Я больше не боюсь

*** — Эта сука так кричала подо мной… Блять, ее голосок навсегда запечатлелся в моей памяти, — закатывает глаза и смеется, обнажая неполный ряд острых желтых зубов. Ублюдок, одетый в какие-то лохмотья. Он весь в грязи и источает омерзительную вонь. Грязный. Не только снаружи, но у внутри. Напрочь прогнил, испортился. — Я спрашиваю последний раз, — он наклоняется к своей жертве. Урод щурится, силясь разглядеть своего собеседника. Тусклый желтый свет не позволяет запомнить все его черты. В этом и нужды-то нет. Мудак не выйдет отсюда живым. — Кто сообщил тебе о ее местоположении? Голос холодный, как и мысли. Он хорошо знает зачем пришел сюда. — Да пошел ты на хуй, — в лицо летит плевок. А затем тонкое лезвие входит в руку придурка. Молниеносно, легко и проворно. Рукоятка ножа торчит из ладони. Теперь рука крепко пришпилена к полу. Он не сбежит, теперь мучитель точно уверен в этом. — Гребаный идиот, — вопит тот, пытаясь высвободиться. Однако это причиняет еще большую боль. Попытки тут же прекращаются. — Гори в аду, — шипит он, брызжа слюной. — Уже. Он приседает на корточки. Смотрит в упор, прожигая взглядом. Тонкие губы кривятся в усмешке. Сумасшедший. Конкретно двинутый садист. — Мне повторить вопрос? — тянет он, касаясь рукоятки и легонько раскачивая ее. Ублюдок дергается, боль обостряется. Рана становится все шире. Он нисколько не сомневается, что процесс заражения уже пошел. — Эта сука сама забрела в мой капкан, — бросает он, прикрывая глаза и морщась. — Ты ведь хочешь умереть быстро, не так ли? — Тварь. — О, как тебе угодно. Он резко выдергивает нож. Подонок орет, извивается на полу, хватаясь за пораненную ладонь. — Я ведь узнаю все. С твоей помощью, или без нее. Мне все равно. Но ты сам выбрал долгую и мучительную смерть. Лезвие вновь летит в него. Вонзается в бедро, чуть ниже паха, разрезая потертую ткань штанов, мучительно раздирая кожу. Он снова орет, беснуется. Проклинает на чем свет стоит. — Ты хоть представляешь, что она испытала в ту ночь? — голос тихий и спокойный. Голова холодная, мысли собраны в одной точке. — Сколько боли ты причинил ей, а? — он выдергивает нож и пинает ублюдка в живот. Кровь хлещет из ран, расползаясь по полу. Яркая, алая. Это цвет ярости, безумства. — Мразь, — тянет он, словно пробуя это слово на вкус. Морщится. — Я заставлю тебя испытать ее чувства, — шепчет он, снова наклоняясь. — Ее страх. Ведет лезвием по грязной щеке этой твари. Расцарапывает кожу, оставляя тонкую красную полоску. Подонок шипит и дергается, его зрачки сужаются, высвобождая светлую радужку. — Ее боль. Сжатый кулак впечатывается в солнечное сплетение. Он кашляет, задыхается. — Ее отчаяние. Он хватает его за грудки, рывком поднимая с пола. Урод хватается за ушибленное бедро, пытается улизнуть. Бесполезно. В следующую секунду он вновь летит на пол, болезненно ударяясь затылком о плиты. — Нравится? — Блять, да ты больной, — выдавливает слова через силу. — Возможно, — ухмыляется и вгоняет нож ему между ребер. По помещению разлетается очередной вопль. Он и бровью не ведет. Не слышит, или просто никак не реагирует. Он больше не боится. Его страх умер вместе с ней… Поветруля. Этот гребаный мудак изнасиловал ее, а затем убил. Он поплатится, обязательно поплатится. Сергей Бельцев тяжело вдыхает. Легкие мучительно долго вбирают в себя кислород. Здесь пахнет сыростью, кровью и безумством. Он двинулся, потерял рассудок навсегда. В ту ебаную ночь, когда увидел ее. До сих пор перед глазами эта жуткая картинка. Милана вся в крови и ссадинах. Слезы струятся по щекам, но она плачет молча. Ни криков, ни просьб, ни обвинений. Ровным счетом ни-че-го. Девушка просто обессилено покоится на носилках, устремив взор куда-то в небо. Ее пересохшие губы кривятся в усталой улыбке. Она знает, что это конец. Знает, что стоит ей закрыть глаза, и она навсегда уснет. Ресницы вздрагивают, а веки опускаются. Впереди ее ждут только сновидения. Волшебные, чарующие и безопасные… ***