой-то день учёбы рядом с ним, немного засыпанная снегом, и обеспокоенно разворачивает его лицо к себе, взяв в руки, стоит ему слишком надолго и глубоко уйти в себя. Считает, что, когда она оказывается так близко, мол, потянись — и вот он, заветный поцелуй — он не может даже дышать. Они оба потеряли дорогих сердцу людей, оба были разбиты, и вдвоём сложили друг-дружку обратно по кусочкам, трепетно склеивая милой и уютной дружбой. Он считает, что должен был сказать ей раньше. Сказать обо всём. Сказать, чтобы потом не сожалеть, когда она уйдёт. Сказать, чтобы сейчас не видеть ту чудесную иллюзию рядышком, котрую он сам собрал по частицам из всех счастливых воспоминаний тут же, на любимой крыше, захлёбываясь слезами, ведь и она, и она ушла. Сказать, потому что никто уже не приносит родной запах майских дождливых деньков с цветами и сладко-горький аромат данго и чая. Сказать, потому что никакого тепла он, на самом-то деле, давно и не чувствует, ведь от кого ему исходить? Сказать, потому что её руки совсем не тёплые, сказать, потому что и коснуться её настоящей он уже тоже не может. Но он может продолжать обмынывать себя сколько угодно, и каждый раз обещать, что вот этот разочек станет последним. Точно последним. И этот как раз будет уже наверняка. Казуха грустно улыбается, на что мгновенно получает обеспокоенный взгляд лиловых глаз и маленькую морщинку меж сведённых к переносице бровей. Он качает головой, стараясь унять ноющую и тупую боль в сердце, чтобы глубоко вдохнуть, успокаиваясь. Выдохнуть, втянуть морозный воздух обратно, потому что... как же без неё холодно. Выдохнуть, выпуская пар и режущие осколки боли, затем ещё раз вдохнуть, напомнив себе, что жизнь не закончилась. Выдохнуть, вспоминя, что всё в его жизни закончилось. Снова вдохнуть, и в один момент приблизиться к той, что уже хотела спросить, чем он так взволнован, что совсем не слушал её увлечённый рассказ о странном коте, пригревшемся на кучке сухих листьев у подъезда. Глаза неприятно щиплет, и он быстро-быстро моргает, стараясь прогнать ненужную влагу — зима, замёрзнет же ещё. Но на неозвученный вопрос о его самочувствии получает лишь лёгкое касание его губ к своим, почти что до жути робкое, иллюзорное, ведь что-что, а её поцеловать за жизнь он не успел. Не успел, ведь кто знал, что Райдэн Эи погибнет так внезапно и так рано?