Заранее побеждённая

Уверенность Ангелины в собственном поражении крепла с каждым днём, обретая форму нерушимой истины в мировоззрении деревенской ведуньи. Голос внутри говорил ей, что все старания излишне, она не даст себе выиграть, не сейчас, когда самая главная битва была с треском проиграна. Когда всё только начиналось ей и в голову не могло прийти, чем обернётся для неё участие в проекте. И дело совсем не в мешке на первом испытании, хотя после такого и стоило бы развернуться да уйти, или в крайнем случае самому ведущему мешок на голову не думающую одеть. По сравнению с пропастью, разверзшийся перед ней, это была трещинка в асфальте. Трудности испытаний, издевательства ведущих и высокая конкуренция не представлялись ей непосильной задачей. Дело было в самих участниках, а точнее в одной конкретной участнице. Лина Джебисашвили. Девчонка на десяток лет младше самой Изосимовой, не верующая в порчи и привороты, яркая внешне и внутренне, идущая к «руке» с твердой убеждённостью в победе. Что-то зацепило Ангелину ещё до отборочного испытания, возможно излишняя прямолинейность стала отправной точкой. Несостоявшаяся тёзка была против двух Ангелин и взяла сокращение, настояв, что ей никогда не нравилось её полное имя. Была ли это намеренная шпилька Изосимова не ведала, только после этого мысли весь день крутились вокруг светловолосой ведьмы. С каждым пройденным испытанием, с каждой минутой, что ей удавалось провести рядом с Линой внутри сворачивался клубок чего-то горячего, сжигающего душу по кусочку. Настойки и заговоры не помогали, защитные амулеты летели в мусор за ненадобностью, работа не клеилась, ей везде чудилась соперница. Голова водоворотом затягивала в фантазии: как на тонких, украшенных татуировками руках, сидят её собственные перстни, как она согревает заледеневшие пальцы тёплым дыханием, как голубые, льдистые глаза оттаивают, смотря на неё, и как низкий с хрипотцой голос зовёт по имени. Сила внутри неё бушевала и рвалась наружу к той, до которой было как до звёзд пешком. Изосимова не была юной девицей и прекрасно понимала, чем обернётся признание в чувствах. Но сидя в тесном автобусе на испытании и наблюдая за работой Лины ей хотелось послать всё к чёрту, хуже уже не будет. На экране Лина уверяла женщин в невозможности проклятий и что все семейные трагедии лишь стечение обстоятельств. А сердце ведуньи рвалось наружу, подальше в холодные северные леса, где мороз и свет месяца, где матушка поможет обрести желанный покой, в хвойных древах и снегах. Но Ангелина поняла, что хуже бывает в тот момент, когда дверь открылась и соперница опустилась на сиденье рядом с ней. — Вы видели, как я испытание прохожу? — в удивленно распахнутых глазах читалась растерянность, никакого гнева за то, что не предупредили. — Видела, девонька, всё видела, — кивок и улыбка, несколько нервная, на большее выдержки не хватает. Более разговоров не последовало. Ангелина старалась не дышать вовсе, автобус наполнился запахом алкоголя. Так может пахнуть только от регулярно употреблявших. Другие могли не чувствовать, но только не она, слишком много практики, слишком свежи воспоминания о прошлом приятном аромате, исходившем от желанного тела. Что-то случилось, но лезть с расспросами она не имела права, а в чужую голову заглядывать некрасиво, да и поймёт Лина всё сразу. Срыв на кладбище поразил её саму. Влад не виноват, мальчишка по своему пытался помочь людям, мешать ему не следовало. Присутствие Лины сбивало с толку, запах подкашивал ноги и путал мысли. Злость кипела, копошилась и сплеталась в узлы, напоминая огромное змеиное гнездо. Ангелине казалось, что она сходит с ума, уверенно шагая в направление безумия. Чёрный дурман окутывал, плотнее с каждым днём, связывал по рукам и ногам, мешая замечать окружающую действительность. Всё повторилось в готическом зале, точь-в-точь, что на кладбище. Влад только улыбался и посмеивался, хотя и понятно было что делать ему порчу незачем, Лена сильная, но не ей с бесом тягаться. Убегать с поля боя поступок трусливый, но Ангелине было всё равно. Быстро собравшись, она направилась к выходу, но Лина словно возникнув из воздуха, преградила путь. — Да что это с вами? Правда что ль верите в сглазы эти? — Нечего мне тебе, девонька, ответить, — сказала, обходя с боку застывшую фигуру. — Нет ну что за хуйня? Ангелина почувствовала, как её плечо схватили, развернув, и пригвоздили к стене, как бабочку на булавку. По телу от места касания бежали жаркие волны, тело потряхивало. — Отпусти. — А то что, хуже будет? Тоже проклянёте? — глаза их встретились, тёмные зеленые с прищуром смотрели сверху вниз в голубые омуты. Молчание затягивалось. Никто не спешил разорвать зрительный контакт, наоборот, они становились ближе. Тягуче медленно, не разрывая взгляда, они сокращали расстояние. Их губы застыли в несколькольких миллиметрах друг от друга. И вдруг раздался стук в дверь. Лина отошла в сторону, а колдовка всё также молча вышла, попутно запуская кого-то из съемочной группы внутрь. Впереди были долгие выходные, которые ей предстояло провести в одиночестве, обдумывая произошедшее. Звонок телефона будит Ангелину в 2:30 ночи, заставляя выругаться и подняться с кровати, именно тогда, когда сон только подступал к женщине. На экране высвечивался номер Лины, внутри всё похолодело. Но не взять она ни могла. — Открой дверь, — хриплый, подрагивающий голос разносится из трубки по пустой квартире. — Какую дверь? Ты видела сколько времени, девонька? — Входную блять. Жду, — и сбросила. Ангелина только вздохнула, накинула халат и пошла открывать. На пороге и впрямь стояла Лина, собственной персоной, явно пьяная и замёрзшая. — Что ты тут де… — договорить не дали. Она вновь оказалась прижата к стене, только в этот раз настойчивые губы сминали её с отчаянным рвением. Колдовка не могла с места двинутся и не только из-за рук сильных. Во рту привкус вина, наверняка дорогого и грузинского, но пьянит отнюдь не он. Заледеневшие пальцы по телу шарят, забираясь под лёгкий халат, пуская мурашки вдоль хребта. Только когда воздуха перестало хватать поцелуй разорвался. Лина лицо горящее в изгибе шее чужой спрятала. — Господи, милая, да что ж ты делаешь? — говорит в светлую макушку, ближе к себе прижимая. — Сама не знаю. Только не могу больше. Пиздец как хуёво, — боль в словах ножом сердце режет. — И поэтому напилась? — вопрос риторический, но не задать ни получается. — А что ещё делать, только пить. Ты ж такая недоступная, гордая ходишь, никого не подпускаешь. Только я уже не могу, лучше нахуй пошли, но я больше не выдержу, — язык заплетался и слова путались, но она сказала, что хотела. — Раздевайся, — но пьяная ведьма не могла справиться с одеждой и пришлось ей помочь. Только руки и губы тянувшиеся в сторону колдовки, ища ответа, жутко мешали. — Пойдём, — отстранившись говорит Ангелина и тянет за собой не сопротивляющуюся девушку. — Куда? — Явно не туда, куда ты хотела, чтобы я тебя послала, девонька, — усмехается, но на душе скребутся кошки. Пьяное признание не улучшило ситуацию. Завтра Лина могла протрезветь и пожалеть о содеянном, и придётся её отпустить, окончательно потеряв призрачную надежду на взаимность. Спальня просторная и прохладная. Лину приходится силой укладывать, уговаривая, скорее себя, чем её, что на пьяную голову ничего не делается. Та слушать ничего не хотела, и в итоге колдовка соглашается спать с ней. Ангелина засыпает лишь под утро, когда первые солнечные лучи проникают из-под плотных штор, она всю ночь любовалась Линой, запоминая каждую чёрточку, веснушку и морщинку родного лица. Просыпается Ангелина ожидаемо одна. Простыми смяты, одеяло лежало где-то в ногах. Голова раскалывается с недосыпа и она понимает, что придётся идти на кухню выпить настойку. Звон стекла и отборная ругань встречает её на половине пути, заставляя ускорить шаги. — Ой, бля, прости, разбудила, да? — Лина собирает с пола разлетевшиеся осколки какой-то кружки. Ответить хочется, но ком в горле мешает. Расплывается перед ней комната, приходится о косяк дверной опереться. — Эй, ты чего? — лица Ангелины нежно касаются, стирая дорожки слёз. Колдовка только головой мотает, берет руки Лины в свои, поочерёдно целуя в раскрытые ладони. Та улыбается, несколько смущённо. — Думаю нам есть что обсудить, милая, как ты считаешь? — теперь настоящая радостная улыбка трогает губы. — Да, это уж точно. За поцелуями и ласками женщины не слышат, как на телефон Джебисашвили приходит сообщение. «Не благодари. Потом Толику подарочек принесёшь и в расчёте будем.»