В одной лодке

             Даже когда острая сталь топора пронзит плоть, расплескав алым по борту их хлипкого судна – последний шанс на спасение, соломинка для утопающего, призрачная надежда на то, что когда-то всё снова будет как раньше, получится перевернуть страницу и вспоминать эту историю так же, как и всё остальные, которых у них появилось бесконечно много за время совместной работы, – а три тела рухнут в тёмную глубину воды, разбросав руки и ноги, застыв предсмертной маской ужаса и неожиданности – это всегда случается так не ко времени, надо же, – а на её собственной шее сомкнется безжалостная удавка-цепь – Кейт не сможет всё осознать.       Осознать, что под ногами её ручьями собирается кровь большей части их куцей команды, навсегда заканчивая истории парнишки-фотографа, девочки-с-освещением и младшего помощника – всего несколько минут, три безжалостно-безупречных удара: в спину, в грудь, в горло – и резко становится пусто, так пусто, а морская гладь затихает всплесками, успокаиваясь, смыкается чернотой на словах и лицах, уничтожая всё предыдущие попытки, все случайности и проблески везения: отвёртки, хлипкие двери, упавшие книги, разбитые стекла, стены и острые края зубчатых заборов.       Осознать, что окровавленно-мокрые руки, которые надёжно-упрямо сдерживают тугие металлические звенья на её горле, неотступно и почти-зло отталкивают их прочь, позволяют ей снова вдохнуть горько-соленый воздух – принадлежат Чарли. Который терпеть её не может, холодеет взглядом при разговоре, кривит губы, щёлкает зажигалкой, вздыхает с усталостью опытного взрослого, переступает через себя, выдыхает дым и ломает карандаши, исправляя её исправления – таким Кейт его помнит.       Таким он больше не является, но это ей тоже только предстоит понять.       И осознать, что финальный удар приходится на самого маньяка, отправляя его на дно – в ад, надеется Кейт, в этот раз навсегда, в саму огненную бездну, откуда он и сбежал, одержимый демонами, не иначе, – она выбросит все записи с ним, все наработки и заметки, сотрёт из памяти текст с его биографией и возможными мотивами, уничтожит психологический портрет, который успела составить в своей голове – плевать на все те кадры и доказательства, которых хватит на малобюджетный документальный фильм, заставляющий зрителей перепроверять запертые двери и закрытые окна – он стоил им жизни трёх человек, пошёл ты, Чарли, со своими идеями и планами.       Осознать, что их осталось в лодке двое. А мокрый комок под боком – скулит по-собачьи.       Кейт все поймет намного позже, после восьми часов в участке и рассказа полиции о происходящем – да, смертоносный дом-паутина; нет, в живых больше никого, – громкие заголовки в газеты, утренние новости, клубок приукрашенных сплетен и раздутая информационная ловушка, из которой выдавливают всё, что только можно, – и забудут через несколько недель, потому что появилось что-то другое.       Кейт знает, как это работает.       И единственный финал выглядит нежеланно-справедливо: наручники, психиатры, смирительная рубашка и горсти таблеток каждый день – ещё одного такого удара она не выдержит, она и без того уже изувеченная, искалеченная и наизнанку вывернутая, она захлебнется виной, убьет себя вопросом, почему выжили они с Чарли, почему не смогли спасти остальных, почему бездействовали.       почему он увернулся от удара? почему помог ей? почему только они остались на той лодке? как смогли вывернуть руль? добраться меж камней к берегу?       Если бы они были быстрее, доверяли друг другу, работали в команде, – как Чарли и пытался их научить, учась сам, – а не пытались найти оправдания, и возможности уйти работать в другое место – всё было бы иначе?       Кейт спросит снова       и снова       с каждым разом глубже забивая гвозди в свою гробовую доску.       – Лучше бы та цепь задушила меня, – выдыхает она, подводит итог, черту, ставит цель, находит ошибку, исправление, выход, – и поднимает на него свой страшный, опустевший взгляд: – Зачем ты спас меня, Чарли?       Они сидят в его старом доме – задернутые шторы, коробки в углу, остатки уже рассказанных историй на столе, – Кейт приходит сама, врывается штормом, как к себе домой, выбрасывает мусор, сглаживает углы, успевает бросить обвинения, обменяться понимание, пересчитать общих демонов и шагнуть обратно в их лодку – единственное место, где всё хорошо.       До определенного момента.       Она привыкает прятаться, не отвечать на вопросы и делать вид, что всё как раньше – она скалится ему в ответ, саркастично шутит, закатывает глаза, грызет ногти и ворует его сигареты – Чарли их больше не курит, обещал ведь себе бросить, потому что подобное всегда оставляет следы, огонь обжигает каждого, – но продолжает покупать и оставлять их на столе.       Лучше так, чем рождественский обмен книжками по психологии.       Конни живёт у него – с ними, если быть совсем точным, ведь Кейт настолько часто приходит, приносит с собой что-нибудь, тут же наспех перекусывает, оставляет свои вещи, говорит что-то и засыпает здесь же, – что нет смысла уже бросаться едкими шутками о скрашивание вечеров одинокому старику, которые звучат почему-то слишком серьезно и отзываются надеждой.       Просто лодка снится и ему.       Окровавленная, двухместная, потерявшая управление – она несётся на скалы, прорезает пламя, и везёт на себе прошлое.       А под водой – тела.       Чарли тяжело выныривает, пересекается на кухне с Кейт, – та смотрит по-волчьи, выплёскивает стакан воды обратно в раковину, включает свет – и остаётся рядом, скрещивает ноги на табуретке, подзывает к себе собачью тень, готовится разделить одиночество, чувство вины, вопросы – он делает для неё то же самое.       Они вынужденные союзники. Случайные путники. Единственные выжившие.       Они привыкают. Плывут по течению. Находят парус и вёсла.       И двигаются дальше.